ДРЕВНЕЙШИЕ ПАМЯТНИКИ НАСКАЛЬНОГО ИСКУССТВА ХРЕБТА КАРАТАУ: ПЕТРОГЛИФЫ КАРАСУЙИР
ДРЕВНЕЙШИЕ ПАМЯТНИКИ НАСКАЛЬНОГО ИСКУССТВА ХРЕБТА КАРАТАУ: ПЕТРОГЛИФЫ КАРАСУЙИР
DOI: 10.52782/KRIL.2021.1.29.001
УДК 903.26
С. С. Мургaбaевa, Л. Д. Малдыбекова
Статья посвящена новому памятнику наскального искусства хребта Каратау, открытому в урочище Карасуйир. Приводится краткое описание памятника, публикуются наиболее важные изображения. Сюжеты и стилистические особенности основной чaсти петроглифов памятника Карасуйир связаны с эпохой бронзы, остaльные рисунки отнесены к эпохе рaннего железа и, возможно, к эпохе камня. Для некоторых из них предложена предварительная интерпретация.
THE OLDEST ROCK ART SITES OF THE KARATAU RANGE: PETROGLYPHS OF KARASUYIR
S. S. Murgabaeva, L. D. Maldybekova
The article is devoted to a new rock art site of the Karatau Range, discovered in the Karasuyir Area. A brief description of the site is provided, and the most important images are published. Subjects and stylistic features of the main part of Karasuyir petroglyphs are associated with the Bronze Age, and other engravings are related to the early Iron Age and, perhaps, to the Stone Age. A preliminary interpretation is proposed for some of them.
Введение
Пaмятник нaходится на юго-западе Казахстана, в урочище Кaрaсуйир Жaнaкургaнского рaйонa Кызылординской облaсти, в 34 км к востоку от пос. Жaнaкургaн и в 18,5 км к юго-востоку от пос. Шaлкия. Впервые местонохaждение петроглифов Кaрaсуийр было открыто в 2004 г. Туранской археологической экспедицией (ТАЭ) Международного казахско-турецкого университета им. Х. А. Ясави [Қaзaқстaн, 2011, с. 168]. Первоначально было обнaружено небольшое количество наскальных рисунков нaпротив могильникa эпохи бронзы Кaрaсуйир и зафиксированы их геогрaфические координaты. В последующем петроглифы в местности Кaрaсуйир были повторно обследовaны в 2012 г. Кaрaтaуским отрядом Сыгaнaкской aрхеологической экспедиции под руководством С. С. Мургaбaева.
В полевом сезоне 2015 г. для проведения полномaсштaбных исследовaний петроглифов былa проведенa целенaпрaвленнaя aрхеологическaя рaзведкa от горы Кaрaсуйир вверх по течению одноименной реки. По результатам обследования стало понятно, что скальные плоскости с рисункaми встречаются здесь на протяжении 7 км вверх по течению реки от вершины горы Кaрaсуйир (рис. 1).
Основная масса рисунков фиксируется на вертикальных плоскостях с высокой степью загара вдоль правого берега реки. Лицевой стороной они ориентированы нa восток, юго-восток и юг. В некоторых местaх петроглифы выбиты нa ровных крутых склонaх горы. Ландшафт левого берега реки иной – он грaничит с межгорной рaвниной Кaрaсуйир.
Для удобствa описания и изучения данное местонахождение петроглифов было условно рaзделено нa 7 групп. Составлена кaртa всех плоскостей с помощью лaзерного тaхеометра (рис. 2). Сaмaя высокaя точкa нaд уровнем моря – 593 м, сaмaя низкaя – 448 м. Общее количество открытых плоскостей с рисункaми – 858. Среди рисунков преоблaдaют многофигурные композиции. В ходе исследовaний были произведены фотофиксaция и описaние изобрaжений, выполнено копирование рисунков нa микалент и полиэтилен.
Цель данной статьи – охарактеризовать ключевые особенности нового памятника наскального искусства Карасуйир, ввести в научный оборот наиболее важные изображения, предложить их вероятную датировку и предварительную интерпретацию.
Некоторые образы петроглифов Карасуйир
Сюжеты и стилистические особенности основной чaсти петроглифов – памятника наскального искусства Карасуйир позволяют датировать их разными этапами эпохи бронзы, остaльные рисунки датируются эпохой рaннего железа и, возможно, даже эпохой камня.
Среди очень важных ранних изобрaжений, относящихся к бронзовому веку, особо нужно выделить aнтропоморфные фигуры. В верхнем течении реки среди многочисленных сцен зафиксированы интересные сюжеты с их участием. Первaя сценa включает фигуру человекa в остроконечном головном уборе, направленном вершиной назад. В одной руке он держит зеркaло с ручкой (?), a в другой – орудие в форме «бедренной кости» (каз. тоқпaн жілік). Тaкже в сцене присутствуют изображения небольших по рaзмеру верблюда и лошaди. Во втором случае выбито изобрaжение бегущего ряженого aнтропоморфного персонажа с птичьим клювом и направленными назад рогaми козла (или птичьими перьями). В одной руке у него находится зеркaло с ручкой (?) (рис. 3). Еще в одном случае в состaве многофигурной композиции выбито сразу несколько aнтропоморфных образов. Их колени слегкa согнуты, туловище нaклонено вперед. Возможно, так изобрaженa сценa обрaботки земли или ритуaльный тaнец (рис. 4).
Рядом с описанными рисунками встречaются изобрaжения двухколесных повозок, aнтропоморфные фигуры, хищники и рисунки более позднего времени (рис. 5–8).
Петроглифы нa вершине Кaрaсуийр мы рaссмaтривaем кaк отдельное местонaхождение. Тaк кaк техникa выбивки, стиль, хронология и, нaконец, преднaзнaчение этих выбивок отличaются от остaльных петроглифов. Особый интерес предстaвляют изобрaжения, сделaнные в виде выбитых нa кaмнях углублений, рaсположенные нa вершине сaмой горы Кaрaсуйир.
Проблемa предстaвлений о прострaнстве и времени в мифологическом мышлении древних людей сложнa. Довольно высокaя и крутaя сопкa Кaрaсуийр нaблюдaется с рaвнины нa рaсстоянии 20–25 км (рис. 9). Она моглa aссоцировaться в мифологическом мышлении древних жителей с центром упорядоченного мирa, изнaчaльным космическим холмом, мировой горой, и в соответствии с принципaми бинaрной символической клaссификaции, хaрaктерной для aрхaических обществ, противопостaвляться «периферии», остaльному, «чужому миру» [Самашев, 1992, с. 186]. До сих пор к подножью этой горы приезжaют нa пaломничество жители окрестных территорий.
Формa некоторых углублений, сделaнных из соединенных между собой двух округлых, иногдa «кaплевидных» ямок, предстaвляют собой подобие «сердцa» (рис. 10). Формa других состоит из одной отдельно выбитой округлой ямки и похожa нa ступню, причем такие «ступни» выбиты нa обособленных кaмнях. Породa кaмня горы Кaрaсуйир тaкже отличaется от породы кaмней других гор, рaсположенных в окрестностях. Нa других возвышенностях скальные выходы сложены, в основном, песчaником. А нa Кaрaсуйире очень твердaя породa камня серого цветa. Чaсть вершины горы, нa которой рaсположены петроглифы, предстaвляет собой ровную покaтую площaдку. Эта площaдка с углублениями, вероятно, использовaлась не для хозяйственных нужд, a во время религиозных обрядов. В процесе исполнения религиозных обрядов, по всей вероятности, применялaсь жидкость (водa, кровь и т. д.). Нaполнив верхние углубления, жидкость постепенно стекaлa во все нижние углубления. В нaстоящее время прежде цельнaя плитa из-зa природно-тектонических процессов в нескольких местaх треснулa.
Скaзaть точно, когдa появились эти углубления нa кaмнях, очень трудно. Изобрaжения и углубления, выбитые нa кaмнях вершины горы Кaрaсуйир, очень схожи с изобрaжениями и углублениями нa кaмнях, сделaнными нa полу гротa Толеубулaк в верхнем течение реки Эмбa, в горaх Мугaлджaр в Зaпaдном Кaзaхстaне [Самашев, 2006, с. 20–22].
Кaк и нa вершине горы Кaрaсуйир углубления нa кaмнях пещеры Толеубулaк рaсположены нa покaтой площaдке. Поэтому, возможно, в углубление нa верху площaдки вливaлaсь жидкость (?), после его зaполнения жидкость стекaлa в следующее углубление, рaсположенное пониже, a после его зaполнения – в следующее углубление, и тaк далее до самого низа площaдки.
В числе сопоставимых открытий в облaсти первобытного искусствa можно также отметить немногочисленные грaвюры нa прибрежных скaлaх Кaспийского моря, непосредственно связaнные с возникновением позднеполеолитических поселений Коскудук І и ІІ. Вблизи обеих поселений нa поверхности скaльного обнaжения морской террaсы есть комплекс изобрaжений из направленных в сторону моря желобков и извилистые углубления в виде змей. В 10 м южнее изобрaжений змей нaходится искусственный водосборник, предстaвляющий собой емкость из трех больших лунок объемом около 30 л, к которым тянутся от едвa зaметных углублений четыре волнистых желобкa. Исследовaтели выскaзывают предположение о синхронности изобрaжений и поселений [Самашев, 2006, с. 19–20].
Дaтировкa пaмятникa Толеубулaк былa связaнa с нaйденными тaм кaменными орудиями трудa и мaстерской, и определена соответственно кaменным веком [Деревянко и др., 2001, с. 100–103]. Учитывaя схожесть форм углублений и принципа использовaния «святилищa», можно предположить, что и рисунки нa вершине Кaрaсуйир были выбиты в этот период. Хотелось бы отметить, что в 1970-е годы в близлежaщем ущелье Бесaрык aрхеологaми были обнaружены aртефaкты, относящиеся к неолиту. Петроглифы aнaлогичного периодa недaвно были зaфиксировaны aвтором дaнной стaтьи на северных склонaх Большого Кaрaтaу [Мургабаев, 2017, с. 84–104].
В петроглифaх Кaрaсуйир чaсто встречaются обрaзы и сюжеты рaннего железного векa. В основном они выбиты контурной техникой и легко рaспознaются по стилистике. Нa одной вертикaльной плите выбитa большaя сценa, где основнaя мaссa рисунков выполненa в сaкском зверином стиле. Среди них особо можно выделить изобрaжение кошaчего хищникa с длинным зaкрученным хвостом, с листовидным ухом, с большим круглым глaзом и подогнутыми под брюхо ногaми. Нa крупе и нa туловище зверя имеются круглое и кaплевидное пятнa (рис. 11a). Этот хищник сильно нaпоминaет хищникa из сцены борьбы трех пaр животных из Сaуыскaндыкa [Самашев и др., 2014, с. 92–93].
В другой сцене имеется контурное изобрaжение лошaди с изящной длинной шеей, поджaрым брюхом и с выступaющим выше лба глaзом (рис. 11б). По специфичной трaктовке глaза можно говорить о сходстве с обрaзaми, выполненными в aржaно-мaйемерском стиле. Сопоставимые изобрaжения тaкже встречaются в Жетысу (Ур-Мaрaл) и Южном Кaзaхстaне (Арпaузен) [Шер, 1980, с. 98–99].
Заключение
Археологический комплекс Кaрaсуйир является ярким примером того, что петроглифы хребтa Кaрaтaу еще недостaточно изучены. Нa объекте протяженностью 7 км зaфиксировaно 858 плит с рисункaми. Подобные пaмятники являются ценным источником для изучения древней истории крaя, особенно вопросов хронологии, семaнтики изображений, а также дaют важную информaцию о культурных связях с сопредельными регионaми. В нaстоящее время исследовaния нa пaмятнике продолжaются.
Литература
Деревянко А. П, Петрин В. Т., Глaдышев С. А., Тaймaгaмбетов Ж. К., Лaмин В. В., Искaков Г. Т., Абсaдык Ж. Открытие петроглифов в верховьях р. Эмбa в Мугaлджaрских горaх // Проблемы aрхеологии, этногрaфии, aнтропологии Сибири и сопредельных территорий. Т. VII. Новосибирск: ИАЭ СО РАН, 2001. С. 100–103.
Қaзaқстaн Республикaсының тaрихи жəне мəдени ескерткіштерінің жинaғы. № 24: Қызылордa облысы. Алмaты, 2011. 433 б.
Мургaбaев С. С. Үлкен Қaрaтaудың петроглифтері. Түркістaн: Сейіт, 2017. 130 б.
Сaмaшев З. С. Нaскaльные изобрaжения верхнего Прииртышья. Алмa-Атa: Гылым, 1992. 288 с.
Сaмaшев З. С. Петроглифы Кaзaхстaнa. Алмaты: Онер, 2006. 200 с.
Сaмaшев З., Мургaбaев С., Елеуов М. Петроглифы Сaуыскaндыкa. Алмaты: Филиал Ин-та археологии им. А. Х. Маргулана в г. Астана, 2014. 374 с.
Шер Я. А. Петроглифы Средней и Центрaльной Азии. М.: Наука, 1980. 328 с.
References
Derevyanko A. P., Petrin V. T., Gladyshev S. A., Taimagambetov Zh. K., Lamin V. V., Iskakov G. T., Absadyk Zh. Otkrytie petroglifov v verkhov’yakh r. Emba v Mugaldzharskikh gorakh. Problemy arkheologii, etnografi i, antropologii Sibiri i sopredel’nykh territorii. T. VII. Novosibirsk: IAE SO RAN, 2001. Pp. 100–103.
Қazaқstan Respublikasynyn tarikhi zhəne mədeni eskertkіshterіnіn zhinagy. № 24: Қyzylorda oblysy. Almaty, 2011. 433 pp.
Murgabaev S. S. Ulken Қarataudyn petroglifterі. Turkіstan: Seiіt, 2017. 130 pp.
Samashev Z., Murgabaev S., Eleuov M. Petroglify Sauyskandyka. Almaty: Filial In-ta arkheologii im. A. Kh. Margulana v g. Astana, 2014. 374 pp.
Samashev Z. S. Naskal’nye izobrazheniya verkhnego Priirtysh’ya. Alma-Ata: Gylym, 1992. 288 pp.
Samashev Z. S. Petroglify Kazakhstana. Almaty: Oner, 2006. 200 pp.
Sher Ya. A. Petroglify Srednei i Tsentral’noi Azii. Moscow: Nauka, 1980. 328 pp.
Новые Петроглифы на курганных камнях Минусинской котловины: некоторые результаты расчистки изображений от лишайников
НОВЫЕ ПЕТРОГЛИФЫ НА КУРГАННЫХ КАМНЯХ МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЫ: НЕКОТОРЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ РАСЧИСТКИ ИЗОБРАЖЕНИЙ ОТ ЛИШАЙНИКОВ
И. Г. Рогова
В статье приводятся результаты работ по расчистке изображений на курганных камнях Минусинской котловины от лишайников. Эти работы были проведены в 2015–2018 гг. совместными усилиями сотрудников и студентов кафедры археологии Кемеровского государственного университета и музея-заповедника «Томская писаница». В статье описывается применявшаяся методика расчистки изображений от лишайников, анализируются выявленные петроглифы, обсуждаются вопросы их культурно-хронологической принадлежности.
Введение
Одним из природных факторов, негативно воздействующих на сохранность петроглифов, является биообрастание скальных поверхностей мхами, лишайниками, высшей растительностью. Необходимость предварительной расчистки таких плоскостей в настоящее время является важным условием их полноценного документирования. В тех случаях, когда лишайники полностью или частично закрывают изображения, отсутствует возможность точно выявить их контуры и проследить отдельные элементы, качественно воспроизвести петроглифы на копии, что важно для последующей датировки и интерпретации.
Первые попытки удаления лишайников на плоскостях с изображениями предпринимались исследователями еще в конце XIX в. Например, А. В. Адрианов отмечал, что «…одной из неприятнейших вещей является удаление лишайников с писаниц». По мнению археолога, «…лучшие результаты дает … промывание крепким раствором соляной кислоты и механическое удаление металлическими щетками» [Адрианов, 1904, с. 33]. За прошедшее время методы борьбы с лишайниками изменились. Специалистами Государственного научно-исследовательского института реставрации (г. Москва) была разработана и в 1987 г. впервые апробирована на памятниках наскального искусства Восточной Сибири эффективная и вместе с тем безопасная для петроглифов методика расчистки скальных поверхностей с рисунками от лишайников [Агеева, Ребрикова, 2003, с. 70; Агеева и др., 2004, с. 116]. Она заключается в том, что плоскость смачивается водой и обрабатывается 3 % перекисью водорода. Некоторое время спустя талломы лишайников размягчаются, после чего механически удаляются синтетическими щетками и деревянными палочками. На завершающем этапе плоскость обильно промывается водой.
