Реализация государственной молодежной политики в Российских регионах (на примере Республики Тыва)
РЕАЛИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ МОЛОДЕЖНОЙ ПОЛИТИКИ В РОССИЙСКИХ РЕГИОНАХ (НА ПРИМЕРЕ РЕСПУБЛИКИ ТЫВА)
З. В. Анайбан
Статья посвящена изучению опыта реализации государственной молодежной политики в Республике Тыва. В числе важных аспектов исследования – определение достигнутых результатов и выявление специфических проблем, связанных с более эффективным осуществлением молодежных программ в российских регионах. Работа основана на данных официальной статистики, а также на материалах Министерства по делам молодежи и спорта Республики Тыва.
IMPLEMENTATION OF THE STATE YOUTH POLICY IN RUSSIAN REGIONS (ON THE EXAMPLE OF THE REPUBLIC OF TUVA)
Zoya V. Anayban
The main goal of this article is to study the experience of implementing the state youth policy in the Republic of Tuva. Among the important aspects of the research were of the identification of results achieved and the definition of specific problems related to the more effective implementation of youth programs in the Russian regions. The work is based on official statistics, as well as on the materials of the Ministry of youth and sports of the Republic of Tuva.
По материалам Федеральной службы государственной статистики по Республике Тыва, на сегодняшний день удельный вес юношей и девушек в возрасте 15-29 лет, проживающих в данном регионе, в общей численности населения достигает 19,6 % [1, с. 40]. Для сравнения отметим, что пятью годами ранее этот показатель был заметно выше – 23,8 % [2, с. 19]. В настоящее время большинство из них проживает в городах (59,8 %) [3, с. 40-41]. Согласно итогам последней Всероссийской переписи населения, в Туве удельный вес молодых людей (15-29 лет) в общей численности представителей титульной национальности – тувинцев – составлял 30,5 %, что заметно выше, чем доля молодежи в числе всего населения региона [4, с. 318, 329]. Данное обстоятельство прежде всего обусловлено высоким уровнем рождаемости титульного этноса.
В отличие от Российской Федерации в целом, где самый высокий коэффициент рождаемости приходится на возрастную группу женщин 25-29 лет, в Туве этот показатель, как и в предыдущие годы, наиболее высок у 20-24-летних женщин [1, с. 46]. Следует особо отметить, что за последние три-четыре года в Туве прослеживается тенденция постепенного снижения уровня смертности во всех трех молодежных группах (соответственно 15-19, 20-24 и 25-29 лет) [1, с. 47].
По данным официальной статистики, в Туве самый высокий показатель вступления молодежи в брачные отношения наблюдается среди 25-34-летних [4, с. 16]. Причем среди этой возрастной группы численность заключающих брачные союзы из года в год заметно увеличивается. Так, если в 2015 г. вступили в брак 972 молодых человека, то в 2017 г. их число возросло до 1400 [1, с. 50]. Кроме того, как мы ранее писали, среди местной молодежи все большую популярность приобретает так называемый «гражданский брак», когда молодые люди, проживая вместе, не спешат официально оформлять свои отношения. Этот факт в определенной степени влияет и на статистику, фиксирующую довольно высокой процент детей, рожденных молодыми женщинами, не состоящими в браке.
Итак, нормативно-правовой основой реализации государственной молодежной политики на территории данного региона является закон Республики Тыва от 11 ноября 2011 г. № 954 ВХ-I (с изменениями на 13.07.2016) «О государственной молодежной политике в Республике Тыва». Закон устанавливает правовые основы, общие принципы, основные направления государственной молодежной политики в Республике Тыва, а также полномочия органов государственной власти Республики Тыва в указанной сфере.
Исполнительным органом, осуществляющим государственную молодежную политику в Туве, является Министерство по делам молодежи и спорта Республики Тыва. Государственная молодежная политика этой структурой реализуется в рамках государственной программы Республики Тыва «Развитие системы государственной молодежной политики на 2014-2018 годы» (с изменениями на 11.04.2018 г.). Кроме того, цели государственной политики определены также в «Концепции государственной молодежной политики в Республике Тыва до 2020 г.», а на федеральном уровне – в «Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 г.» и «Основах государственной молодежной политики в Российской Федерации на период до 2025 г.».
В соответствии с указанными программными документами базовыми направлениями государственной молодежной политики являются формирование системы ценностей с учетом многонациональной основы нашего государства, развитие инновационных образовательных и воспитательных технологий, создание условий для самообразования молодежи, формирование ценностей здорового образа жизни, создание условий для реализации потенциала молодежи в социально-экономической сфере и благоприятных условий для молодых семей, создание развитой инфраструктуры государственной молодежной политики.
Исходя из представленных материалов республиканского Министерства молодежи и спорта, можно констатировать, что в целом деятельность его достаточно многогранна. В частности, на данном этапе одним из важных направлений государственной молодежной политики на всех уровнях (муниципальном, республиканском) является развитие гражданской активности молодежи через участие в молодежных и детских общественных организациях (объединениях), Молодежном правительстве Республики Тыва, Молодежном парламенте Республики Тыва. На сегодняшний день общий охват молодежи общественными организациями достигает 30 тыс. человек. Проектная деятельность молодежи и молодежных организаций (объединений) поддерживается в виде грантов республиканских конкурсов «Социальный проект», «Доброволец года» и республиканского конкурса «Молодежный бизнес-проект».
Следует отдельно сказать, что значимыми мероприятиями, направленными на формирование патриотизма, профилактику этнического и религиозно-политического экстремизма в молодежной среде, стали молодежный образовательный форум «Тува – территория развития», форум студенческих землячеств городов России и СНГ, кубок КВН председателя правительства, республиканский слет детских общественных организаций и объединений и мн. др.
Как неоднократно подчеркивалось в различных докладах и отчетах Министерства по делам молодежи и спорта Тувы, с целью обучения и государственной поддержки юношей и девушек во всероссийском пространстве ежегодно организуются выезды делегаций с проектными работами на всероссийские и межрегиональные молодежные площадки, такие как Всероссийский молодежный форум «Селигер», молодежный образовательный форум «Территория инициативной молодежи “Бирюса”», межрегиональный молодежный этнотуристический форум «Этнова: теплая Сибирь», Всероссийский слет сельской молодежи в Алтайском крае, межрегиональный молодежный форум «Байкал-2020», Всероссийский фестиваль «Студенческая весна» и др.
В Туве в последнее время достаточно широкую известность получило волонтерское движение. В постановлении правительства республики, опубликованном весной 2018 г., сказано, что в числе приоритетных направлений деятельности Министерства по делам молодежи и спорта Республики Тыва на 2018 г. является развитие добровольческой (волонтерской) деятельности среди молодежи. В этой связи были предусмотрены разработка и утверждение соответствующих мер по проведению в 2018 г. на территории республики Года добровольца (волонтера) и создание республиканского корпуса добровольцев (волонтеров).
Кроме всего прочего, с нашей точки зрения, особого внимания заслуживают проведенные не так давно по инициативе исполнительного органа по делам молодежи среди представителей молодого поколения социологические опросы, нацеленные на изучение настроения молодежи, выявления наиболее острых социальных проблем, волнующих современную молодежь, в числе которых следует назвать исследование на тему «Социальное самочувствие молодежи в Республике Тыва», «Социальное положение молодых семей в Республике Тыва», «Выявление протестного потенциала и точек напряженности среди молодежи». Полагаем, что полученные в процессе этих исследований материалы и сделанные на их основе выводы и разработанные положения послужат своего рода ориентиром в деле улучшения и оптимизации работы структур, участвующих в реализации тех или иных молодежных программ.
И все же, не умаляя обоснованности и значимости всей проделанной и проводимой соответствующим органом работы, по нашему убеждению, государственная молодежная политика должна акцентировать внимание и прежде всего «строиться на следующих трех китах» – работа, образование и жилье. Рассмотрим, как в этом плане обстоят дела в Туве.