Несмотря на то, что среди специалистов нет единого мнения по вопросу о необходимости расчистки плоскостей с изображениями от лишайников (обзор дискуссии см.: [Миклашевич, Мухарева, 2011, с. 235–241]), в последнее десятилетие эффективность применения этого метода была неоднократно продемонстрирована на памятниках наскального искусства Чукотки [Дэвлет и др., 2009, с. 213; 2012, с. 203], Нижнего Притомья [Ковтун и др., 2011, с. 140; Миклашевич и др., 2015, с. 41, 42], Минусинской котловины [Миклашевич и др., 2012, с. 72; 2016, с. 32; Мухарева, 2012, с. 69; 2014, с. 83; 2017, с. 39], Алтая [Миклашевич, Мухарева, 2011, с. 233] и других регионов. В результате проделанной работы корпус изображений каждого памятника был значительно увеличен.
В отличие от многочисленных упоминаний об удалении биообрастателей на скальных выходах сведения о расчистке изображений на курганных камнях Минусинской котловины в научной литературе представлены лишь отдельными примерами [Миклашевич, Бове, 2015, с. 53; Миклашевич и др., 2015, с. 46; 2016, с. 36]. Учитывая широкое распространение на обозначенной территории курганных камней с рисунками и их высокую степень обрастания лишайниками, публикация новых изображений, выявленных в результате расчистки от биообрастателей, является актуальной.
Описание изученных памятников
Изображения на курганных камнях представляют собой сложный источник, что во многом связано с неудовлетворительным состоянием сохранности рисунков: они не прикрыты скальными навесами, как на писаницах, не защищены от выветриваний и воздействия воды, в связи с чем в большей степени, чем изображения на скалах, подвержены обрастанию лишайниками. Между тем на курганных камнях встречаются фигуры и сюжеты, неизвестные на писаницах и важные для полноценного понимания петроглифов региона.
В 2015–2018 гг. в ходе совместных экспедиционных исследований кафедры археологии Кемеровского государственного университета и музея-заповедника «Томская писаница» [Миклашевич и др., 2017, с. 86; Мухарева, 2018, с. 26] при участии автора осуществлялась расчистка изображений на курганных камнях Минусинской котловины. В результате проделанной работы новые петроглифы были выявлены на плитах оград могильников Малиновый Лог (2015, 2016), Толстый Мыс 1 (2016, 2017), в долине р. Иня (2018) и др.
Малиновый Лог. Могильник расположен в Краснотуранском районе Красноярского края, недалеко от известного памятника наскального искусства на горе Тепсей, и включает курганы эпохи бронзы и раннего железного века [Боковенко, Митяев, 2010, с. 16]. В ходе нашего обследования на плитах оград более чем десяти тагарских курганов были выявлены изображения, значительную часть которых частично или полностью скрывали лишайники. После расчистки были зафиксированы разнообразные фигуры животных и антропоморфные образы, представленные обособленно или в составе многофигурных композиций, соотносимых по времени с возрастом самих курганов. Так, на одном из курганных камней до расчистки прослеживалась только неясная выбивка, после расчистки проявились два антропоморфных изображения, расположенные друг под другом, нижнее из которых перевернуто (рис. 1). На другом камне было расчищено антромоморфное изображение с поднятыми руками. Еще на одном – грань с многофигурной композицией, состоящей из антропоморфных и зооморфных персонажей (рис. 2).
Толстый Мыс 1. Могильник расположен в Новоселовском районе Красноярского края. В настоящее время он насчитывает более сотни курганов, относящихся к различным этапам тагарской культуры. При этом ранее, до сооружения в 1983 г. Новоселовской оросительной системы, курганов было гораздо больше. Могильник входит в состав крупного комплекса, включающего пять пунктов погребальных памятников и наскальные рисунки [Мухарева,2018, с. 26]. В ходе обследования петроглифы, ранее не представленные в научной литературе, были зафиксированы лишь на камнях оград пяти курганов. Многие из этих рисунков в той или иной степени были покрыты биообрастателями. В результате расчистки удалось зафиксировать антропоморфные и зооморфные фигуры, а также тамги (рис. 3). Анализ тамг позволил автору объединить их в три группы, в основе которых лежит круг, Y-образный элемент и волнообразные линии. Лишь один знак на курганном камне могильника Толстый Мыс 1 имеет оригинальный вид, представляя собой круг с исходящими от него вверх и вниз линиями. На основании аналогий на предметах из закрытых комплексов часть знаков была датирована второй половиной I тыс. н. э. и соотнесена с эпохой раннего Средневековья, другая часть – II тыс. н. э. [Рогова, 2018, с. 295]. Не исключено, что при осмотре других пунктов могильника Толстый Мыс выявленные изображения будут дополнены новыми материалами.
Долина р. Иня. В результате обследования тагарских курганов в долине р. Иня в Минусинском районе Красноярского края петроглифы были выявлены на 16 курганных камнях. Практически все изображения были покрыты лишайниками, однако из-за ограниченного количества времени и ресурсов в 2018 г. от биообрастателей было расчищено лишь 6 курганных камней с рисунками. Кроме антропоморфных и зооморфных фигур, были зафиксированы многочисленные тамги, среди которых преобладают М-образные. Следует отметить, что на расположенных поблизости Ильинских писаницах тамг этого типа зафиксировано в три раза меньше, чем на курганных камнях. Некоторые из разновидностей знаков, как М-образная тамга с точками внутри, напоминающая схематичную личину, насколько нам известно, не представлены на других памятниках региона.
На отдельных курганных камнях могильника от лишайников были расчищены крупные скопления тамг (рис. 4, 5), нечасто встречающиеся в Минусинской котловине и представляющие дополнительные возможности для анализа знаков собственности. Одна из таких «энциклопедий» ранее была выявлена в ходе исследований Я. А. Шера, но так и осталась на страницах его отчета. К моменту наших исследований грань этого камня также была покрыта лишайниками, хотя общие черты знаков проследить было возможно (рис. 4, 1). В результате расчистки было выявлено 12 тамгообразных знаков (рис. 4, 2, 3), среди которых также преобладают М-образные. Кроме этого скопления, на других курганных камнях были зафиксированы еще два, но с меньшим количеством тамг (рис. 5).
Несмотря на многочисленные аналоги, известные по другим памятникам, тамги на курганных камнях в долине р. Иня пополняют источниковую базу тамг-петроглифов Минусинской котловины как количественно, так и новыми типами. На основании аналогий на предметах из закрытых комплексов [Кызласов, Король, 1990, с. 120] и в контексте рунических надписей [Sher, 1995, р. 49, 51, 54] эту группу знаков представляется возможным датировать древнетюркским временем.
Заключение
Таким образом, количество новых изображений, выявленных в результате расчистки курганных камней от биообрастателей только на трех могильниках региона, демонстрирует важность данного этапа полевой работы, без которого качественно выполнить все последующие исследовательские операции невозможно. Длительность и трудоемкость процесса оправдывается возможностью расширения источниковой базы и получением более качественных прорисовок, от которых во многом зависит обоснованность датировки и интерпретации фигур и сцен. В результате расчистки были выявлены изображения разных хронологических периодов. Часть зоооморфных и антропоморфных персонажей соотносится со временем сооружения курганов – с тагарской эпохой, тамги – с эпохой Средневековья, схематичные зооморфные и антропоморфные изображения – с Новым и Новейшим временем.
К сожалению, не всегда расчистка скальных поверхностей от лишайников позволяет полностью удалить их. В некоторых случаях через определенное количество времени лишайники начинают появляться вновь. В настоящее время в научной литературе стали публиковаться данные мониторингов, осуществляющихся специалистами на памятниках, ранее расчищенных от лишайников. Например, И. Д. Русаковой, наблюдающей за ростом лишайников на Новоромановской писанице (Нижнее Притомье) уже на протяжении 10 лет, было установлено, что практически на всех ранее расчищенных плоскостях в той или иной степени прослеживается реколонизация биообрастателей [Русакова, 2018, с. 36]. По мнению специалистов, данный процесс может быть связан с условиями окружающей среды (близкое расположение к реке, отсутствие скального навеса и др.), породой камня, нарушением естественной патины, наличием вблизи от расчищенных плоскостей поверхностей с лишайниками и др. [Там же, с. 43; Ребрикова, 2004, с. 123]. Предлагаются и меры по предотвращению возобновления роста лишайников, но действенные в долгосрочной перспективе пока назвать сложно. Несмотря на данные обстоятельства, новый материал, получаемый в результате проведения подобных работ, в полной мере оправдывает временные затраты и приложенные усилия, в связи с чем дальнейшая расчистка скальных поверхностей от биообрастателей представляется перспективной.
Литература
Агеева Э. Н., Ребрикова Н. Л. Проблема сохранения памятников наскального искусства Сибири // Художественное наследие. Хранение, исследование, реставрация. № 20(50). – М.: ГОСНИИР, 2003. – С. 70–77.
Агеева Э. Н., Ребрикова Н. Л., Кочанович A. B. Опыт консервации памятников наскального искусства Сибири. Памятники наскального искусства Центральной Азии // Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. – Алматы: UNESCO, НИПИ ПМК, 2004. – С. 116–122.
Адрианов A. B. Предварительные сведения о собирании писаниц в Минусинском крае летом 1904 г. командированным комитетом A. B. Адриановым // Изв. Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии. – СПб., 1904. – Вып. 4. – С. 25–33.
Боковенко Н. А., Митяев П. Е. Афанасьевский могильник Малиновый Лог на Енисее // Афанасьевский сборник. – Барнаул: «Азбука», 2010. – С. 6–29.
Дэвлет Е. Г., Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н. Новейшие полевые исследования петроглифов Чукотки // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. – 2009. – № 3(56). – С. 213–223.
Дэвлет Е. Г., Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н. Материалы к своду петроглифов Чукотки (изображения в скоплениях I–III на Кайкуульском обрыве) // Изобразительные и технологические традиции в искусстве Северной и Центральной Азии. – М.; Кемерово: Кузбассвузиздат, 2012. – С. 203–283 (Труды САИПИ. Вып. IХ).
Ковтун И. В., Русакова И. Д., Мухарева А. Н. Предварительные результаты расчистки от лишайников петроглифов Новоромановской писаницы // Наскальное искусство в современном обществе. Материалы международной научной конференции. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2011. – Т. 1. – С. 140–147.
Кызласов Л. Р., Король Г. Г. Декоративное искусство средневековых хакасов как исторический источник. – М.: Наука, 1990. – 216 с.
Миклашевич Е. А., Бове Л. Л. Исследование изображений на курганных плитах могильников под горой Бычиха (Минусинская котловина) // Вестник КемГУ. – 2015. – № 3(63). – Т. 1. – С. 52–64.
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н. Новые петроглифы Калбак-Таша. К вопросу о расчистке наскальных рисунков от лишайников // Древнее искусство в зеркале археологии. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2011. – С. 233–246 (Труды САИПИ. Вып. VII).
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н., Бове Л. Л. Исследования петроглифической экспедиции музея-заповедника «Томская писаница» в 2012–2014 гг. // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2015. – Вып. 1. – С. 29–52.
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н., Бове Л. Л. Исследования петроглифической экспедиции музея-заповедника «Томская писаница» в 2015 году // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2016. – Вып. 3. – С. 30–48.
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н., Бове Л. Л. Исследования петроглифической экспедицией музея-заповедника «Томская писаница» в 2016 г. // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2017. – Вып. 5. – С. 86–100.
Миклашевич Е. А., Панкова С. В., Мухарева А. Н. Петроглифы горы Сосниха // Памятники наскального искусства Минусинской котловины: Георгиевская, Льнищенская, Улазы III, Сосниха. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2012. – С. 72–111 (Труды САИПИ. Вып. Х).
Мухарева А. Н. Петроглифы местонахождения Улазы III // Памятники наскального искусства Минусинской котловины: Георгиевская, Льнищенская, Улазы III, Сосниха. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2012. – С. 57–71 (Труды САИПИ. Вып. Х).
Мухарева А. Н. Изображения на каменных «плитах» севера Минусинской котловины // Труды IV (XX) Всероссийского археологического съезда в Казани. – Казань: Отечество, 2014. – Т. IV. – С. 83–84.
Мухарева А. Н. Новые изображения эпохи раннего Средневековья в наскальном искусстве комплекса Улазы // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2017. – Вып. 6. – С. 38–44.
Мухарева А. Н. Исследования петроглифической экспедицией музея-заповедника «Томская писаница» в 2017 г. // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2018. – Вып. 7. – С. 26–35.
Ребрикова Н. Л. Проблемы контроля биоповреждений петроглифов // Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. – Алматы: UNESCO, НИПИ ПМК, 2004. – С. 123–127.
Рогова И. Г. Тамгообразные знаки на курганных камнях могильника Толстый Мыс I // Древние и традиционные культуры Сибири и Дальнего Востока: проблемы, гипотезы, факты: Мат-лы LVIII Рос. археол.-этногр. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых. – Омск: Издатель-Полиграфист, 2018. – С. 294–296.
Русакова, И. Д. Новоромановская писаница: десять лет после расчистки от лишайников // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2018. – Вып. 8. – С. 36–44.
NEW PETROGLYPHES ON KURGAN STONES IN THE MINUSINSK BASIN: PRELIMINARY RESULTS OF CLEANING IMAGES FROM LICHENS
I. G. Rogova
The article presents some results of the work on clearing the images on the barrow stones of the Minusinsk Basin from lichens, carried out in 2015–2018 by the joint efforts of employees and students of the Department of archeology of the Kemerovo State University and the Museum-reserve “Tomsk Pisanitsa”. The publication describes the applied method of clearing images on barrow stones from biofouling agents, analyzes the identified petroglyphs, discusses their attribution.
Ажурные бронзовые пряжки эпохи Хунну в Туве
АЖУРНЫЕ БРОНЗОВЫЕ ПРЯЖКИ ЭПОХИ ХУННУ В ТУВЕ
М. Е. Килуновская, П. М. Леус
Большие ажурные поясные пряжки, оформленные в зверином или геометрическом стиле, являются одним из ярчайших образцов декоративно-прикладного искусства центрально-азиатских кочевников эпохи хунну. В основном они изготовлены из бронзы, но известны и высокохудожественные золотые экземпляры, инкрустированные полудрагоценными камнями. Большое количество подобных пряжек представлено случайными находками или происходит из грабительских раскопок на территории Сибири и Центральной Азии. В связи с этим особенно важны подобные материалы из закрытых археологических комплексов, происходящие из регионов, где ранее такие изделия не были известны. В ходе продолжающихся археологических раскопок Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН на дне и по берегам Саяно-Шушенского водохранилища получена большая коллекция ажурных пряжек эпохи хунну из непотревоженных могильников Ала-Тей 1 и Терезин. Среди них представлены как абсолютно уникальные, так и находящие аналоги на сопредельных территориях Внутренней Азии. Некоторые пряжки из Тувы соответствуют экземплярам, найденным в Минусинской котловине, другие – забайкальским, монгольским или китайским, которые, в свою очередь, неизвестны в Минусинской котловине. Территория Тувы предстает, таким образом, своеобразным связующим звеном между регионами Внутренней Азии, оказавшимися в это время в сфере влияния хунну и распространения их культурных и художественных традиций. В статье публикуется предварительный каталог найденных к настоящему времени пряжек с целью ввести их в научный оборот до полной публикации материалов могильников, раскопки которых еще не завершены.
Введение
Одним из наиболее ярких образцов декоративно-прикладного искусства эпохи хунну являются большие ажурные поясные пряжки, орнаментированные в своеобразном зооморфном или геометрическом стиле. В основном они изготовлены из бронзы, но известны и высокохудожественные золотые экземпляры, инкрустированные полудрагоценными камнями. Последние, вполне вероятно, служили прототипами для изготовления более массовых бронзовых изделий. Большое количество подобных золотых и бронзовых пряжек известно нам в виде случайных находок или происходит из давних грабительских раскопок на территории Сибири и Центральной Азии, что затрудняет их полноценное научное использование. Тем значимее новые находки пряжек из закрытых археологических комплексов, особенно происходящие из регионов, где ранее такие изделия были практически неизвестны. Одним из таких регионов до недавнего времени была Тува.
Во II–I вв. до н. э., в эпоху расцвета кочевого государства хунну, территория Тувы, как и всего Саяно-Алтая, оказывается под их властью, что приводит здесь к глобальным этнокультурным изменениям. Начало этих событий следует связывать с северным походом хунну в 201 г. до н. э. Завершается эпоха «скифского мира», длившаяся на этой территории приблизительно с VIII по II в. до н. э. Прежнее население исчезает. Оно, вероятно, частично уничтожено или изгнано, а его остатки ассимилируются доминирующими пришлыми племенами, входившими в конфедерацию хунну. Археологически эти исторические события отражаются в смене культур: уюкско-саглынская археологическая культура с коллективными захоронениями в деревянных срубах и материальной культурой скифского типа исчезает, ее сменяет совершенно другая – улуг-хемская [Грач, 1971, с. 99; Килуновская, Леус, 2018, с. 127], отличающаяся как вещевым комплексом, так и разнообразными типами индивидуальных погребальных сооружений, в том числе характерными для хунну.