Не секрет, что проблема трудовой занятости российской молодежи и по сей день, особенно в регионах, является одной из актуальнейших. И, как справедливо отмечают исследователи, последствия экономического кризиса 2014 г., санкции, пенсионная реформа, горизонты Четвертой промышленной революции сказываются не только на выстраивании молодыми трудовых стратегий, отличных от предшествующих поколений, но и на самом отношении к труду, ее мотивации [5, с. 158]. В Туве доля представителей молодого поколения в общем числе занятого населения составляет чуть менее четверти (22,5%). По этому показателю молодежь уступает лишь группе 30-39-летних [1, с. 65]. Однако, как известно, в республике одной из острых социальных проблем была и остается проблема молодежной безработицы. В 2017 г., по имеющимся последним эмпирическим данным, из всего числа официально зарегистрированных безработных более трети составили молодые люди от 15 до 30 лет (35,4 %) [1, с. 67]. Несколькими годами ранее численность их была еще выше и достигала 37,1 % [6, с. 155]. Причины этого положения в некоторой мере раскрываются в данных о количестве принятых на обучение в образовательные организации по программам подготовки. Так, если на подготовку квалифицированных рабочих и служащих в 2013 г. было принято 3298 чел. и выпущено 2927 чел., то к 2017 г. количество принятых уменьшилось до 1717 чел., а выпущенных – до 2353 чел. [1, с. 127].
На сегодняшний день для улучшения создавшегося положения местным молодежным ведомством предпринимаются определенные шаги. Так, например, при содействии Министерства труда и социального развития Республики Тыва организуется временное трудоустройство молодежи по программам «Организация временного трудоустройства несовершеннолетних граждан в возрасте от 14 до 18», «Организация временного трудоустройства безработных граждан в возрасте от 18 до 20 лет из числа выпускников учреждений начального и среднего профессионального образования, ищущих работу впервые». Создана система конкурсной поддержки молодых граждан, занимающихся сезонными работами. Тувинским региональным отделением молодежной общероссийской общественной организации «Российские студенческие отряды» ежегодно заключаются соглашения «О трудоустройстве» с предприятиями.
Как сказано в основополагающих документах, в приоритетных направлениях молодежной политики в Республике Тыва значится создание оптимальных условий для развития молодежного предпринимательства, расширения возможностей для молодых людей реализовать свои предпринимательские инициативы и создать собственное дело. Так, например, в республике на протяжении ряда лет проводились целевые программы, направленные на развитие и содействие молодежного предпринимательства, в числе которых «Молодежь Республики Тыва», «Государственная поддержка и развитие малого и среднего предпринимательства по Республике Тыва», «Снижение напряженности на рынке труда», а также отдельные муниципальные целевые программы. Регулярно, начиная с 2011 г., на образовательных площадках молодежного образовательного форума «Тува – территория развития» («Дурген») по направлениям «Социальная активность» и «Предпринимательство» проходят обучение более 300 молодых людей. Кроме того, региональным министерством экономики и бизнес-инкубатором Тувы в рамках реализации подпрограммы «Ты – предприниматель» проводятся в разных районах республики выездные обучающие курсы «Начни свой бизнес».
При этом руководство республики, исходя из ограниченности ресурсов молодых людей, их финансовых проблем, брало на себя затраты на обучение тех, кто желал открыть собственное дело. Главный показатель эффективности реализации программных мероприятий определен количеством молодых людей, открывших собственный бизнес. Вместе с тем мы не уверены, что при этом учитывалось, что далеко не все молодые люди предрасположены к предпринимательской деятельности и не у всех это получается, как говорят в народе, для этого нужен определенный талант и везение. К тому же учет велся только по открывшим свое дело, но не анализировалось, сколько за этот период новичков-пред- принимателей «прогорели» и по каким причинам.
Иными словами, привлечение молодежи к предпринимательской деятельности – это всего лишь один из путей решения трудоустройства молодежи, который к тому же не ограничивается только обучающими тренингами. О недостаточной обоснованности выбора в качестве приоритетной задачи участия молодежи в предпринимательской деятельности нас убеждают данные за 2015-2017 гг., иллюстрирующие численность организаций по формам собственности за 20132017 гг. Так, если в 2013 г. частных организаций в Туве насчитывалось 1898 единиц, то к 2017 г. их количество фактически не изменилось и составило 1895 единиц [1, с. 201].
Добавим также, что отчасти решению вопроса трудоустройства молодежи способствует создание на территории Тувы фермерских хозяйств. Глава республики Ш. В. Кара-оол, выступая перед депутатами Верховного Хурала с отчетом о результатах деятельности правительства Республики Тыва, сказал, что в 2018 г. «по проекту “Кыштаг для молодой семьи”, который имеет мультипликативный эффект, 313 молодых семей создали для себя жизненную базу – организовали фермерские хозяйства. Практически все справились со стартовыми условиями. Наш “Кыштаг” принят Министерством сельского хозяйства России как модельный проект по созданию животноводческих фермерских хозяйств и в других регионах». Можем предположить, что данная программа имеет неплохие перспективы, но при этом важно выстроить репрезентативную систему оценки эффективности предпринимаемых мер.
Относительно сферы образования данные официальной статистики свидетельствуют, что в целом сложившаяся здесь ситуация по сравнению со всеми другими сферами все же более- менее благополучна. Другой вопрос, что в настоящее время на местном рынке труда все более рельефно проявляется тенденция возрастающего разрыва между спросом и предложением, то есть несоответствия между полученным образованием и требованием рынка. Как итог из-за отсутствия вакантных мест по полученной специальности молодые люди, имея высшее образование, либо устраиваются работать не по профилю, либо вынуждены искать работу за пределами республики. Безусловно, в данной ситуации соответствующим региональным органам необходимо серьезно проработать вопрос и создать условия для профессиональной переподготовки молодежи с учетом местного дефицита и спроса на ту или иную специальность.
Что касается жилищного вопроса, несмотря на то, что молодые семьи получают государственную поддержку на приобретение и строительство жилья, все же острота жилищной проблемы в Туве последние годы не ослабевает. В целях содействия улучшению жилищных условий молодых специалистов реализуется Порядок предоставления субсидий на компенсацию части затрат по ипотечным кредитам (займам) на приобретение (строительство) жилья в Республике Тыва лицам, окончившим с отличием государственные учреждения высшего профессионального образования. Вместе с тем, по данным органов статистики, за 2013-2017 гг. получили жилые помещения и улучшили жилищные условия 3176 семей [1, с. 111]. Однако в тот же период в молодежных возрастных группах жениха и невесты 18-25 лет и 25-34 года было заключено 7712 браков, и на этом фоне процесс обеспеченности молодежи жильем представляется весьма проблематичным [1, с. 50].
В целом же нельзя не признать, что, несмотря на имеющиеся в Туве проблемы и нерешенные вопросы, в сфере молодежной политики в республике проводится большая и разнообразная работа. Сравнение представленных по этому вопросу материалов с предыдущими годами свидетельствует об активизации и некотором повышении результативности деятельности молодежного сообщества. Тем не менее сложившаяся ситуация все же оставляет желать лучшего. На наш взгляд, упомянутые нами программы во многом носят декларативный характер, в большей степени ориентированы на проведение различных массовых мероприятий, в основном воспитательно-пропагандистского характера. Не умаляя значения таких акций, все же подчеркнем, что результат дают целевые меры, которые можно оценить по конкретным качественным показателям, а не только по числу участников. По нашему мнению, остались нераскрытыми итоги последних пяти лет по проблемам получения молодежью доступного жилья, высшего образования, создания системы трудоустройства после окончания учебного заведения, обеспеченности молодых семей местами в детских дошкольных учреждениях, среднего уровня дохода молодых людей.
Кроме того, усиленного внимания государственных органов требуют вопросы ранних браков и разводов среди молодежи, преступности, культуры поведения и другие, не менее острые социальные темы. Возможно, на результативности и эффективности работы с молодежью сказывается и то обстоятельство, что в отличие от предыдущего периода во все постсоветские годы молодежное ведомство не было самостоятельной структурной единицей, находилось в составе другой организации. И еще, как бы это пафосно ни звучало сегодня, лозунг советских времен «Кадры решают все» в данном случае как никогда актуален, т. е. речь идет о том, что для работы в современных молодежных организациях требуется профессиональная подготовка, которая, как показывает практика, начинается со школьной скамьи.