В это время получают распространение специфические ажурные бронзовые пряжки, нехарактерные для кочевников предшествующего времени. Вопрос их происхождения остается открытым, но можно вполне согласиться с гипотезой о возникновении некоторых из них пограничных с Китаем территориях, населенных «северными варварами» [Wu, 2003, p. 188]. Сам стиль пряжек мог быть частично заимствован из китайских образцов или развиваться самостоятельно с определенным китайским влиянием. Могло быть и обратное явление, когда в Китай проникали элементы «степной моды». Какие-то сюжеты могли быть заимствованы и впоследствии переработаны из образцов скифского звериного стиля, ведущих происхождение, в свою очередь, из искусства Передней Азии [Миняев, 1995, с. 133–134], тем более что какая-то часть скифо-сакских племен могла входить в состав конфедерации хунну. Первоначально изготовление пряжек могло выполняться в китайских мастерских, поставлявших товары для приграничных «варваров». Подобные примеры изготовления украшений для кочевников хорошо известны (например, по материалам из Северного Причерноморья, где греческие мастера занимались изготовлением вещей для скифской знати). Находки керамических форм для литья пряжек в «степном стиле» известны в приграничных регионах Китая в поздний период Сражающихся царств [Linduff, 2009, p. 92–93]. После попадания к степнякам такие изделия начинали копироваться местными мастерами, создавались и свои самобытные варианты дизайна. Чем дальше от границ Китая, тем больше становилось местных литых копий пряжек, зеркал и прочих предметов и тем хуже становилось качество самих отливок, делавшихся уже не с оригиналов. После потери источников поступления таких оригинальных предметов качество копий, вероятно, быстро ухудшалось, изделия упрощались, а местными мастерами копировались даже фрагменты сломанных вещей, как, например, часть китайского зеркала из могильника Терезин [Хаврин, 2016, с. 105]. Иногда в погребениях находят лишь незначительные фрагменты пряжек-пластин, тем не менее украшавших собой пояса погребенных: такие случаи есть на могильнике АлаТей 1 в Туве (погребения AT1/23 и АТ1/104)1 9 и в Минусинской котловине [Дэвлет, 1980, с. 20, 24].
Мы не можем точно знать о роли, которую эти пряжки играли для кочевников. Можно предполагать, что даже если изначально это были лишь красивые утилитарные или декоративные элементы парадного пояса, то с течением времени их значение могло трансформироваться, и они становились своеобразным символом этнической, клановой или социальной принадлежности.
Распространение бронзовых ажурных пряжек могло происходить разными путями: в первую очередь вместе с их обладателями в результате завоевательных походов хунну и сопутствующему переселению племен, но также и через торговые связи, посольства с подарками и пр. Находки ажурных пряжек известны на всей территории империи хунну – есть они в Северном Китае, Монголии, Забайкалье, Минусинской котловине и пр. На территории Тувы долгое время была известна лишь одна подобная пряжка, с изображением сцены терзания, происходящая из впускного захоронения на могильнике Урбюн III [Савинов, 1969, с. 104–108]. Хотя не приходилось сомневаться, что путь хунну на север, в Минусинскую котловину, проходил через территорию Тувы и здесь также должны остаться соответствующие археологические памятники, их долгое время не удавалось обнаружить. В Центральной Туве, на могильнике Бай-Даг II, были раскопаны большие курганы с «дромосами» и деревянными, богато декорированными гробами в глубоких ямах, напоминающие элитные захоронения хунну в Монголии и Забайкалье (Ноин-Ула и пр.) [Мандельштам, Стамбульник, 1992, с. 197–198]. Впрочем, многие исследователи датируют этот могильник вслед за вышеназванными захоронениями хуннской знати рубежом эр или началом I в. н. э. Соответственно, курганы Бай-Дага II сооружаются в Туве не в результате первоначального появления здесь хунну, а позже, после их разделения на северных и южных. К сожалению, могильник Бай-Даг II был сильно разграблен в древности, и находок оттуда немного. Сами материалы, кроме общей информации, до сих пор не опубликованы [Николаев, 2013, с. 260–262]. Возможно, к эпохе хунну относятся некоторые погребения могильника Аймырлыг XXXI, также находящегося в Центральной Туве, в низовьях р. Чаа-Холь [Стамбульник, 1983, с. 34–41]. Но материалы раскопок пока не опубликованы, а некоторые найденные там бронзовые пряжки характерны для более позднего, сяньбийского времени. Захоронения на могильнике Аргалыкты I [Трифонов, 1969, с. 184–185] относятся, вероятно, к переходному этапу от уюкско-саглынской к улуг-хемской культуре и датируются II в. до н. э. Погребальный обряд здесь представлен захоронениями в каменных ящиках со скорченными индивидуальными погребениями, а среди вещевого комплекса есть характерные предметы, относящиеся как к позднескифскому, так и к хуннскому времени: керамика, рамчатые пряжки, костяные наконечники стрел, в том числе с расщепленным насадом, бронзовые колоколовидные подвески и пр.
В последние годы в ходе работ Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН по берегам и на дне Саяно-Шушенского водохранилища были открыты и продолжают исследоваться грунтовые могильники эпохи хунну Терезин и Ала-Тей 12 10 (рис. 1–3) [Леус, 2008, с. 42–44; Leus, 2011, p. 515–536; Леус, Бельский, 2016, с. 93–104; Килуновская, Леус, 2017а, с. 72–75; Килуновская, Леус, 2017б, с. 87–104]. На могильнике Терезин к настоящему времени найдено 33 (часть из них сильно или полностью разрушена водохранилищем), а на могильнике Ала-Тей 1 – более 100 непотревоженных грунтовых захоронений.
В ходе работ на памятниках Ала-Тей 1 и Терезин получен значительный материал, подтвердивший выделение отдельной улуг-хемской археологической культуры, обладающей всеми необходимыми для этого основными признаками: единый ареал распространения, специфический погребальный обряд и предметы материальной культуры, отличающиеся от предшествующих и последующих культур рассматриваемого региона [Килуновская, Леус, 2018, с. 125–152]. В то же время прослеживается и некоторая культурная преемственность: встречающаяся иногда скорченная поза погребенных и ориентация в западный сектор, использование каменных плиток-подушек под головами, костяные пряжки и красноглиняные вазовидные сосуды – характерные черты заключительного, озен-ала-белигского этапа уюкско-саглынской культуры скифского времени в Туве. Преобладающая вытянутая позапогребенных, узкие могильные ямы, деревянные гробы, сероглиняные вазовидные сосуды с вертикальным лощением и квадратным следом от поворотной подставки на дне, костяные накладки на лук и наконечники стрел, железные пряжки на обувь, китайские бронзовые зеркала, предметы декоративно-прикладного искусства, украшения и т. д. находят прямые параллели в памятниках хунну или эпохи хунну из соседних регионов.
Среди предметов погребального инвентаря из захоронений Ала-Тея 1 и Терезина особенно выделяются ажурные пряжки с зооморфным и геометрическим орнаментом, являющиеся центральным декоративным элементом женского поясного набора. К настоящему моменту, включая находки полевого сезона 2019 г., получена серия из более чем 20 таких пряжек. Все они, за исключением нескольких экземпляров из разрушенных водохранилищем погребений Терезина, обнаружены in situ на поясе погребенных. Эти находки позволяют отнести территорию Тувы к одному из важных центров распространения изделий подобного типа. Их появление здесь следует связывать с новыми группами населения, пришедшими в Туву в ходе экспансии хунну. Они принесли с собой свои традиции и материальную культуру, частью которой были подобные поясные наборы.
Раскопки могильников Ала-Тей 1 и Терезин продолжаются, и точное количество погребений здесь еще неизвестно. Пока можно представить краткий каталог уже найденных пряжек, разделенных по форме на две большие группы, и охарактеризовать контекст их обнаружения в погребениях. Это позволит, пусть и ограниченно, ввести эти новые важные находки в научный оборот, не дожидаясь полной публикации материалов могильников.
Пряжки прямоугольной формы
1. Большая поясная пряжка с изображением быка или яка, морда которого показана анфас, а тело как бы распластанным (АТ1/23, скелет № 1) (рис. 4). Вся композиция вписана в прямоугольную рамку с одной скругленной стороной, по краям которой идут углубления овальной формы. У быка большие серповидные рога, смыкающиеся около круглого отверстия для крепления пряжки к основе. Между ними – уши каплевидной формы. Вторая пара каплевидных фигур расположена под рогами. У быка большие круглые выпуклые глаза, ноздри, а ниже – выпуклая полусфера (либо открытая пасть, либо круглый живот). По бокам туловища показаны раскинутые и по-разному повернутые передние и задние конечности с проработанными копытами. Возможно, мастер хотел так показать шкуру животного. Пряжка довольно массивная и имеет в разрезе выпуклую форму, в отличие от многих других пряжек-пластин, которые в основном плоские.
Пряжка находилась на поясе женщины (40–45 лет), захороненной в большом двухкамерном каменном ящике с двухслойным перекрытием из плит (рис. 5, 2). Кроме этого, на поясе было простое бронзовое кольцо, железная ворворка и обломки небольшой железной пластины. Погребенная лежала вытянуто на спине, головой на СЗЗ. Во втором отсеке ящика находилось погребение молодой девушки.
Прямых аналогий пряжке с быком пока не обнаружено, но похожие изделия известны в Ордосе [Kost, 2011, taf. 7, 1–3; Kost, 2014, pl. 6]. Стилистически близка к ней и пряжка с изображением сцены нападения рыси на козла, происходящая из Дырестуйского могильника, на которой морды животных показаны анфас, а туловища в билатеральном развороте [Миняев, 2007, табл. 118]. Иногда изображение козла в подобной манере встречается отдельно, как самостоятельный формообразующий элемент [Kost, 2011, taf. 8, 1-3].
2. Фрагмент пряжки с изображением лошади с подогнутыми ногами (АТ1/23, скелет № 2, АТ1/104) (рис. 6, 2). В АТ1/23 он находился на поясе у молодой девушки рядом с неидентифицируемым обломком другой пряжки (возможно, с решетчатым орнаментом). Захоронение было совершено в описанном выше каменном ящике (рис. 5). Ее пояс был расшит многочисленными стеклянными, аргилитовыми и каменными бусами, а также рыбьими позвонками, сбоку лежали прямоугольная бляшка из сибирского гагата или богхеда и подвеска из клыка марала (рис. 6, 1). Подобная же ситуация была в погребении АТ1/104, где обломок бронзовой пряжки с изображением лошади с подогнутыми ногами (другого типа, чем в АТ1/23) был на поясе у пожилой женщины (старше 55 лет). Здесь же был маленький фрагмент бляшки с решетчатым орнаментом и бронзовое колечко.
Несколько похожих пряжек с одиночным изображением лошади с подогнутыми ногами известно в виде случайных находок с территории Северного Китая. Один экземпляр происходит из могильника Даодуньзцы [Kost, 2014, pl. 7–8; Wagner, Butz, 2007, s. 2–3].
3. Прямоугольная пряжка со сценой борьбы двух тигров и дракона происходит из разрушенного женского погребения в каменном ящике на Терезине (Т/12) (рис. 7, 1). Рамка пряжки украшена каплевидным орнаментом, слева расположен шпенек. Один тигр кусает змеевидного дракона чуть ниже шеи, а тот, в свою очередь, вонзает свои острые зубы в его спину. Второй тигр кусает дракона за хвост. Тело дракона переплетает еще какое-то существо, видовую принадлежность которого трудно установить. В той же могиле были обнаружены и другие элементы поясного набора, изготовленные из бронзы, – несколько колец и шестилучевых поясных бляшек, имитация раковины каури. Здесь же был фрагмент китайского раннеханьского зеркала с орнаментом «звездные туманности».
Такие пряжки довольно редки, но представлены как случайными находками, так и материалами из погребений3:
– Бронзовые. Две парные пряжки в женской могиле № 100 Иволгинского могильника [Давыдова, 1996, с. 51–52, табл. 30]; две пряжки в могиле № 5 на могильнике Булак в Восточном Забайкалье [Кириллов и др., 2000, рис. 63]; одна пряжка в погребении № 4 на острове Осинском на Братском водохранилище. В этом же погребении были обнаружены две парные пряжки с геометрическим орнаментом и головами животных, аналогичные пряжке из погребения Т/5 [Смотрова, 1982, с. 106; 1991, с. 140–141, рис. 58]. Фрагмент такой пряжки из коллекции А. В. Адрианова хранится в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге [Дэвлет, 1980, табл. 11]. Еще две бронзовые пряжки хранятся в США: одна в коллекции Артура Саклера4 11 [Bunker et al., 1997, p. 274–275, № 242] и одна в частной коллекции [Bunker et al., 2002, № 105]. Точное происхождение этих пряжек неизвестно, возможно, это Южная Сибирь или Монголия.
– Золотые. Две массивные литые (не ажурные) пряжки из золота с инкрустациями из бирюзы, кораллов и янтаря были обнаружены при раскопках мужского погребения в кургане 1 (могила 2) могильника Сидоровка в Омском Прииртышье [Матющенко, Татаурова, 1997, с. 48, 72–73, рис. 27; Bunker et al., 2002, fig. 45] (рис. 7, 2).
– Нефритовые. Ажурная пластина, изготовленная из темного серо-зеленого нефрита, хранится в коллекции сэра Джозефа Хотунга в Великобритании [Rawson, 1995, p. 311–312, № 23, 1; Bunker et al., 2002, p. 134, № 106] (рис. 7, 3). Происхождение находки неизвестно, но подобный тип нефрита добывается в Северной Монголии [Linduff, 1997, p. 88].
4. Прямоугольная пряжка с изображением четырех извивающихся змей. Найдено два экземпляра (Т/1, АТ1/43) (рис. 8). Змеи попарно смыкаются головами, изображенными в плане с двумя глазами и ноздрями. По периметру рамки пряжки идет желобок.
Т/1 – пряжка со шпеньком была обнаружена в частично разрушенном женском погребении на костях таза (рис. 8, 1). Погребение здесь было совершено на спине с подогнутыми вправо ногами, головой на ЮЗ (рис. 9, 6). Кроме этого, здесь было найдено большое бронзовое ажурное кольцо, также относящееся к поясному набору. Само погребение не имело какого-либо внутримогильного сооружения (вероятно, это была простая грунтовая яма). Такие захоронения на Терезине и Ала-Тее известны.
АТ1/43 – пряжка без шпенька, с деревянной основой (рис. 8, 2), найдена справа на поясе погребенной женщины (40–45 лет). Других деталей поясного набора здесь не было, но рядом были железный нож и шило (рис. 9, 4, 5), а около головы стоял баночный сосуд (рис. 9, 3). Само погребение было совершено в массивном ящике из каменных плит, погребенная лежала вытянуто на спине, головой на З (рис. 9, 1, 2).
Подобные пряжки и их фрагменты известны в памятниках тесинской культуры в Минусинской котловине [Дэвлет, 1980, с. 24, табл. 13; 14] и в захоронениях хунну в Забайкалье [Давыдова, Миняев, 2008, с. 98; Харинский, Коростылев, 2011, с. 200]. Есть они и среди предметов Июсского [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 41, рис. 26], Косогольского [Дэвлет, 1980, с. 15, рис. 6, 3–4] и Уйбатского [Кунгурова, Оборин, 2013, с. 130, рис. 7, 1] кладов.
5. Пряжка с геометрическим орнаментом, образующим ступенчатую решетку, украшенную по краям изображением шести головок животных (возможно, ланей). Два экземпляра из могильника Терезин (пряжка из Т/5 со шпеньком и подъемный материал (без шпенька); возможно, изначально это две парные пряжки из одного погребения) (рис. 10, 1, 2). Аналоги ей известны в Минусинской котловине и на ее периферии. Они представлены случайными находками, в том числе среди предметов Косогольского клада [Дэвлет, 1980, табл. 16–17, рис. 6, 34]. Возле остатков погребения Т/5 были также обнаружены небольшие бронзовые бляшки с изображением быков или яков анфас. Вероятно, они относятся к поясному набору из этой же могилы.
6. Пряжка с геометрическим орнаментом, образующим ступенчатую решетку, заключенную в широкую рамку с листовидными углублениями (рис. 10, 3; рис. 11, 4 ), со шпеньком. Она похожа на предыдущую, но без головок животных. Пряжка была справа на поясе у погребенной женщины (старше 50 лет), лежавшей на спине в каменном ящике (АТ1/2) (рис. 11, 1, 2). Кроме того, к поясу относится бронзовое кольцо и, возможно, несколько десятков бусин. Слева на груди у погребенной находился фрагмент оригинального китайского зеркала из белой бронзы с орнаментом в виде зигзагов и спиралей (рис. 11, 5). Зеркала с таким орнаментом относятся в Китае к эпохе Сражающихся царств, т. е. для Саяно-Алтая могут соответствовать позднескифскому времени. Аналоги таким пряжкам известны среди ордосских бронз и в Минусинской котловине (в виде случайных находок и среди материалов из тесинских погребений) [Дэвлет, 1980, рис. 1, 5, с. 16–17; Кузьмин, 2011, с. 196]. Три фрагмента таких пряжек есть в Июсском кладе [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 84, № 32–34]. Встречаются как варианты с широкой рамкой, украшенной листовидными углублениями, служившими на первоначальных экземплярах оправой для цветных вставок из бирюзы, сердолика и пр., так и упрощенные варианты, возможно, более поздние, где подобная рамка уже отсутствует. Интересно, что на Терезине в погребении Т/31 было найдено пять маленьких поясных бляшек с таким же орнаментом, составлявших часть поясного набора (большая центральная пряжка здесь была с изображением двух кусающихся лошадей).
7. Прямоугольная пряжка с изображением двух стоящих быков/яков, 10 экз. (Т/13, Т/14; АТ1/11, АТ1/19, АТ1/48, АТ1/50, АТ1/64, АТ1/90, АТ1/101 – 2 шт.) (рис. 12, 13, 14). Они отличаются размерами и, вероятно, отливались в разных формах. Все имеют рамку с прямоугольными углублениями. Опущенные вниз морды живот ных показаны анфас. Раздутые ноздри, выпученные глаза придают фигурам агрессивный характер (они как бы готовы к схватке). Хвосты с «кисточкой» на конце загнуты на спину. Длинная свисающая шерсть передана каплевидными фигурами.
Т/13 – пряжка (без шпенька) находилась среди плит разрушенного водохранилищем каменного ящика (рис. 12, 3). Кроме нее, никаких других находок здесь не сохранилось, что является нередкой ситуацией для Терезина, когда захоронения сползали или падали с обрыва на пляж водохранилища, и под воздействием волн среди каменных плит оставались только тяжелые металлические предметы.
Т/14 – сломанная пополам пряжка (без шпенька) лежала среди плит разрушенного водохранилищем погребения (рис. 12, 4). Кроме нее, здесь было найдено большое ажурное кольцо от поясного набора. Судя по форме камней, погребение было совершено не в каменном ящике, а в деревянном сооружении с каменной обкладкой.
АТ1/11 – пряжка (со шпеньком) (рис. 12, 1) находилась слева на поясе погребенной молодой женщины (25–30 лет), уложенной вытянуто на спине в массивном каменном ящике головой на СЗ (рис. 15, 1, 2). Кроме пряжки, в состав поясного набора входило большое ажурное кольцо, два бронзовых и одно железное кольцо, три шестилучевых бляшки (рис. 15, 3–6).
АТ1/19 – пряжка (без шпенька) (рис. 12, 2) находилась справа на поясе погребенной в каменном ящике женщины (40–45 лет), уложенной вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 16, 1). Пряжка лежала вверх ногами. Кроме нее, в состав поясного набора входили две подквадратные бронзовые бляшки с волютообразным орнаментом (из девяти завитков/волют), бронзовая имитация раковины каури и бронзовое кольцо.
АТ1/48 – пряжка (без шпенька) (рис. 13, 1) лежала слева от таза погребенной пожилой женщины (старше 60 лет), уложенной вытянуто на спине головой на ЮЗ (рис. 16, 2). Внутримогильное сооружение представляло собой, вероятно, деревянный гроб или раму (сохранились только слабые следы дерева). В головах и в ногах были установлены две длинные каменные плиты. К поясному набору здесь относятся два бронзовых кольца и, вероятно, фрагменты двух небольших железных пластин.
АТ1/50 – пряжка (без шпенька) (рис. 13, 2) лежала справа на поясе погребенной молодой женщины (18–20 лет), уложенной вытянуто на спине головой на ЮЗ-З (рис. 16, 3). Захоронение было, вероятно, совершено в деревянном сооружении (возможно, раме, от которой сохранились только незначительные следы дерева). Под головой была каменная подушка. Кроме пряжки, в поясной набор входило большое ажурное кольцо из бронзы, а также четыре шестилучевых бляшки и четыре простых кольца (все эти предметы находились на поясе сзади).
АТ1/64 – треснувшая пополам пряжка (без шпенька) (рис. 13, 3) находилась в центре на поясе погребенной молодой женщины (20–25 лет), захороненной в каменном ящике вытянуто на спине головой на СВ (рис. 16, 4). Пряжка лежала вверх ногами. Других деталей поясного набора здесь не обнаружено.
АТ1/90 – пряжка (без шпенька) (рис. 14, 1) лежала посредине на поясе погребенной женщины (около 50 лет), захороненной в деревянном сооружении типа гроба с каменной обкладкой (рис. 16, 5). Она лежала вытянуто на спине головой на ЮЗ. Пряжка лежала вверх ногами. Кроме нее, в поясной набор входили два бронзовых кольца и шестилучевая бляшка. Вероятно, сюда же относятся и две найденные в погребении бронзовые имитации раковин каури, очевидно, перемещенные с пояса: одна ближе к черепу погребенной, вторая – к черепу лошади, лежавшему у нее на ногах. Также слева на поясе лежало бронзовое зеркало, что нехарактерно для захоронений Ала-Тея и Терезина (обычно зеркала расположены слева или справа на груди, иногда возле черепа погребенных).
АТ1/101 – две парные пряжки (со шпеньком и без) находились на поясе погребенной женщины (20–25 лет) (рис. 14, 2, 3), захороненной в массивном каменном ящике вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 16, 6). Правая пряжка лежала вверх ногами. Кроме пряжек, к поясному набору здесь относятся две колоколовидные бронзовые подвески и кольцо из белого известняка (?), а также бисер, которым, вероятно, могла быть расшита кожаная основа пояса. Под левой пряжкой лежало бронзовое зеркало.
Аналоги встречаются главным образом на территории Минусинской котловины, откуда происходит более двух десятков целых пряжек и их фрагментов. В основном это случайные находки, но есть и экземпляры из раскопанных погребений: сломанная пополам пряжка из кургана 5 могильника у оз. Утинка и по одному небольшому фрагменту из могильников Разлив III и Гришкин Лог I, курган 5 [Дэвлет, 1980, с. 20–21, табл. 1, 6]. Несколько целых пряжек и их фрагментов есть среди предметов Июсского и Косогольского кладов [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 82–83; Дэвлет, 1980, рис. 6, 5–8]. Одна пряжка найдена в погребении эпохи ранней Хань (II–I вв. до н. э.) в Маньчжурии [Kost, 2014, р. 221, pl. 17]. Несколько случайных находок происходят, вероятно, с территории Внутренней Монголии [Brosseder, 2011, р. 419; Rawson, Bunker, 1990, № 222]. В Забайкалье пряжки подобного типа пока неизвестны. Ранее центром распространения таких пряжек считалась Минусинская котловина, но сейчас, после находок из могильников Терезин и Ала-Тей 1, можно предполагать, что туда они попадали с территории Тувы. Учитывая уже известное количество этих пряжек (к тому же раскопки на Терезине и Ала-Тее продолжаются и можно ожидать обнаружения дополнительных экземпляров), их можно считать пока наиболее массовыми для этого региона и предполагать за ними не только декоративные функции: возможно, они являлись своеобразным символом принадлежности к какой-то особой социальной, клановой или этнической группе.
8. Уникальная пряжка с изображением двух яков происходит из погребения АТ1/111 (рис. 17, 1). Она отличается от предыдущих и пока не находит прямых аналогий. Животные изображены в профиль, их удлиненные опущенные вниз морды практически касаются носами друг друга, а рог одного заходит за рог другого. Хвосты с листовидными кисточками закинуты на спину. Шерсть внизу показана двумя большими каплевидными фигурами. Рамка со шпеньком имеет орнамент в виде двух переплетающихся волнистых линий. Рты животных кажутся приоткрытыми, они как бы мирно пасутся, хотя это может быть и сценой противостояния. Фигуры выполнены в технике высокого рельефа, в нескольких местах прослеживаются следы литейного брака. Подобный сюжет с двумя противостоящими пасущимися животными известен и на других пряжках: например, верблюды из могильника Даодуньзцы [Kost, 2014, pl. 22, 2, 3] (рис. 17, 3), а также лошади на пряжке из Северного Китая [Kost, 2014, pl. 21, 5] (рис. 17, 2) и трех пряжках из Минусинской котловины [Дэвлет, 1980, табл. 7, 20–22]. Возможно, этот сюжет идентичен предыдущему, с парой яков, но выполнен в другой манере.
Объект АТ1/111 находился практически на уровне древней дневной поверхности (рис. 18) и представлял собой захоронение в узком деревянном гробу, от которого сохранился едва заметный след. Погребенная пожилая женщина (старше 55 лет) лежала вытянуто на спине со сложенными на животе руками, головой на З. На поясе, расшитом бисером, находились три шестилучевые бляшки, два бронзовых кольца, от которых спускались нитки бисера. Рядом лежала простая рамчатая бронзовая пряжка со шпеньком, относящаяся, по-видимому, ко второму поясу.
9. Пряжка с изображением пары стоящих друг напротив друга двугорбых верблюдов (бактрианов или хаптагаев), объедающих листья с растущего между ними дерева или куста с переплетенным стволом (АТ1/21) (рис. 19, 1).
Пряжка из АТ1/21 находилась на поясе погребенной женщины (35–45 лет), лежавшей вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 20). Пряжка была сломана пополам, вероятно, еще в древности. Ее половинки соединялись кожаными ремешками. Внутримогильное сооружение представляло собой обкладку из камней, внутри которой, вероятно, был несохранившийся деревянный гроб или рама. К поясному набору здесь относились кольцо из белого материала (известняка?) и предметы из бронзы: два простых и одно большое ажурное кольцо, три шестилучевые бляшки.
Несколько случайных находок аналогичных пряжек происходят из Северного Китая, половинка такой пряжки обнаружена при раскопках могильника Даодуньцзы [Дэвлет, 1980, рис. 2, 2; Kost, 2014, pl. 23]. Сюжет с изображением пары верблюдов, объедающих растение с переплетенным стволом, распространен еще на нескольких типах пряжек. Они могут несколько отличаться самим изображением верблюдов, иногда показанных очень реалистично, но совершенно очевидно передают один сюжет, возможно, мифологический или имевший некий общеизвестный для кочевников смысл [Kost, 2011, s. 144–146, taf. 29–32]. В центре композиции находится невысокое деревце или куст с двойным переплетенным стволом, ветви которого с листьями на концах расходятся в верхней части влево и вправо и показаны на фоне фигур верблюдов, стоящих головой друг к другу и объедающих их (рис. 19, 2, 3). Возможно, речь идет о каком-то относительно невысоком растении пустыни, например, саксауле или тамариксе. Подобный сюжет встречается, хотя и реже, с изображением других персонажей: пряжка с драконообразными существами из могильника Даодуньцзы [Kost, 2014, pl. 31, 4], лошадьми [Там же, pl. 21, 7], неизвестными животными (качество публикации не позволяет их точно определить) [Там же, pl. 38, 2].
10. Пряжки с изображением двух кусающихся лошадей Пржевальского (АТ1/42, Т/31) (рис. 21). Обе пряжки практически идентичны. Фигуры животных выполнены в высоком рельефе очень натуралистично. Вся композиция поражает динамичностью. Одна лошадь кусает загривок другой, которая, в свою очередь, кусает ее за переднюю ногу. Все пространство между телами животных и простой прямоугольной рамкой заполнено каплевидными углублениями и волнистыми пересекающимися линиями, что придает композиции дополнительный эффект движения.
АТ1/42 – пряжка (без шпенька) с деревянной подкладкой (рис. 21, 1) лежала на поясе погребенной женщины (35–40 лет), захороненной вытянуто на спине в массивном каменном ящике, головой на З (рис. 23). К поясному набору здесь относилась одна шестилучевая бронзовая бляшка.
Т/31 – пряжка (без шпенька) с деревянной подкладкой (рис. 21, 2) являлась центральным элементом поясного набора погребенной женщины (35–40 лет), захороненной в деревянном сооружении типа рамы с каменной обкладкой по сторонам (рис. 22). Она лежала на спине с подогнутыми вправо ногами, головой на ССВ. Это захоронение отличается богатым поясным набором, состоящим из пяти чередующихся бронзовых колец и пяти бляшек с решетчатым орнаментом (как у больших пряжек, описанных выше), ажурной колоколовидной подвески, многочисленных бус и бисера, которыми могла быть расшита основа пояса. Решетчатые бляшки были перевернуты, т. к. находились на поясе сзади (рис. 22, 3). Сам пояс располагался довольно высоко, выше обычного расположения поясов у других погребенных. На уровне непосредственно поясницы была найдена большая костяная пряжка-пластина (рис. 22, 5), являющаяся, возможно, частью второго или нижнего пояса, чисто утилитарного, находившегося под верхней одеждой, тогда как пояс с бронзовыми деталями мог быть верхним, парадным.
Аналоги известны в Минусинской котловине, Забайкалье, Китае, но происходят в основном из случайных находок или грабительских раскопок. Существует не менее трех типов этой пряжки, немного отличающихся детализацией изображения лошадей. Три пары таких пряжек найдены в могилах 9, 10 и 102 Дырестуйского могильника, они принадлежат двум разным типам [Дэвлет, 1980, с. 23; Давыдова, Миняев, 2008, с. 30, рис. 20]. Еще одна пряжка происходит из захоронения № 6 могильника Даодуньцзы [Kost, 2011, taf. 51]. Десяток пряжек и их фрагментов известны из Минусинской котловины, но лишь один фрагмент найден непосредственно в погребении, в могиле 25 могильника Тепсей VII [Дэвлет, 1980, с. 22].
11. Две парные пряжки (со шпеньком и без) с изображением двух фантастических, идущих в разные стороны драконообразных существ с рогами и мордами козлов, с переплетенными хвостами (АТ1/47) (рис. 24, 1, 2). Пряжки находились на поясе погребенной молодой женщины (18–20 лет), лежавшей на спине головой на ЮЗ. Захоронение было совершено в широком деревянном сооружении типа рамы с каменной обкладкой (рис. 25). Правая пряжка лежала вверх ногами (рис. 25, 3, 4). Кроме пряжек, к поясному набору относились семь шестилучевых бляшек, три бронзовых кольца, колоколовидная подвеска и кольцо из белого известняка (?). Большинство шестилучевых бляшек были перевернуты, т. к. находились сзади. Сюда же относились находки бус и бисера, которыми могла быть расшита кожаная основа пояса.
Аналоги известны главным образом в Северном Китае и Внутренней Монголии. В основном это случайные находки (рис. 24, 3, 4). Две пряжки найдены в могильнике Даодуньцзы [Kost, 2014, pl. 32, 3, 4].
Как уже упоминалось ранее, в Туве большие ажурные пряжки были практически неизвестны. Исключение составляет экземпляр со сценой борьбы грифона и тигра из могильника Урбюн III и необычная пряжка, хранящаяся в Национальном музее Республики Тыва5. 12 На пряжке из музея изображена сцена нападения грифона или феникса на копытное животное, лошадь или яка (ее верхняя часть не сохранилась). Орнамент рамки у пряжки необычный, нехарактерный для пряжек эпохи хунну, но ее, вероятно, также можно включить в круг рассматриваемых предметов.
Следует упомянуть, что некоторые из пластин-пряжек имели сохранившуюся деревянную подкладку или основу, представлявшую собой небольшую дощечку с бортиками, размером чуть больше самой пряжки. Бронзовая пряжка помещалась в эту основу и закреплялась в ней ремешками или нитками через сквозные отверстия. Подобную деревянную подкладку имела и пряжка из Урбюна III, а также пряжки-пластины из Дырестуйского могильника в Забайкалье [Миняев, 2007, с. 34]. Интересным является тот факт, что пока, за исключением двух случаев (АТ1/47, АТ1/101), пластины-пряжки в Туве встречаются в погребениях только по одной. В забайкальских памятниках хунну они в основном парные. Одиночные пряжки встречаются как со шпеньком, иногда проработанным довольно слабо, так и без него, что связано, вероятно, с первоначальным образцом, с которого изготавливалась литая копия. Таким образом, найденные в Туве пластины-пряжки вряд ли использовались непосредственно для застегивания пояса, а были его центральным декоративным элементом и крепились к нему или друг к другу (даже в случае находки парных экземпляров в одном погребении) посредством кожаных ремешков или другим подобным способом. Практически на всех больших бронзовых пряжках сохраняются следы тонких кожаных ремешков, которыми они крепились к деревянной основе и поясу. Примечательным является наблюдение, что в обоих случаях нахождения парных пряжек на Ала-Тее 1 одна из них была перевернута вверх ногами.