Не так давно Федеральным агентством по делам молодежи были разработаны и внедрены рейтинговые показатели государственной молодежной политики, позволяющие оценить работу региональных органов исполнительной власти по делам молодежи. Деятельность региональных структур рассматривалась по совокупности критериев эффективности их работы по осуществлению государственной молодежной политики, которые состояли из следующих направлений: мероприятия, финансовая поддержка инициативной молодежи, обеспечение реализации государственной молодежной политики, комплекс мероприятий по приоритетному направлению текущего года. После подведения итогов данные этого рейтинга за 2018 г. были опубликованы на сайте агентства. В системе ключевых показателей по реализации государственной молодежной политики список возглавил Красноярский край (77,99 % выполняемости). К сожалению, Тува не вошла в двадцатку лидеров. Несомненно, подобные рейтинги стимулируют и «подстегивают», создают дополнительный импульс для решения поставленных задач. Очевидно, что в Республике Тыва предстоит большая работа по реализации важных направлений молодежной политики, где многие аспекты молодежных проблем все еще ждут своего решения.
ЛИТЕРАТУРА
Статистический ежегодник Республики Тыва. – Кызыл, 2018. – 439 с.
Статистический ежегодник Республики Тыва. – Кызыл, 2013.
Итоги Всероссийской переписи населения 2010 года. В 11 томах. Т. 4. Национальный состав и владение языками, гражданство. Кн. 1. – М.: ИИЦ «Статистика России», 2012. – 848 с.
Численность населения по полу и возрастным группам по Республике Тыва на 1 января 2016 г. – Кызыл, 2016.
Демиденко С. Ю. Молодежь и ее работа: конструирование трудовой биографии // Социологические исследования. – 2019. – № 4. – С. 158-161.
Регионы России. Социально-экономические показатели. 2015. Стат. сборник. – М.: Росстат, 2015. – 1268 с.
Ажурные бронзовые пряжки эпохи Хунну в Туве
АЖУРНЫЕ БРОНЗОВЫЕ ПРЯЖКИ ЭПОХИ ХУННУ В ТУВЕ
М. Е. Килуновская, П. М. Леус
Большие ажурные поясные пряжки, оформленные в зверином или геометрическом стиле, являются одним из ярчайших образцов декоративно-прикладного искусства центрально-азиатских кочевников эпохи хунну. В основном они изготовлены из бронзы, но известны и высокохудожественные золотые экземпляры, инкрустированные полудрагоценными камнями. Большое количество подобных пряжек представлено случайными находками или происходит из грабительских раскопок на территории Сибири и Центральной Азии. В связи с этим особенно важны подобные материалы из закрытых археологических комплексов, происходящие из регионов, где ранее такие изделия не были известны. В ходе продолжающихся археологических раскопок Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН на дне и по берегам Саяно-Шушенского водохранилища получена большая коллекция ажурных пряжек эпохи хунну из непотревоженных могильников Ала-Тей 1 и Терезин. Среди них представлены как абсолютно уникальные, так и находящие аналоги на сопредельных территориях Внутренней Азии. Некоторые пряжки из Тувы соответствуют экземплярам, найденным в Минусинской котловине, другие – забайкальским, монгольским или китайским, которые, в свою очередь, неизвестны в Минусинской котловине. Территория Тувы предстает, таким образом, своеобразным связующим звеном между регионами Внутренней Азии, оказавшимися в это время в сфере влияния хунну и распространения их культурных и художественных традиций. В статье публикуется предварительный каталог найденных к настоящему времени пряжек с целью ввести их в научный оборот до полной публикации материалов могильников, раскопки которых еще не завершены.
Введение
Одним из наиболее ярких образцов декоративно-прикладного искусства эпохи хунну являются большие ажурные поясные пряжки, орнаментированные в своеобразном зооморфном или геометрическом стиле. В основном они изготовлены из бронзы, но известны и высокохудожественные золотые экземпляры, инкрустированные полудрагоценными камнями. Последние, вполне вероятно, служили прототипами для изготовления более массовых бронзовых изделий. Большое количество подобных золотых и бронзовых пряжек известно нам в виде случайных находок или происходит из давних грабительских раскопок на территории Сибири и Центральной Азии, что затрудняет их полноценное научное использование. Тем значимее новые находки пряжек из закрытых археологических комплексов, особенно происходящие из регионов, где ранее такие изделия были практически неизвестны. Одним из таких регионов до недавнего времени была Тува.