Фигурные пряжки
Помимо ажурных прямоугольных бронзовых пластин, в поясной набор иногда входят бронзовые фигурные пряжки с неподвижным язычком. В качестве примера можно представить несколько наиболее интересных экземпляров:
1. Круглая поясная пряжка из разрушенного погребения на Терезине (Т/8), украшенная изображением голов грифонов (рис. 26, 1). Ее диаметр 8,5 см. Внутри кольца имеется девять отверстий, образованных четырьмя головками ушастых грифонов на длинных изогнутых шеях. Еще две головки грифонов выступают за пределы кольца и фланкируют место крепления ремня. Уши грифонов имеют листовидную форму, глаза – круглые, клювы сильно загнуты вниз. Вся композиция построена на принципах симметрии. Прямые аналоги пока неизвестны. Помимо этого, в том же комплексе был найден бронзовый втульчатый трехлопастной наконечник стрелы, что позволяет предположить здесь мужское захоронение.
2. Пряжка, форма которой образована сочетанием двух колец, сердцевидной фигуры и плавных изогнутых линий (АТ1/59) (рис. 26, 2). Она может быть сопоставлена с вышеописанной пряжкой из Терезина. Пряжка была на поясе пожилой женщины (старше 60 лет), похороненной в деревянном гробу, обложенном камнями. Она лежала вытянуто на спине головой на ЗСЗ. Пояс был украшен бусами и бисером, а также бронзовой шестилучевой бляшкой.
Оба варианта стилистически похожи на пряжки с П-образным выступом из Иволгинского могильника в Забайкалье, на которых изображены головки животных, а форма образована из нескольких колец и полуколец [Давыдова, 1996, табл. 36, 3–4; 72, 36; Давыдова, Миняев, 2008, с. 104].
3. Пряжка в виде двух голов горных козлов, смыкающихся рогами и образующих внешнюю рамку со шпеньком (АТ1/57) (рис. 26, 3). Она найдена в женском погребении, совершенном в деревянном гробу. Женщина (25–30 лет) лежала вытянуто на спине со сложенными на животе руками, головой на З. На сохранившемся in situ поясе зафиксированы остатки кожи и кожаного ремня, шестилучевая бронзовая бляшка и бляшка с девятью полусферами, бронзовое кольцо, через которое проходил тонкий кожаный ремешок, бронзовая имитация раковины каури и две нефритовые пронизки. В погребении находилась литая копия китайского зеркала с орнаментом «звездные туманности», датирующегося временем династии Западная Хань. Аналогичная пряжка известна из могильника Сибирка на Северо-Западном Алтае [Полосьмак, 1990, с. 104]. Стилистически близкий экземпляр, но с менее четкой проработкой деталей был найден в составе Уйбатского клада в Минусинской котловине [Кунгурова, Оборин, 2013, с. 130, рис. 6, 4].
Практически идентичное изображение козерогов обнаружено на двух пряжках для обуви в мужском погребении АТ1/97. Небольшие круглые железные пряжки для обуви характерны для большинства мужских захоронений Ала-Тея 1 и неизвестны в женских. Они находятся на стопах погребенных и служили, вероятно, для крепления затягивающего ремешка. Бронзовые обувные пряжки, оформленные в зверином стиле, встречены здесь впервые.
Заключение
В декоре фигурных пряжек нередко используются элементы предшествующего скифского звериного стиля: головки грифонов, плавные S-видные линии, протомы из головок козерогов или дзеренов со смыкающимися рогами. Стилистически это выходит за пределы изобразительного стиля, характерного для «хуннских» бронз. Наличие подобных изделий в закрытых комплексах эпохи хунну может свидетельствовать о сохранении в Туве неких культурных рудиментов скифского времени, носителями которых были здесь, возможно, последние представители скифской культуры или их потомки, которых отчасти можно связать с юэджами и усунями [Семенов, 2010, с. 101–112].
Прямоугольные ажурные бронзовые пластины отражают появление совершенно новой художественной традиции. Пополняется состав звериного пантеона – появляются изображения яка, змеевидных драконов, фантастических существ с драконообразными телами и головами козерогов. Они выполнены в нескольких манерах: животные спокойно идут или стоят на четырех ногах, как бы пасутся или поедают растения, либо, как яки-быки, стоят в напряженной позе, возможно, перед схваткой. Другая манера – это переплетающиеся тела, поверхность пластины заполнена многочисленными фигурами в виде запятых, кругов, волнистых линий, придающих особенную декоративность изделиям. Сама прямоугольная форма пластин-пряжек свидетельствует, вероятно, о несколько другом устройстве пояса, во всяком случае, женского.
Среди представленной коллекции ажурных бронзовых пряжек из могильников Терезин и Ала-Тей 1 есть как хорошо известные, так и уникальные образцы искусства древних кочевников, находящие аналоги в памятниках эпохи хунну. Интересно отметить, что некоторые пряжки из Тувы соответствуют экземплярам, найденным в Минусинской котловине, некоторые – забайкальским или монгольским и китайским, которые, в свою очередь, неизвестны в Минусинской котловине. Таким образом, территория Тувы оказывается своеобразным связующим звеном между некоторыми регионами Внутренней Азии, оказавшимися в это время в сфере влияния хунну и распространения их культурных и художественных традиций.
Можно предполагать, что эти высокохудожественные изделия появляются в Туве на относительно короткий срок и маркируют непосредственно эпоху смены культурных традиций и ее активных участников – самих носителей материальной культуры хунну, находившихся в это время на пике своего могущества [Килуновская, Леус, 2018, с. 149]. Неслучайна и концентрация известных памятников эпохи хунну именно в западной части Улуг-Хемской котловины в Центральной Туве, у входа в Саянский каньон Енисея. Во все исторические эпохи это место имело как экономическое, так и военно-стратегическое значение. Здесь, вероятно, было начало одного из путей продвижения хунну на север, в Минусинскую котловину. Подобное значение имела, вероятно, и лежащая северо-западнее долина в нижнем течении р. Хемчик, где также можно предполагать наличие археологических памятников улуг-хемской культуры, впрочем, пока не обнаруженных.
Время бытования ажурных поясных пряжек в Туве можно ограничить II–I вв. до н. э., что подтверждается данными AMS-датирования [Леус, 2017, с. 183–184] и некоторыми другими категориями погребального инвентаря. Основу коллекции найденных на Ала-Тее и Терезине китайских зеркал составляют экземпляры, характерные для династии Западная Хань (II–I вв. до н. э.), а также несколько более ранних, относящихся к окончанию эпохи Сражающихся царств. Найдено и несколько позднескифских зеркал. При этом пока не найдено ни одного более позднего, восточно-ханьского зеркала. Китайские монеты у-шу встречены только в одном погребении (АТ1/29) и дают для него terminus post quem 118 г. до н. э.
Литература
Богданов Е. С. Образ хищника в пластическом искусстве кочевых народов Центральной Азии (скифо-сибирская художественная традиция). – Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2006. – 240 с.
Бородовский А. П., Ларичев В. Е. Июсский клад (каталог коллекций). – Новосибирск: ИАЭ СО РАН, 2013. – 120 с.
Грач А. Д. Новые данные о древней истории Тувы // Ученые записки ТНИИЯЛИ. – 1971. – Вып. 15. – С. 93–106.
Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. 2: Иволгинский могильник. – СПб.: Петербургское востоковедение, 1996. – 176 с.
Давыдова А. В., Миняев С. С. Художественная бронза сюнну. – СПб.: Гамас, 2008. – 120 с.
Дэвлет М. А. Сибирские поясные пластины II в. до н. э. – I в. н. э. – М.: Наука, 1980. – 67 с.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Искусство конца первого тысячелетия до н. э. в Туве // КСИА. – 2017а. – Вып. 247. – С. 87–104.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Могильник Ала-Тей и памятники хунну в Туве // Ранний железный век от рубежа эр до середины I тыс. н. э. Динамика освоения культурного пространства. – СПб.: Скифия-принт, 2017б. – С. 72–75.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Новые материалы улуг-хемской культуры в Туве // Археологические вести. – 2018. – Вып. 24. – С. 125–152.
Кириллов И. И., Ковычев Е. В., Кириллов О. И. Дарасунский комплекс памятников. Восточное Забайкалье. – Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2000. – 176 с.
Кузьмин Н. Ю. Погребальные памятники хунносяньбийского времени в степях Среднего Енисея: тесинская культура. – СПб.: Айсинг, 2011. – 456 с.
Кунгурова Н. Ю., Оборин Ю. В. Клад, обнаруженный на р. Уйбат (Минусинская котловина) // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2013. – № 2(54). – С. 126–136.
Леус П. М. Терезин – новый памятник гунно-сарматского времени в Центральной Туве ( предварительное сообщение) // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. – M.: ИА РАН, 2008. – Т. II. – С. 42–43.
Леус П. М. Радиоуглеродные даты из хуннских могильников Ала-Тей и Терезин в Туве // Междисциплинарные исследования в археологии, этнографии и истории Сибири. – Красноярск, 2017. – С. 181–184.
Леус П. М., Бельский С. В. Терезин I – могильник эпохи хунну в Центральной Туве // Археологические вести. – 2016. – Вып. 22. – С. 93–104.
Лубо-Лесниченко Е. И. Привозные зеркала Минусинской котловины. – M.: Наука, 1975. – 166 с.
Мандельштам А. М., Стамбульник Э. У. Гунно-сарматский период на территории Тувы // Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – M.: Наука, 1992. – С. 196–205.
Матющенко В. И., Татаурова Л. В. Могильник Сидоровка в Омском Прииртышье. – Новосибирск: Наука, 1997. – 198 с.
Миняев С. С. Новейшие находки художественной бронзы и проблема формирования «геометрического стиля» в искусстве сюнну // Археологические вести. – 1995. – Вып. 4. – С. 123–136.
Миняев С. С. Дырестуйский могильник. – СПб.: Филол. факультет СПбГУ, 2007. – 233 с.
Монгуш К. М. Уникальная находка ажурной пряжки со сценой терзания из Центральной Тувы (предварительное сообщение) // Современные проблемы изучения древних и традиционных культур народов Евразии. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2017. – С. 144–147.
Николаев Н. Н. Планиграфия могильника Бай-Даг II // Степи Евразии в древности и Средневековье. – СПб.: ГЭ, 2003. – Кн. II. – С. 260–262.
Полосьмак Н. В. Некоторые аналоги погребениям в могильнике у деревни Даодуньцзы и проблема происхождения сюннусской культуры // Китай в эпоху древности. – Новосибирск: Наука, 1990. – С. 101–107.
Савинов Д. Г. Погребение с бронзовой бляхой в Центральной Туве // КСИА. – 1969. – Вып. 119. – С. 104–108.
Семенов Вл. А. Усуни на севере Центральной Азии // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2010. – № 3(43). – С. 101–112.
Смотрова В. И. Новые бронзовые ажурные пластины в Прибайкалье // Проблемы археологии и этнографии Сибири. – Иркутск: Изд-во ИГУ, 1991. – С. 136–143.
Стамбульник Э. У. Новые памятники гунно-сарматского времени в Туве (некоторые итоги работ) // Древние культуры евразийских степей. – Л.: Наука, 1983. – С. 34–41.
Трифонов Ю. И. Исследования в Центральной Туве (могильники Аргалыкты I и VIII) // АО 1969. – М.: Наука, 1970. – С. 184–185.
Хаврин С. В. Металл эпохи хунну могильника Терезин I (Тува) // Археологические вести. – 2016. – Вып. 22. – С. 105–107.
Харинский А. В., Коростелев А. М. Западное побережье оз. Байкал в хуннское время (по материалам могильника Цаган Хушун II) // Хунну: археология, происхождение культуры, этническая история. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. – С. 173–202.
Brosseder U. Belt Plaques as an Indicator of East – West Relations in the Eurasian Steppe at the Turn of the Millennia // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the first Steppe Empire in Inner Asia. – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2011. – Pp. 349–424.
Bunker E. C., Kawami T. S., Linduff K. M., Wu En. Ancient Bronzes of the Eastern Eurasian Steppes from the Artur M. Sakler collections. – New York: Arthur M. Sackler Foundation, 1997. – 401 pp.
Bunker E. C., Watt J. C. Y., Sun Zhixin. Nomadic Art of the Eastern Eurasian Steppes. – New York – New Haven: The Metropolitan Museum of Art – Yale University Press, 2002. – 233 pp.
Erdy M. Art objects from the Sidorovka Kurgan cemetery and the analysis of its ethnic affiliation // Бюллетень САИПИ. – 2003–2004. – Вып. 6–7. – С. 48–52.
Kost C. Studien zur Bildpraxis im nordchinesischen Steppenraum vom 5.Jahrhundert v.Chr. bis zur Zeitenwende. Inaugural-Dissertation zur Erlangung des Doktorgrades der Philosophie an der Ludwig-Maximilians- Universität München. – München, 2011. – 245 s.
Kost C. The Practice of Imagery in the Northern Chinese Steppe (5th-1st centuries BCE). – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2014. – 401 pp.
Leus P. New finds from the Xiongnu period in Central Tuva // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the first Steppe Empire in Inner Asia. – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2011. – Pp. 515–536.
Linduff K. Production of Signature Artifacts for the Nomad Market in the State of Qin During the Late Warring States Period in China (4th – 3rd Century BCE) // Metallurgy and Civilisation: Eurasia and Beyond. – London: Archetype Publications, 2009. – Pp. 90–96.
Rawson J. Chinese Jade from the Neolithic to the Qing. – London: British Museum Press, 1995. – 463 pp.
Rawson J., Bunker E. Ancient Chinese and Ordos bronzes. – Hong Kong: Oriental Ceramic Society, 1990. – 68 pp.
Wagner M., Butz H. Nomadenkunst: Ordosbronzen der Ostasiatischen Kunstsammlung. – Mainz: Philippvon Zabern, 2007. – 102 s.
Wu En. On the origin of bronze belt plaques of ancient nomads in Northern China // Chinese Archaeology. – 2003. – Vol. 3(1). – Pp. 186–192.
BRONZE OPENWORK BUCKLES OF THE XIONGNU PERIOD IN TUVA
M. E. Kilunovskaya, P. M. Leus
Large openwork buckles, decorated in animal or geometric style, are one of the brightest examples of decorative art of Central Asia nomads of the Xiongnu period. They are mainly made of bronze, but there are also known highly artistic golden examples with inlay. A large number of such buckles are represented by chance findings or comes from predatory excavations in Siberia and Central Asia. In this regard, such materials originating from archaeological complexes in regions where such products were not previously known are particularly important. During regular archaeological excavations of the Tuvan archaeological expedition of the Institute for the History of Material Culture of the Russian Academy of Sciences at the shores of Sayan-Shushenskoe reservoir there was a large collection of openwork belt buckles of the Xiongnu period gathered from undisturbed tombs of Ala-Tei 1 and Terezin. Among them there are presented absolutely unique and having analogues in the neighboring territories of Inner Asia. Some buckles from Tuva correspond to the samples found in the Minusinsk basin, others to Transbaikalian, Mongolian and Chinese types, that, in turn, are unknown in the Minusinsk basin. The territory of Tuva is thus a kind of link between the regions of Inner Asia, that appeared at this time in the sphere of influence of the Xiongnu and the sphere of spread of their cultural and artistic traditions. The article introduces a preliminary catalog of buckles found until now in order to put them into scientific circulation before the full publication of materials of burial grounds, excavations of which are still not completed yet.
Петроглифы Тагарской культуры в погребальном контексте могильника Абакан-24
ПЕТРОГЛИФЫ ТАГАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ПОГРЕБАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ
МОГИЛЬНИКА АБАКАН-24
Е. Н. Данькин, Ю. Н. Есин, А. И. Поселянин, В. В. Тараканов
В статье приводятся результаты изучения кургана 4 могильника Абакан-24, содержавшего 4 могилы, сооруженные в один ряд. Признаки погребального обряда и инвентаря свидетельствуют о сочетании традиций подгорновского и сарагашенского этапов тагарской культуры и позволяют относить его к переходному времени. Вероятная датировка – около VI–V вв. до н. э. Важной находкой являются петроглифы, обнаруженные на плите перекрытия могилы 1. Количество выбитых на ней в ряд антропоморфных фигур соответствует количеству погребенных в самой могиле. Предложена гипотеза, что данные изображения созданы в ходе погребально-поминальных обрядов родственниками захороненных в могиле 1. Контекст этой находки позволяет датировать время существования ряда стилистических признаков антропоморфных изображений тагарской культуры на скалах и плитах.