Во II–I вв. до н. э., в эпоху расцвета кочевого государства хунну, территория Тувы, как и всего Саяно-Алтая, оказывается под их властью, что приводит здесь к глобальным этнокультурным изменениям. Начало этих событий следует связывать с северным походом хунну в 201 г. до н. э. Завершается эпоха «скифского мира», длившаяся на этой территории приблизительно с VIII по II в. до н. э. Прежнее население исчезает. Оно, вероятно, частично уничтожено или изгнано, а его остатки ассимилируются доминирующими пришлыми племенами, входившими в конфедерацию хунну. Археологически эти исторические события отражаются в смене культур: уюкско-саглынская археологическая культура с коллективными захоронениями в деревянных срубах и материальной культурой скифского типа исчезает, ее сменяет совершенно другая – улуг-хемская [Грач, 1971, с. 99; Килуновская, Леус, 2018, с. 127], отличающаяся как вещевым комплексом, так и разнообразными типами индивидуальных погребальных сооружений, в том числе характерными для хунну.
В это время получают распространение специфические ажурные бронзовые пряжки, нехарактерные для кочевников предшествующего времени. Вопрос их происхождения остается открытым, но можно вполне согласиться с гипотезой о возникновении некоторых из них пограничных с Китаем территориях, населенных «северными варварами» [Wu, 2003, p. 188]. Сам стиль пряжек мог быть частично заимствован из китайских образцов или развиваться самостоятельно с определенным китайским влиянием. Могло быть и обратное явление, когда в Китай проникали элементы «степной моды». Какие-то сюжеты могли быть заимствованы и впоследствии переработаны из образцов скифского звериного стиля, ведущих происхождение, в свою очередь, из искусства Передней Азии [Миняев, 1995, с. 133–134], тем более что какая-то часть скифо-сакских племен могла входить в состав конфедерации хунну. Первоначально изготовление пряжек могло выполняться в китайских мастерских, поставлявших товары для приграничных «варваров». Подобные примеры изготовления украшений для кочевников хорошо известны (например, по материалам из Северного Причерноморья, где греческие мастера занимались изготовлением вещей для скифской знати). Находки керамических форм для литья пряжек в «степном стиле» известны в приграничных регионах Китая в поздний период Сражающихся царств [Linduff, 2009, p. 92–93]. После попадания к степнякам такие изделия начинали копироваться местными мастерами, создавались и свои самобытные варианты дизайна. Чем дальше от границ Китая, тем больше становилось местных литых копий пряжек, зеркал и прочих предметов и тем хуже становилось качество самих отливок, делавшихся уже не с оригиналов. После потери источников поступления таких оригинальных предметов качество копий, вероятно, быстро ухудшалось, изделия упрощались, а местными мастерами копировались даже фрагменты сломанных вещей, как, например, часть китайского зеркала из могильника Терезин [Хаврин, 2016, с. 105]. Иногда в погребениях находят лишь незначительные фрагменты пряжек-пластин, тем не менее украшавших собой пояса погребенных: такие случаи есть на могильнике АлаТей 1 в Туве (погребения AT1/23 и АТ1/104)1 9 и в Минусинской котловине [Дэвлет, 1980, с. 20, 24].
Мы не можем точно знать о роли, которую эти пряжки играли для кочевников. Можно предполагать, что даже если изначально это были лишь красивые утилитарные или декоративные элементы парадного пояса, то с течением времени их значение могло трансформироваться, и они становились своеобразным символом этнической, клановой или социальной принадлежности.
Распространение бронзовых ажурных пряжек могло происходить разными путями: в первую очередь вместе с их обладателями в результате завоевательных походов хунну и сопутствующему переселению племен, но также и через торговые связи, посольства с подарками и пр. Находки ажурных пряжек известны на всей территории империи хунну – есть они в Северном Китае, Монголии, Забайкалье, Минусинской котловине и пр. На территории Тувы долгое время была известна лишь одна подобная пряжка, с изображением сцены терзания, происходящая из впускного захоронения на могильнике Урбюн III [Савинов, 1969, с. 104–108]. Хотя не приходилось сомневаться, что путь хунну на север, в Минусинскую котловину, проходил через территорию Тувы и здесь также должны остаться соответствующие археологические памятники, их долгое время не удавалось обнаружить. В Центральной Туве, на могильнике Бай-Даг II, были раскопаны большие курганы с «дромосами» и деревянными, богато декорированными гробами в глубоких ямах, напоминающие элитные захоронения хунну в Монголии и Забайкалье (Ноин-Ула и пр.) [Мандельштам, Стамбульник, 1992, с. 197–198]. Впрочем, многие исследователи датируют этот могильник вслед за вышеназванными захоронениями хуннской знати рубежом эр или началом I в. н. э. Соответственно, курганы Бай-Дага II сооружаются в Туве не в результате первоначального появления здесь хунну, а позже, после их разделения на северных и южных. К сожалению, могильник Бай-Даг II был сильно разграблен в древности, и находок оттуда немного. Сами материалы, кроме общей информации, до сих пор не опубликованы [Николаев, 2013, с. 260–262]. Возможно, к эпохе хунну относятся некоторые погребения могильника Аймырлыг XXXI, также находящегося в Центральной Туве, в низовьях р. Чаа-Холь [Стамбульник, 1983, с. 34–41]. Но материалы раскопок пока не опубликованы, а некоторые найденные там бронзовые пряжки характерны для более позднего, сяньбийского времени. Захоронения на могильнике Аргалыкты I [Трифонов, 1969, с. 184–185] относятся, вероятно, к переходному этапу от уюкско-саглынской к улуг-хемской культуре и датируются II в. до н. э. Погребальный обряд здесь представлен захоронениями в каменных ящиках со скорченными индивидуальными погребениями, а среди вещевого комплекса есть характерные предметы, относящиеся как к позднескифскому, так и к хуннскому времени: керамика, рамчатые пряжки, костяные наконечники стрел, в том числе с расщепленным насадом, бронзовые колоколовидные подвески и пр.
В последние годы в ходе работ Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН по берегам и на дне Саяно-Шушенского водохранилища были открыты и продолжают исследоваться грунтовые могильники эпохи хунну Терезин и Ала-Тей 12 10 (рис. 1–3) [Леус, 2008, с. 42–44; Leus, 2011, p. 515–536; Леус, Бельский, 2016, с. 93–104; Килуновская, Леус, 2017а, с. 72–75; Килуновская, Леус, 2017б, с. 87–104]. На могильнике Терезин к настоящему времени найдено 33 (часть из них сильно или полностью разрушена водохранилищем), а на могильнике Ала-Тей 1 – более 100 непотревоженных грунтовых захоронений.
В ходе работ на памятниках Ала-Тей 1 и Терезин получен значительный материал, подтвердивший выделение отдельной улуг-хемской археологической культуры, обладающей всеми необходимыми для этого основными признаками: единый ареал распространения, специфический погребальный обряд и предметы материальной культуры, отличающиеся от предшествующих и последующих культур рассматриваемого региона [Килуновская, Леус, 2018, с. 125–152]. В то же время прослеживается и некоторая культурная преемственность: встречающаяся иногда скорченная поза погребенных и ориентация в западный сектор, использование каменных плиток-подушек под головами, костяные пряжки и красноглиняные вазовидные сосуды – характерные черты заключительного, озен-ала-белигского этапа уюкско-саглынской культуры скифского времени в Туве. Преобладающая вытянутая позапогребенных, узкие могильные ямы, деревянные гробы, сероглиняные вазовидные сосуды с вертикальным лощением и квадратным следом от поворотной подставки на дне, костяные накладки на лук и наконечники стрел, железные пряжки на обувь, китайские бронзовые зеркала, предметы декоративно-прикладного искусства, украшения и т. д. находят прямые параллели в памятниках хунну или эпохи хунну из соседних регионов.
Среди предметов погребального инвентаря из захоронений Ала-Тея 1 и Терезина особенно выделяются ажурные пряжки с зооморфным и геометрическим орнаментом, являющиеся центральным декоративным элементом женского поясного набора. К настоящему моменту, включая находки полевого сезона 2019 г., получена серия из более чем 20 таких пряжек. Все они, за исключением нескольких экземпляров из разрушенных водохранилищем погребений Терезина, обнаружены in situ на поясе погребенных. Эти находки позволяют отнести территорию Тувы к одному из важных центров распространения изделий подобного типа. Их появление здесь следует связывать с новыми группами населения, пришедшими в Туву в ходе экспансии хунну. Они принесли с собой свои традиции и материальную культуру, частью которой были подобные поясные наборы.