Введение
В 2010 г. Абаканский отряд археологической экспедиции Хакасского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры провел охранно-спасательные раскопки курганов на могильнике Абакан-24. Памятник расположен на правой надпойменной террасе р. Ташебы, на юго-западной окраине г. Абакана, на территории нового микрорайона № 10.
О наличии здесь, в долине р. Ташебы, археологических памятников было известно уже давно. Так, севернее, на левом берегу реки, располагается открытый А. В. Адриановым еще в конце ХIХ в. Ташебинский чаа-тас – могильник раннего Средневековья [Адрианов, 1888, с. 53; Кызласов, 1981]. Кроме того, в непосредственной близости от чаа-таса располагается могильник таштыкской культуры, который в 1990 г. исследовал Е. Д. Паульс [Вадецкая, 1999, с. 239].
Археологический памятник Абакан-24 был открыт в 2003 г. в ходе сплошного обследования территории проектируемого строительства 10-го жилого района г. Абакана, проводившегося под руководством начальника Государственной археологической службы Хакасии В. П. Балах чина. Этот курганный могильник, относящийся к тагарской культуре, был выявлен в юго-западной части территории, отведенной под застройку. Хотя вся площадь памятника была распахана, удалось выявить четыре кургана. Хорошо фиксировался курган 4, в центральной части которого прослеживалась вертикально стоящая каменная плита высотой около 2 м. Вокруг нее в радиусе около 15 м наблюдался разброс плит песчаника от разрушенной ограды и перекрытий могил.
В 2010 г. могильник оказался под угрозой полного уничтожения. Через его территорию была проложена ул. Академика Лихачева строящегося микрорайона. В результате была снесена восточная часть кургана 4 и на этом месте выкопана траншея для кювета на глубину около 0,8 м. Центральная часть кургана оказалась засыпана земляным валом высотой более 2 м, идущим вдоль края дороги.
Данная статья посвящена публикации и анализу материалов охранно-спасательных работ кургана 4, проведенных тогда же для предотвращения дальнейшего разрушения археологического памятника. Особое внимание будет уделено изучению обнаруженных на одной из плит кургана петроглифов.
Описание погребений
До начала раскопок сохранившаяся высота насыпи кургана 4 от древней погребенной почвы составляла около 0,5 м. После снятия насыпи были выявлены 4 могилы: каменные конструкции погребений 1, 2 и 4, а также могильное пятно погребения 3 (рис. 1). Все они в той или иной степени пострадали в ходе распашки поля и прокладки силового электрокабеля. Ограды не обнаружено. Вероятно, она была полностью уничтожена во время проведения пахотных работ. Конструкции перекрытий могил 1 и 2 сохранились только благодаря своей массивности. Установлено, что стоявшая вертикально до начала раскопок песчаниковая плита служила перекрытием погребения 2, которое разрушено распашкой. В ходе снятия грунта насыпи встречались фрагменты плуга, разбитого о камни кургана. Все могилы построены в одну линию, вытянутую по оси ЮВ-СЗ.
Ниже будет дано описание отдельных погребений кургана 4 и обнаруженного в них инвентаря начиная с крайнего юго-восточного погребения.
Могила 1. После удаления бровки выявлены плиты перекрытия: две крупные и две среднего размера из серо-коричневого девонского песчаника (рис. 2). В процессе снятия этих плит на нижней стороне наиболее крупной из них выявлены выбитые изображения 4-х человеческих фигур. В относительно недавнее время при прокладке кабеля эта плита была распилена на две половины.
После снятия плит перекрытия и выемки грунта заполнения выявилась прямоугольная в плане могильная яма размером 2,7 х 2 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. Ее глубина от уровня древней погребенной почвы – 0,65 м, от современной дневной поверхности – 1,05 м.
Расположение костей погребенных свидетельствует об имевшем место разграблении могилы. Все кости находились в переотложенном состоянии в заполнении могильной ямы. Кости сохранились хорошо. Судя по количеству и размерам найденных фрагментов скелета, в могиле были захоронены 3 человека: женщина 20–30 лет и два подростка в возрасте 12–15 и 10–15 лет (все приводимые в статье определения пола и возраста из захоронений кургана 4 выполнены н. с. МАЭ РАН Е. Н. Учаневой).
Некоторые предположения о том, когда была ограблена могила, позволяет сделать анализ известковистых отложений на плите перекрытия. Такие отложения с течением времени наиболее интенсивно образуются на нижней стороне плит перекрытия, однако в данном случае они расположены сверху, а снизу выражены слабо. Вероятно, при ограблении могилы плита перекрытия была перевернута. Поскольку новый слой известковистых отложений снизу плиты выражен очень слабо, то изменение положения плиты могло произойти в относительно недавнее время, возможно, с появлением в устье р. Абакан русских переселенцев.
В могиле обнаружено 5 находок. Среди них бронзовое круглое пластинчатое зеркало диаметром 7,7 см, имевшее с одной стороны петельку, бронзовая коническая подвеска, пастовая бусина и бронзовая полусферическая бляшка с двумя отверстиями по краям (рис. 3). В северо-западном углу могилы найдена придонная часть керамического сосуда. Внешняя поверхность у него лощеная, серо-коричневая, внутренняя – черная (рис. 4, 1).
Могила 2. Расположена к северу от могилы 1. Стоявшая вертикально до начала раскопок плита оказалась плитой ее перекрытия. Она находилась в западной части могилы, ее верхний левый угол имел следы недавних сколов, нанесенных плугом (рис. 5). После снятия плит перекрытия и выемки грунта заполнения выявилась прямоугольная в плане могильная яма размером 2,4 х 1,4 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. Ее глубина от уровня древней погребенной почвы – 0,65 м, от современной дневной поверхности – 1,15 м. На дно ямы был установлен деревянный сруб, от которого сохранилось бревнышко западной стенки и часть бревнышка (диаметром 0,07 м) южной стороны в юго-западном углу.
Расположение костей погребенных свидетельствует об имевшем место факте разграбления могилы. Все кости были переотложены и находились в заполнении могилы на высоте от 0,4 до 0,1 м от дна. Кости сохранились хорошо. Судя по их составу и количеству, в могиле погребен один взрослый человек. В могиле найдена бронзовая полусферическая бляшка диаметром 2,2 см с двумя отверстиями по краям, придонная часть сосуда с плоским дном («плошка»). Внутренняя и внешняя поверхности у этого сосуда серого цвета, внешняя поверхность лощеная (рис. 4, 2).
Могила 3. Расположена к северу от могилы 2. Перекрытие не сохранилось. После удаления бровки и выемки заполнения могилы выявилась прямоугольная в плане яма размером 3 х 1,95 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. Восточный край могилы был разрушен во время прокладки электрического кабеля.
Расположение костей погребенных свидетельствует об имевшем место факте разграбления могилы. Все кости, за исключением костей рук в центре могилы и поминального набора из костей коровы (?), были переотложены и находились в заполнении могилы. После зачистки могилы на дне также обнаружен череп человека (рис. 6). Кости сохранились хорошо. Судя по составу и количеству костей в заполнении могилы и костей, выброшенных из нее и лежавших над перекрытием могилы 4, в ней было погребено 5 человек: две женщины 40–50 и 18–22 лет, мужчина 35–45 лет, подросток 15–18 лет и ребенок 5–10 лет. С учетом местонахождения черепа, найденного в западной части могилы, погребенные были ориентированы, вероятно, головой на запад.
Всего в этой могиле было обнаружено 13 предметов. Среди них: сердоликовая бусина темно-красного цвета длиной 0,7 см и диаметром 0,5 см; пастовая имитация раковины каури белого цвета с отверстием в центре длиной 2,2 см, шириной 1 см; бронзовая коническая подвеска высотой 1,2 см; бронзовые полусферические бляшки (3 шт.); бронзовые бусины шириной 0,4 см и диаметром 0,6 см (2 шт.); бронзовая пронизка длиной 2,2 см и диаметром 0,6 см; пастовая бусина с пятью ребрами белого цвета длиной 1,3 см и диаметром 0,6 см; бронзовое шило с квадратной в сечении рабочей частью и округлой в сечении вытянутой рукояткой (рукоять обломана) длиной 7,2 см (длина рабочей части – 6,6 см) и шириной грани 0,4 см; бусина белого цвета длиной 1 см и диаметром 0,5 см (рис. 7). В северо-западном секторе могилы найдена придонная часть сосуда с внутренней и внешней поверхностью серого цвета. Внешняя поверхность – лощеная (рис. 4, 3).
Могила 4. Расположена к северу от могилы 3. После удаления костей, выброшенных из могилы 3, под ними были выявлены плиты перекрытия из серо-коричневого девонского песчаника: три среднего размера и одна крупная в центре. Восточный край последней был разрушен при прокладке силового кабеля. В восточной части погребения также зафиксирована вертикально стоящая плита из песчаника синеватого цвета, относящаяся не к перекрытию, а к конструкции стенок могилы. Следов разрушения перекрытия грабителями зафиксировано не было (рис. 8).
После снятия плит перекрытия и выемки грунта заполнения выявлена прямоугольная в плане могильная яма размером 2,85 х 1,95 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ (рис. 9, 10). Ее глубина от уровня древней погребенной почвы – 0,71 м, от современной дневной поверхности – 1,02 м. На дно ямы с запада и востока на глубину 0,03–0,04 м установлены две плиты, образующие торцевые стенки погребения. Они поставлены на дно, а затем просели в почву под собственным весом и весом плит перекрытия.
В могиле похоронена женщина 35–45 лет. Погребенная была положена по диагонали относительно торцовых плит, с ЮЗ на СВ, головой на ЮЗ. Можно предположить, что размер могильной ямы оказался больше плиты перекрытия, поэтому строители установили вертикальные плиты с запада и востока на расстоянии, позволяющем положить на них плиту перекрытия, а погребенная была втиснута между плитами. Почти все кости скелета находились в анатомическом порядке. Костяк лежал на спине, руки вытянуты вдоль тела, носки ступней ног – прямо.
Между стенкой могильной ямы и восточной торцевой плитой был найден поминальный набор из трех ребер коровы, а у северного края этой плиты – кость ноги барана. В северо-западном углу погребения за западной плитой был найден сосуд и скопление фрагментов от другого сосуда. Еще один сосуд был поставлен с другой стороны этой же плиты у ее северного угла.
Всего в могиле обнаружено 6 предметов. Бронзовая полусферическая бляшка диаметром 2,5 см с отверстием в центре найдена в юго-западном углу погребения у черепа (рис. 7, 18). Также найдены: бронзовая пластинка, один край которой загнут скобкой (длина – 5,6 см, ширина – 0,5 см; рис. 7, 19); фрагмент керамического сосуда черного цвета; керамический сосуд горшковидной формы серого цвета без орнамента с широким плоским дном, округлым венчиком, переходящим в стенки сосуда, со следами нагара с внутренней стороны и карбонизации по всей поверхности сосуда; придонная часть сосуда серого цвета с плоским дном («стакан») без орнамента, внешняя поверхность которого лощеная (найден в северо-западной части погребения у северного угла западной плиты); фрагменты придонной части плоскодонного сосуда черного цвета, внешняя поверхность которого лощеная, со следами нагара с внутренней и внешней сторон (рис. 4, 4–6).
Возраст погребений
Еще до начала раскопок культурная принадлежность кургана 4 была ясна. Не было сомнений, что это погребальный комплекс тагарской археологической культуры, однако вопрос о хронологии кургана в рамках самой тагарской культуры оставался открытым. По результатам полевых работ можно выделить следующие существенные для более узкой датировки признаки: невысокая насыпь, прямоугольные могильные ямы и групповые захоронения, особенности керамики (один из найденных сосудов имеет цилиндрическую форму и известен только в могилах биджинского этапа тагарской культуры [Завитухина и др., 1979, с. 70]), типы бронзовых украшений. По совокупности всех этих признаков курган 4 могильника Абакан-24 может быть отнесен к переходному подгорновско-сарагашенскому типу. В свое время подобные археологические комплексы выделены М. П. Завитухиной в самостоятельный хронологический этап [Завитухина, 1968, с. 14–16; Завитухина и др., 1979, с. 54–70], названный ею и М . П. Грязновым биджинским по характерным курганам на р. Биджа, раскопанным А. Н. Липским [1966, с. 312–317]. Материалы исследования кургана 4 могильника Абакан-24 не оставляют сомнений в его датировке биджинским промежуточным этапом тагарской археологической культуры. По схеме М. П. Грязнова возраст памятников такого типа – VI–V вв. до н. э. Полученная к настоящему времени большая серия радиоуглеродных дат вносит некоторые коррективы в возраст памятников тагарской культуры [Поляков, Святко, 2009], однако для памятников со смешанными признаками типа кургана 4 могильника Абакан-24 предложенные ранее хронологические рамки по-прежнему остаются наиболее вероятными.
Петроглифы на плите перекрытия могилы 1
На плите перекрытия могилы 1, в ее средней части, обнаружено несколько антропоморфных фигур, расположенных в виде горизонтального ряда (рис. 11, 12). Приведем их подробное описание, начиная с левого края.
1. Изображение верхней части антропоморфной фигуры анфас. Является крайним левым в ряду рисунков. Вертикальной линией передано туловище. Голова округлой формы показана на шее, продолжающей линию туловища. Руки изображены перпендикулярной туловищу горизонтальной линией с загнутыми вниз под прямым углом концами. На правой руке имеется четыре продолговатых выбоины, напоминающих растопыренные пальцы. Ноги не показаны. Техника исполнения – точечная выбивка. Высота фигуры – 14 см, ширина – 12 см.
2. Изображение антропоморфной фигуры анфас. Расположено в 1 см правее фигуры 1. Вертикальной линией передано туловище. Голова округлой формы показана на шее, продолжающей линию туловища. Руки изображены перпендикулярной туловищу горизонтальной линией с загнутыми вниз под прямым углом концами. Кисти и пальцы не выделены. Ноги изображены дугообразно изогнутой линией. Ступни не выделены. Между ног изображен направленный вниз фаллос, продолжающий линию туловища. Рядом с его нижним концом обособленно выбит небольшой силуэтный кружок. Техника исполнения – точечная выбивка. Высота фигуры – 17 см, ширина – 12,6 см.
3. Изображение антропоморфной фигуры анфас. Расположено непосредственно справа от фигуры 2. Вертикальной линией передана осевая линия туловища, верхняя часть которой является шеей. Голова округлой формы с уплощенной верхней частью и выступами по бокам, которые можно соотнести с ушами. Руки изображены горизонтальной линией, расположенной перпендикулярно осевой линии туловища, с загнутыми вниз под прямым углом концами. На концах рук изображено по три растопыренных пальца. Один из пальцев левой руки сливается с линией ноги предыдущего рисунка. Ноги изображены слабо изогнутыми линиями, расходящимися от нижней части туловища. Показаны ступни, развернутые носками в противоположные стороны. Между ног изображен направленный вниз фаллос, выбитый отдельно от осевой линии туловища. Рядом с его нижним концом обособленно выбит небольшой силуэтный кружок. Еще ниже между ног имеется неясная выбивка продолговатой формы. По бокам осевой линии туловища, соединяя горизонтальную линию рук и верхние части линий ног, выбиты слабо изогнутые линии, передающие контур туловища. Техника исполнения – точечная выбивка. Высота фигуры – 21,5 см, ширина – 17,5 см.
4. Очень условное и грубо выполненное изображение, напоминающее верхнюю часть антропоморфной фигуры анфас. Расположено правее и выше фигуры 3. Вертикальной линией передано туловище. Голова округлой формы. Загнутая вниз линия рук намечена отдельными крупными выбоинами. Ноги не показаны. Точечная выбивка. Высота выбитой фигуры – 13,5 см, ширина – 9 см. Здесь же, ранее выбивки, тонкими прочерченными линиями нанесена фигура в форме прямоугольника, верхняя часть которой совпадает с линией рук. Связь между выбитой фигурой и резными линиями до конца неясна. Однако если рассматривать их как одно целое, то эта композиция напоминает схематичный эскиз еще одной мужской фигуры с руками и ногами либо фигуру в длиннополом одеянии. Общие размеры изображения в этом случае – 28,5 х 9,5 см.
С точки зрения взаимного положения и техники исполнения описанные 4 фигуры можно разделить на две группы. В одну объединяются первые три из них, нанесенные строго в ряд (головы у всех фигур на одной высоте) и в одной технике. При этом они отличаются друг от друга детализацией и высотой, наличием или отсутствием фаллоса. Самая низкая и простая фигура расположена с левого края ряда, а самая высокая и сложная – с правого. Две из них, несомненно, представляют мужчин, вероятно, разного возраста и социального статуса. Четвертая фигура обособляется от первых трех, т. к. расположена несколько выше них и нанесена с использованием иной техники.
Стиль антропоморфных фигур на плите из могилы 1 в целом типичен для многих памятников наскального искусства тагарской археологической культуры Минусинской котловины. Аналоги ему широко представлены прежде всего на плитах оград тагарских курганов, но также и на скалах. Особенно показательны петроглифы на плите № 7 из Большого Салбыкского кургана. Они находились под насыпью внутри ограды, а потому не могли быть выбиты позднее момента сооружения самого кургана [Марсадолов, 2010, рис. 43]. У фигур людей с салбыкской плиты схожим образом показаны плечи и руки, порой обозначены пальцы, у одной фигуры изображен контур объемного туловища. Наиболее поздние значения калиброванных радиоуглеродных определений по остаткам дерева датируют этот курган V в. до н. э. [Там же, с. 37].
У изображений из кургана 4 могильника Абакан-24 имеются и относительно специфические черты, проявляющиеся в трактовке фаллоса у двух фигур и наличии ушей у одной из них. При этом, несмотря на некоторые различия между фигурами одной плиты, нет сомнений, что они носят не хронологический характер, а обусловлены содержательной стороной рисунков. Эти различия в рамках одной композиции отражают замысел их создателя, выбиравшего те или иные элементы для каждой фигуры из известного ему набора изобразительных приемов.
С учетом ограбления могилы и отмеченных выше особенностей расположения и мощности известковистых отложений на плите перекрытия можно полагать, что первоначально рисунки находились на верхней стороне плиты, но в процессе ограбления плита была перевернута. Учитывая стиль рисунков и цвет выбивки, нет сомнений, что их нанесение предшествовало моменту ограбления, завершившемуся переворачиванием плиты перекрытия. Вероятнее всего, появление петроглифов в погребальном контексте связано с моментом сооружения могилы. Это означает, что верхняя дата всех рисунков на плите определяется возрастом кургана. Исходя из аргументированной выше датировки, она не может быть моложе начала сарагашенского этапа тагарской культуры. Этот факт представляется весьма важным для уточнения времени появления ряда стилистических признаков антропоморфных изображений в наскальном искусстве тагарской культуры, таких, например, как показ объемного туловища, ушей и растопыренных пальцев рук.
Относительно обстоятельств попадания плиты с рисунками на перекрытие могилы 1 можно высказать две гипотезы. Для первой из них существенно, что первоначальная форма плиты, расположение рисунков в ее верхней части, их тематика напоминают плиты с петроглифами в оградах многих курганов тагарской культуры. С учетом этого можно допустить, что до попадания в могилу 1 эта плита могла быть частью ограды другого тагарского захоронения, где на ней и были выбиты рисунки, а затем плита была переиспользована как строительный материал. Однако с учетом всего контекста находки возможна и другая гипотеза: рисунки были выбиты в ходе проведения погребально поминальных обрядов, непосредственно связанных с захоронением в могиле 1. В пользу второй гипотезы – хорошая сохранность выбивки, отсутствие выветренности, указывающие на отсутствие значительного разрыва во времени между созданием рисунков и использованием плиты в качестве перекрытия могилы. Также обращает на себя внимание совпадение числа фигур первой группы с количеством погребенных в могиле 1. Однако могут ли они изображать самих погребенных, неясно, т. к. половая принадлежность подростков осталась неустановленной. Во втором случае нанесение антропоморфных фигур на плиту перекрытия или плиту, которая затем была использована в качестве перекрытия могилы, можно рассматривать как некоторое отклонение от основной тагарской традиции нанесения аналогичных по тематике рисунков на плитах оград курганов. Прагматика нанесения тагарцами таких рисунков на плитах погребальных конструкций требует дальнейшего исследования. Пока имеющиеся материалы позволяют лишь предполагать, что антропоморфные рисунки на плитах тагарских курганов изображают тех или иных умерших родственников, которых вспоминали во время совершения погребально-поминальных обрядов.
Заключение
В результате аварийно-спасательных работ на объекте культурного наследия Абакан-24 была получена важная историческая информация о погребально-поминальных обрядах тагарской культуры. В ходе исследования кургана 4 подробно зафиксированы данные о его наземных и внутриямных погребальных конструкциях. Это позволило произвести реконструкцию деталей сооружения погребального комплекса. Кроме информации о конструктивных особенностях кургана, в ходе раскопок получена коллекция бронзовых, каменных и керамических изделий, информация о возрасте и количестве погребенных. Признаки погребального обряда и инвентаря, сочетающие особенности подгорновского и сарагашенского типов, позволяют датировать курган временем около VI–V вв. до н. э. Важной находкой являются петроглифы на плите перекрытия могилы 1. Выбитые на ней антропоморфные фигуры по количеству соотносятся с количеством людей, погребенных в самой могиле. Данные изображения могли быть созданы в ходе погребально-поминальных обрядов родственниками захороненных в могиле 1. Контекст находки позволяет датировать время существования ряда стилистических признаков антропоморфных изображений тагарской культуры.
Литература
Адрианов А. В. Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное летом 1883 г. по поручению Императорского Русского Географического общества и его Зап.-Сибирского отдела членом-сотрудником А. Адриановым (предварительный отчет). – Омск: Тип. Окруж. штаба, 1888. – 168 с.
Вадецкая Э. Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. – СПб.: Центр «Петербургское востоковедение», 1999. – 440 с.
Завитухина М. П. Раскопки тагарских курганов на Енисее // Тезисы докладов научной сессии, посвященной итогам работы Государственного Эрмитажа за 1967 г. – Л.: ГЭ, 1968. – С. 14–16.
Завитухина М. П., Грязнов М. П., Пшеницына М. Н. Сарагашенский этап // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. – Новосибирск: Наука, 1979. – С. 54–69.
Кызласов Л. Р. Древнехакасская культура чаа-тас VI–IX вв. // Степи Евразии в эпоху Средневековья. – М.: Наука, 1981. – С. 46–52.
Липский А. Н. Погребения тагарских воинов на р. Бидже // СА. – 1966. – № 2. – С. 312–317.
Марсадолов Л. С. Большой Салбыкский курган в Хакасии. – Абакан: Хакасское кн. изд-во, 2010. – 128 с.
Поляков А. В., Святко С. В. Радиоуглеродное датирование археологических памятников неолита – начала железного века Среднего Енисея: обзор результатов и новые данные // Теория и практика археологических исследований. – 2009. – Вып. 5. – C. 20–56.
PETROGLYPHS OF THE TAGAR CULTURE IN THE FUNERAL CONTEXT OF THE BURIAL ABAKAN-24
E. N. Dankin, Yu. N. Esin, A. I. Poselyanin, V. V. Tarakanov
The article introduces the results of the study of kurgan 4 of the burial Abakan-24, contained 4 graves built in one line. Evidence of the burial rite and equipment indicate a combination of tradition of Podgornovo and Saragash stages of the Tagar culture and allow it to be dated as the transitional time. Possible dating is about 6-5 centuries BC. The most important finding is the petroglyphs found on the covering slab of the burial 1. The anthropomorphic figures carved on it correspond to the number and the age of people buried in the grave itself. The hypothesis is proposed that these images were created during funeral and memorial ceremonies by relatives of those buried in the grave 1. The context of this finding allows us to date the existence of a number of stylistic features of anthropomorphic images of the Tagar culture on rocks and tombstones.
Современные проблемы изучения жилищ Тагарской культуры Минусинской котловины
СОВЕРЕМЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ЖИЛИЩ ТАГАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЫ
Ю. Н. Есин, П. Хоммель, П. Б. Амзараков, О. В. Ковалева, Д. Витлам, Н. Ю. Петрова, А. В. Иптышев
Статья посвящена проблемам изучения жилищ тагарской культуры эпохи раннего железа на юге Сибири. Краткий анализ историографии с учетом новых материалов свидетельствует о необходимости дальнейшего совершенствования существующей классификации тагарских поселений и жилищ. Вводятся в оборот некоторые результаты новых полевых работ на памятниках в долине р. Уйбат и на Боярском хребте. Сделан вывод о наличии в регионе в эпоху раннего железа жилищных построек разного типа, неодинаково представленных разными типами источников. На основе анализа имеющихся материалов высказан ряд рабочих гипотез об их хронологическом соотношении и функции, об архитектуре жилищ и ее соотношении с архитектурой курганов, о связях с домостроительными традициями населения более раннего времени и других регионов, которые задают направления для дальнейших полевых исследований.
Введение
Минусинская котловина – один из наиболее исследованных в археологическом плане регионов Азии. Здесь раскопаны тысячи курганов, разработана их подробная классификация и периодизация. Совсем по-другому обстоит дело с поселенческими комплексами. К настоящему времени на территории Минусинской котловины было обнаружено всего около шести-семи десятков поселений, относящихся к тагарской археологической культуре, исследовано же из них частично или полностью не более одного десятка. Это не позволяет получить необходимые сведения о хозяйстве, архитектуре жилищ и других аспектах этой сферы культуры [Hommel et al., 2018]. Сложившуюся ситуацию ранее довольно точно охарактеризовал Д. Г. Савинов: «Такое соотношение исследованных погребальных и поселенческих комплексов, несомненно, создает одностороннее (если не сказать искаженное) представление о характере развития минусинских культур, т. к. известно, что погребальный обряд и набор предметов сопроводительного инвентаря, как бы впечатляющи они ни были, в большей степени отражают сакрализованную, обусловленную мировоззрением и ритуалом, сторону жизни древних обществ. За пределами внимания исследователей при таком соотношении источников в значительной мере остается то, что принято называть бытовой или традиционной культурой во всем многообразии и сложностях ее проявлений» [Савинов, 1996, с. 7].
Данная ситуация в археологии Минусинской котловины сложилась по ряду причин. Одна из них заключается в том, что выявление поселений скотоводов гораздо сложнее обнаружения их же курганных могильников. Поиск поселений требует иной стратегии, основанной не на современных представлениях о подходящих для этого местах, а учитывающей специфику хозяйства той или иной эпохи. Сыграла свою роль также сформировавшаяся за много лет научная традиция, определяющая приоритеты и стереотипы большинства исследователей археологических памятников региона.
Задачи данной статьи – краткий историографический обзор и проблемный анализ имеющихся результатов изучения поселений и жилищ населения Минусинской котловины I тыс. до н. э., введение в оборот новых материалов и наблюдений, определение перспективных направлений для дальнейших исследований.
Существующие представления о типах поселений и жилищ тагарской культуры
Несмотря на слабую изученность поселенческих комплексов тагарской культуры, определенные материалы по ним за прошедшее время все же накоплены. За точку отсчета можно принять научное исследование поселения тагарской культуры, которое было проведено в 1922 г. С. А. Теплоуховым у с. Батени. Это были незначительные по масштабу раскопки многослойного поселения, один из слоев которого содержал в себе находки тагарского времени. В последующие годы усилиями многих археологов число обнаруженных поселенческих памятников тагарского и переходного тагаро-таштыкского времени в Минусинской котловине выросло до нескольких десятков, хотя большая их часть оставалась неисследованной. Существующая сегодня классификация тагарских поселений и жилищ была разработана в 1970–1980 гг. на основе имевшихся к тому времени материалов [Мартынов, Абсалямов, 1988].
Поселения. В основу имеющейся классификации тагарских поселений положены два наиболее общих признака: 1) мощность культурного слоя, позволяющая судить о продолжительности обитания в данном месте; 2) наличие или отсутствие укреплений для защиты от нападений извне. В результате были выделены 3 типа памятников:
1. Долговременные неукрепленные места обитания, расположенные на приречных и приозерных террасах, защищенных с одной или двух сторон возвышенностями. Для них характерно наличие относительно мощного культурного слоя и высокая концентрация находок. В ряде случаев обнаружены остатки долговременных жилищных построек. К этому типу поселений тагарцев было отнесено основное число найденных памятников [Там же, с. 15].
2. Временные стоянки, связанные с целенаправленной производственной деятельностью, с сезонным пребыванием скотоводов во время отгона скота на летние пастбища или добычей руды. Культурный слой на них почти отсутствует, находки малочисленны. Логичным было предположение об использовании здесь для проживания легких наземных жилищ [Там же, с. 61].
3. Поселения и временные укрытия разной площади, защищенные с помощью валов и рвов. Датированы все они тагаро-таштыкским переходным временем [Там же, с. 55]. Стоит, однако, отметить, что фактически А. И. Мартыновым и М. Б. Абсалямовым в этот тип оказались объединены два совершенно разных типа объектов: 1) использующие мысовидные выступы и участки террас, укрепленные с напольной стороны; 2) кольцевые городища (диаметром от нескольких десятков до примерно 200 м). Если на территории первых встречается значительный культурный слой, остатки жилищ, то на площади вторых остатков жилищ пока не обнаружено. Изучение второго типа сооружений у сел Знаменка и Троицкое позволили выявить глинобитные стены, облицованные сырцовым кирпичом, и сделать вывод о том, что функционально эти сооружения являлись святилищами [Кызласов, 2011а]. Правда, внутри кольцевых городищ на р. Сыда, где для укрепления вала и оформления входа с внутренней стороны использовали вертикально вкопанные каменные плиты с контрфорсами, сделаны сборы обычного поселенческого материала [Ботвич, 2008]. Эти два типа укрепленных объектов, видимо, следует дополнить еще одним – крепостными сооружениями на вершинах гор, поскольку исследователи, проводившие разведочную шурфовку таких сооружений, в ряде случаев находили керамику «тагаро-таштыкского облика» [Готлиб, Подольский, 2008, с. 22].
Жилища. Несмотря на то, что к середине 1980-х гг. было раскопано небольшое количество тагарских жилищ, существенные конструктивные различия позволили предложить их классификацию. В основу этой классификации положены два наиболее общих признака: 1) форма жилища в плане (круглая или прямоугольная); 2) использованный материал (наличие или отсутствие каменных конструкций). В результате были выделены 3 типа построек [Абсалямов, 1977; Мартынов, Абсалямов, 1988, с. 71–88]:
1. Четырехугольное срубное жилище. Предполагается, что это наиболее устойчивый и типичный для тагарцев тип жилища. Основная информация получена при изучении 4-х жилищ на Шестаковском городище, расположенном на северо-западной периферии тагарской культуры за пределами Минусинской котловины [Мартынов, 1973] (рис. 1). Глубина котлована этих жилищ от уровня древней дневной поверхности – около 0,4–0,6 м, длина стен около 3,5 м, углы ориентированы по сторонам света, небольшой коридорный вход расположен возле одного из углов или в середине юго-восточной стороны. Был сделан вывод, что этот же тип постройки передают изображения срубных жилищ на Боярском хребте [Мартынов, Абсалямов, 1988, с. 78], выбитые в переходное тагаро-таштыкское время. Вместе с тем следует обратить внимание, что вход коридорного типа (и место его расположения возле угла этих жилищ) отличается от устройства входа у жилищ Боярского хребта.
Необходимо отметить, что с теми же самыми изображениями срубных жилищ Боярского хребта были сопоставлены и жилища Ташебинского городка переходного тагаро-таштыкского времени, не имевшие котлованов. По предположению Л. Р. Кызласова [2001, с. 120–122] и И. Л. Кызласова [2011, с. 65], это были наземные деревянные срубы, не оставившие следов, но сопровождавшиеся выкопанными для хранения продуктов погребами.
Жилищный комплекс, включающий две однокамерные прямоугольные полуземлянки с коридорным входом (входы расположены в центре и возле угла юго-восточной стены), в 2014 г. раскопан Саянской экспедицией ИИМК РАН на тагарском поселении Рощинское-2 на юго-восточной окраине Минусинской котловины. Это поселение с материалами сарагашенского типа располагалось на территории Курагинского района Красноярского края в 2,5 км к востоку от с. Рощинское, между руслом р. Туба и грядой сопок, вдали от воды. Судя по расположению столбовых ям, эти жилища, видимо, принадлежат не к срубному, а к каркасно-столбовому типу. Характер построек и их расположение в ландшафтном контексте не вписываются в существующую классификацию тагарских поселений.
2. Коническое жилище типа шалаша. Считается, что это второй основной тип тагарских жилищ. На памятниках Минусинской котловины и в Ачинско-Мариинской лесостепи раскопано около 30 таких сооружений (Шестаковское городище, Устинкино II и др.) (рис. 2). Диаметр основания таких жилищ около 3 м (сохраняются остатки наклонных ямок от соединявшихся наверху жердей), глубина жилищной впадины или углубления – 0,1–0,5 м, вход расположен с востока. Этот тип жилища также был сопоставлен с некоторыми наскальными изображениями на Боярском хребте. По сопровождающим находкам такие жилища отнесены к концу тагарской культуры или к переходному тагаро-таштыкскому периоду. Высказано предположение, что первоначально тагарцы могли использовать их на временных поселениях, связанных с выпасом скота и добычей руды [Сунчугашев, 1975, с. 99], но около III в. до н. э. происходит широкое распространение этого типа построек. Возможно, это было связано с изменением этнического состава населения, возрастанием его подвижности, и фактически этот тип жилища характеризует уже новую эпоху – эпоху хунну [Мартынов, Абсалямов, 1988, с. 24, 91].
3. Четырехугольное каменное жилище. Оценивается как наиболее редкий и наименее изученный тип. Раскопано 4 жилища в Минусинской котловине (Гришкин Лог VI и VII, раскопки М. Н. Комаровой в 1958 г.; Лобик, раскопки С. Рахимова в 1963 г.) и 6 – в Ачинско-Мариинской лесостепи (поселение на берегу оз. Утинка, раскопки А. И. Мартынова, А. М. Кулемзина, Ю. М. Бородкина, А. В. Циркина в 1970–1975 гг.). Оба жилища на памятнике Гришкин Лог VI имели прямоугольную форму, углубленную в землю на 0,9 м, а по бортам котлована сверху – стены, сложенные из плитняка на высоту до 0,5 м. Котлован жилища на памятнике Гришкин Лог VII имел размеры 6 х 5–4,5 м и глубину 0,3–0,6 м и по стенам был обставлен вертикаль ными плитами. Жилище на поселении Лобик (2 км к северо-западу от с. Батени на второй над-пойменной террасе, у подножия горы коренного берега р. Енисей) состояло из трех помещений (пристроенных друг к другу или построенных одновременно, каждое размером 10 х 6,5–9,5 м), соединенных проходами. Стены жилища сложены из мелких плит, выровнены как с внешней, так и с внутренней стороны. Они сохранились на высоту 0,5 м при ширине 1,2–1,5 м. По материалам, полученным в результате раскопок, жилища памятника Гришкин Лог VI отнесены к подгорновскому, а Гришкин Лог VII и Лобик – к сарагашенскому этапам тагарской археологической культуры [Грязнов, 1965, с. 70; Вадецкая, 1986, с. 108, 117].
Все эти четыре жилища с каменными конструкциями оказались объединены в один тип, но на самом деле демонстрируют существенные конструктивные отличия: 1) постройки из Гришкиного Лога, очевидно, являются землянками или полуземлянками, а жилище на поселении Лобик – наземное; 2) жилища в Гришкином Логу – однокамерные, а жилище на памятнике Лобик – многокамерное. Неясно, насколько правомерно называть эти жилища «каменными», действительно ли их стены целиком строились из камня или камень использовался только для нижней части стен и сочетался с другими материалами.
В последние годы жилища этого типа выявлены еще на ряде поселений центральной части Минусинской котловины. Были сделаны планы нескольких таких сооружений, расположенных в долине р. Биджа (Узун-Хыр, Подкуня-I, Подкуня-II и др.). Сопутствующий материал из шурфов и сборов позволяет отнести одно из них к сарагашенскому этапу тагарской культуры [Минор, 2017]. Локализация этих жилищ в ландшафте также не вписывается в существующую классификацию тагарских поселений.
Таким образом, история изучения поселений и жилищ тагарской археологической культуры остается на этапе накопления источников. Доступная информация из Минусинской котловины ограничена всего несколькими памятниками с небольшим количеством изученных жилищных построек. Причем и они должным образом не опубликованы, в научный оборот введена лишь очень краткая и неполная информация. Пока основные изученные материалы происходят из северо-западной лесостепной окраины ареала тагарской культуры, были получены много десятилетий назад и относятся к позднему этапу ее развития. Датирование построек, как правило, осуществлялось по типу керамики и изделиям из металла. Очевидно, что существующие разработки о типах поселений и жилищ потребуют значительных корректив для более полного учета признаков конструкции, функции, ландшафтного контекста, географического положения и хронологии. Для более точного определения возраста жилищ необходимо систематическое использование радиоуглеродного датирования.
Жилища в долине р. Уйбат
Среди различных типов поселенческих сооружений тагарской эпохи наибольший интерес представляют жилищные конструкции, важным строительным материалом которых являлся камень и которые остаются практически неизученными.
На протяжении ряда последних лет одним из авторов были осмотрены десятки подобных каменно-земляных сооружений, ареал которых охватывает всю степную часть Минусинской котловины. Обычно они расположены на удалении от водных источников, в складках сопок или на склонах гор. Они имеют правильные геометрические формы, но не только прямоугольные – встречаются также объекты округлой и овальной формы. Видимые на поверхности конструкции образованы из вкопанных вертикально или уложенных плашмя каменных плит и крупных валунов. Порой стенки сооружений образованы двумя параллельными рядами таких камней. В ряде случаев может быть выделено основное сооружение и пристройки, вход, очаг.
Одним из мест наибольшей концентрации данного типа сооружений являются восточные склоны горного массива Большой Сахсар на правом берегу р. Уйбат вблизи пос. Ильича (Усть-Абаканский район Республики Хакасия). Существует гипотеза, интерпретирующая название Сахсар (Сахсаар) как «Военный город» или «Сторожевой город», а в качестве возможной мотивировки такого названия указывающая на существование города ниже по течению р. Уйбат (около 15 км) в Средние века [Кызласов, 1992, с. 97; Бутанаев, 1995, с. 104]. При этом слово саар ‘город’, встречающееся также в хакасском фольклоре, сопоставимо с шаар ‘город’ у жителей Восточного Туркестана и Тянь-Шаня и восходит к персидскому шахар с тем же значением [Кызласов, 1992, с. 96]. Однако если данная интерпретация названия горного массива верна, то его более вероятной мотивировкой могло быть наличие большого числа жилых построек или их остатков в самом горном массиве.
В 2018 г. на одном из наиболее перспективных (с точки зрения как сохранности конструкций, так и предполагаемой мощности отложений) памятников Большой Сахсар-2 (около 8 км к западу от пос. Ильича) были проведены разведочные археологические работы, включающие аэрофотосъемку, магнитометрическое исследование и рекогносцировочные раскопки малой площадью. Памятник расположен на относительно ровной и просторной площадке в средней части склона горы к югу от крупного скального останца. Лучше всего сохранившееся строение (жилище 1) имело подпрямоугольную форму (27 х 15 м), ориентированную по линии СЮ с небольшим отклонением (рис. 3, а). В качестве строительного материала использованы гранитные породы местного происхождения. На поверхности выше всего выступают камни западной стенки жилища, для которой использованы крупные валуны. Самые массивные и высокие из них установлены в северо-западном и юго-западном углах. Примерно в центре сооружение было разделено на северную и южную части (помещения 1 и 2) стеной с небольшим промежутком в западной части. В восточной стенке помещения 1 этой постройки имеется промежуток шириной около 1 м – вход (рис. 3, b). Еще одна важная конструктивная особенность стен – наличие на некоторых участках двух параллельных линий камней с земляным заполнением между ними. В частности, такая конструкция отчетливо фиксируется у южной стены. Расположение видимых на поверхности камней внутри жилища позволяет допускать наличие внутри помещений дополнительных конструкций или перегородок.
К юго-восточной стороне описанной конструкции примыкает подобное же в плане сооружение (жилище 2), но меньших размеров (рис. 3, b). Его стенки сильнее задернованы и менее выражены на поверхности земли. Оно также имеет подпрямоугольную форму и разделено на две части стенкой посередине. Хорошо заметны две параллельные линии камней, образующие стены. Для определения соотношения этих двух конструкций необходимо проведение археологических раскопок. Пока можно предполагать, что они однотипные, но разновременные, причем второе сооружение более раннее.
К востоку от помещения 1 жилища 1, а также в различных частях склона были заложены рекогносцировочные шурфы, которые подтвердили наличие культурного слоя с материалом поселенческого характера. В двух шурфах были обнаружены небольшие фрагменты керамических сосудов и остеологический материал. Проведен радиоуглеродный анализ двух фрагментов костей животных из шурфа 1 (с восточной стороны от помещения 1 жилища 1) с нижнего и верхнего уровней культурных отложений (рис. 4). Калиброванная дата (95 % вероятности; OxCal 4.3) для находки с нижнего уровня – 1258–1088 лет до н. э. (GrM-15503), для находки с верхнего уровня – 381–208 лет до н. э. (GrM-15501) (табл. 1). Типологически найденная керамика относится к тагарской археологической культуре (рис. 5). Мощность культурных слоев и полученные для органики из шурфа 1 хронологические рамки свидетельствуют о длительном проживании здесь человека: с эпохи поздней бронзы до сарагашенского этапа тагарской культуры, вероятно, с некоторым перерывом, фиксируемым стратиграфией культурных отложений (рис. 4, 2). В этом контексте оба хорошо видимые на поверхности и конструктивно однотипные каменные сооружения должны быть отнесены к тагарской культуре.
Среди ранее изучавшихся тагарских построек по конструкции стен и планировке этим жилищам наиболее близки многокамерное наземное жилище на памятнике Лобик и жилища, выявленные в долине р. Биджа. Можно также упомянуть и наземные прямоугольные жилища на оз. Утинка в Ачинско-Мариинской лесостепи, основание стен которых сложено из каменных глыб и глины и возвышалось над уровнем материка на 50–70 см [Мартынов, Абсалямов, 1988, с. 88].
Жилища эпохи раннего железа в наскальном искусстве
Наряду с остатками реальных сооружений другой ключевой источник сведений о жилищах – наскальные изображения. Изображения жилищ – редкая тема в наскальном искусстве Минусинской котловины. Жилища эпохи раннего железа были важной темой только на Боярском хребте в центральной части Минусинской котловины. Отдельные рисунки этого же времени известны также на скалах гор Оглахты, памятника Улазы и др. Впервые наличие изображений жилищ на Боярском хребте зафиксировал А. В. Адрианов [1904; 1906]. Серьезный анализ конструктивных особенностей показанных на скалах жилищ, их взаимосвязи с социальной структурой и хозяйством предпринимали М. П. Грязнов [1933] и С. В. Киселев [1933; 1951]. Наиболее обстоятельное и разностороннее изучение провела М. А. Дэвлет [1976]. Позднее к некоторым аспектам этих образов обращались и другие исследователи. Опыт натурной полномасштабной реконструкции одного из типов жилищ, показанных на Боярском хребте, был недавно получен в рамках работ по проекту «Поселок предков» [Есин, Поселянин и др., 2018].
Несмотря на длительную историю изучения, общепринятой классификации изображенных на скалах жилищ пока не появилось. Исследователи единодушны относительно наличия изображений деревянных наземных жилищ (рис. 6), но расходятся относительно идентификации других типов. Также есть расхождения по поводу назначения некоторых элементов рисунков.
Наша работа на памятнике позволила уточнить и дополнить имевшиеся ранее материалы, а также выделить новую группу рисунков, конструктивно и функционально связанную с жилищами, – каркасные крытые конструкции на санях [Есин, 2019].
В настоящее время, опираясь на изображения жилищ на скалах, можно предложить следующую наиболее общую классификацию жилищных сооружений раннего железного века: 1) стационарные; 2) легкие каркасные; 3) установленные на повозках. Каждая из этих трех групп, в свою очередь, включает ряд типов и вариантов конструкций.
Наскальные изображения Боярского хребта свидетельствуют об одновременном существовании во II–I вв. до н. э. жилищных конструкций всех трех групп. Причины параллельного использования таких разных жилищ, очевидно, обусловлены особенностями хозяйства создателей рисунков и их этнокультурной историей. Наличие разных типов жилищ соответствует скотоводческому хозяйству, предполагающему сезонную смену пастбищ и мест обитания. В этом контексте первую группу функционально можно считать зимними жилищами, вторую группу – летними, третью – жилищем на периоды передвижений между сезонными местами обитания или в ходе переселений. При этом, конечно, возможен разный генезис разных типов жилищ.
Необходимо также обратить внимание на неодновременность изображений в границах главных плоскостей Большой и Малой Боярских писаниц, о чем свидетельствуют палимпсесты, нанесение рисунков разными орудиями и разными способами. Существовавшее представление, что здесь изображен «древний поселок», требует критического отношения. Априори рассматривать все изображения на плоскости как единую композицию нельзя. Вместо этого необходимо выявление действительных композиционных связей между отдельными изображениями, которое будет учитывать специфику изобразительного текста и приемы определения его границ [Есин, 2003; 2009, с. 50]. В этом плане особенно важен сравнительный материал с других небольших скальных плоскостей Боярского хребта, композиционная связь между рисунками которых представляется более вероятной. Среди них есть изображение в профиль, скорее всего, легкого каркасного жилища, возле которого имеется ограда (возможно, загон для скота), показанная в плане. С этим жилым комплексом, видимо, связаны сани с крытым кузовом, выбитые рядо (рис. 7, 1). Подобные же сани, как представляется, выбиты одновременно с двумя другими жилищами легкого каркасного типа (рис. 7, 2). В обоих случаях снизу саней показано по две вертикальных линии. Вероятно, так изображены сани, установленные на столбах. Такая конструкция подобна поднятым над землей настилам или более сложным сооружениям («амбарчикам», «лабазам») ряда народов Сибири, позволявшим защитить имущество от грызунов и хищных животных. С аналогичной целью, для хранения зимней одежды и другого имущества, могли использовать крытые сани, устанавливаемые на столбах на месте продолжительной стоянки.
Изучение возраста жилищ на скалах Боярского хребта позволяет относить их к концу существования тагарской культуры. Для степных территорий Центральной и Восточной Азии – это эпоха хунну. Минусинская котловина в это время испытала влияние новых племен и традиций с юга. В связи с этим важен поиск ответа на еще один вопрос: насколько типы жилищ, выбитые на скалах Минусинской котловины в последние века до н. э., могут привлекаться для характеристики домостроительных традиций тагарской культуры более раннего времени? Сопоставимы ли деревянные жилища, выбитые на скалах, с тем типом конструкций, который изучался на хребте Большой Сахсар, или с жилищами Шестаковского городища? Представляется, что они весьма отличны. По планировке такие тагарские полуземлянки и наземные жилища близки не жилищам, изображенным на Боярском хребте во II–I вв. до н. э., а изображениям жилищ эпохи поздней бронзы на скалах более южных областей Саяно-Алтая [Дэвлет, 2006, рис. 1 и 2]. Сопоставление именно с этой группой изображений будет более продуктивным для изучения тагарских жилых построек Минусинской котловины. Изображения конца II – начала I тыс. до н. э. принадлежат не только к иной домостроительной, но и к иной изобразительной традиции, т. к. показаны в проекции сверху, а не сбоку. Характерно, что типичная для нее проекция сверху в показе жилищ сочетается с аналогичным способом изображения упряжного транспорта, тогда как в эпоху хунну вид жилищ сбоку сочетается с профильной проекцией упряжного транспорта.
Заключение
Проведенный выше анализ историографии и результатов новых полевых работ позволяет подвести некоторые итоги и наметить ряд наиболее актуальных направлений в изучении жилищ тагарской культуры, требующих специального внимания на данном этапе исследований и на перспективу, а также предложить ряд рабочих гипотез:
1. В регионе в эпоху раннего железа присутствуют разные типы жилищных построек, неодинаково представленные разными типами источников. Имеющиеся сведения о них пока очень ограничены, поэтому существующая классификация носит предварительный характер и требует дальнейшей разработки. Остается неясным, насколько те или иные особенности обусловлены географическими, ландшафтными, хронологическими и этнокультурными причинами. Особенно остро на современном этапе изучения стоит вопрос их хронологического соотношения, для решения которого уже недостаточно типологического изучения керамики и других находок, а необходимо получение серии радиоуглеродных дат, которые пока почти отсутствуют.
2. Другая актуальная проблема – изучение и сопоставление функции построек разного типа в рамках существовавшего хозяйственного уклада. Оценивая особенности конструкции и ландшафтный контекст жилищ на хребте Большой Сахсар, можно отметить признаки их приспособленности к использованию в зимний период. В пользу этого свидетельствует значительная толщина стен, позволяющая лучше сохранять тепло. Еще одним аргументом может быть относительная удаленность от воды, которая не очень существенна в случае наличия рядом снега. Выбор для постройки восточного склона горы позволял защитить жилища от господствующих западных ветров, что также особенно важно в холодное время года. Несмотря на большое число жилищ на хребте, они не образуют плотной застройки, а рассредоточены по склонам, что соответствует специфике скотоводческого хозяйства, требующего места для содержания скота.
3. Архитектура жилищ обнаруживает некоторое сходство с архитектурой курганов тагарской культуры. В числе признаков сход