Раскопки могильников Ала-Тей 1 и Терезин продолжаются, и точное количество погребений здесь еще неизвестно. Пока можно представить краткий каталог уже найденных пряжек, разделенных по форме на две большие группы, и охарактеризовать контекст их обнаружения в погребениях. Это позволит, пусть и ограниченно, ввести эти новые важные находки в научный оборот, не дожидаясь полной публикации материалов могильников.
Пряжки прямоугольной формы
1. Большая поясная пряжка с изображением быка или яка, морда которого показана анфас, а тело как бы распластанным (АТ1/23, скелет № 1) (рис. 4). Вся композиция вписана в прямоугольную рамку с одной скругленной стороной, по краям которой идут углубления овальной формы. У быка большие серповидные рога, смыкающиеся около круглого отверстия для крепления пряжки к основе. Между ними – уши каплевидной формы. Вторая пара каплевидных фигур расположена под рогами. У быка большие круглые выпуклые глаза, ноздри, а ниже – выпуклая полусфера (либо открытая пасть, либо круглый живот). По бокам туловища показаны раскинутые и по-разному повернутые передние и задние конечности с проработанными копытами. Возможно, мастер хотел так показать шкуру животного. Пряжка довольно массивная и имеет в разрезе выпуклую форму, в отличие от многих других пряжек-пластин, которые в основном плоские.
Пряжка находилась на поясе женщины (40–45 лет), захороненной в большом двухкамерном каменном ящике с двухслойным перекрытием из плит (рис. 5, 2). Кроме этого, на поясе было простое бронзовое кольцо, железная ворворка и обломки небольшой железной пластины. Погребенная лежала вытянуто на спине, головой на СЗЗ. Во втором отсеке ящика находилось погребение молодой девушки.
Прямых аналогий пряжке с быком пока не обнаружено, но похожие изделия известны в Ордосе [Kost, 2011, taf. 7, 1–3; Kost, 2014, pl. 6]. Стилистически близка к ней и пряжка с изображением сцены нападения рыси на козла, происходящая из Дырестуйского могильника, на которой морды животных показаны анфас, а туловища в билатеральном развороте [Миняев, 2007, табл. 118]. Иногда изображение козла в подобной манере встречается отдельно, как самостоятельный формообразующий элемент [Kost, 2011, taf. 8, 1-3].
2. Фрагмент пряжки с изображением лошади с подогнутыми ногами (АТ1/23, скелет № 2, АТ1/104) (рис. 6, 2). В АТ1/23 он находился на поясе у молодой девушки рядом с неидентифицируемым обломком другой пряжки (возможно, с решетчатым орнаментом). Захоронение было совершено в описанном выше каменном ящике (рис. 5). Ее пояс был расшит многочисленными стеклянными, аргилитовыми и каменными бусами, а также рыбьими позвонками, сбоку лежали прямоугольная бляшка из сибирского гагата или богхеда и подвеска из клыка марала (рис. 6, 1). Подобная же ситуация была в погребении АТ1/104, где обломок бронзовой пряжки с изображением лошади с подогнутыми ногами (другого типа, чем в АТ1/23) был на поясе у пожилой женщины (старше 55 лет). Здесь же был маленький фрагмент бляшки с решетчатым орнаментом и бронзовое колечко.
Несколько похожих пряжек с одиночным изображением лошади с подогнутыми ногами известно в виде случайных находок с территории Северного Китая. Один экземпляр происходит из могильника Даодуньзцы [Kost, 2014, pl. 7–8; Wagner, Butz, 2007, s. 2–3].
3. Прямоугольная пряжка со сценой борьбы двух тигров и дракона происходит из разрушенного женского погребения в каменном ящике на Терезине (Т/12) (рис. 7, 1). Рамка пряжки украшена каплевидным орнаментом, слева расположен шпенек. Один тигр кусает змеевидного дракона чуть ниже шеи, а тот, в свою очередь, вонзает свои острые зубы в его спину. Второй тигр кусает дракона за хвост. Тело дракона переплетает еще какое-то существо, видовую принадлежность которого трудно установить. В той же могиле были обнаружены и другие элементы поясного набора, изготовленные из бронзы, – несколько колец и шестилучевых поясных бляшек, имитация раковины каури. Здесь же был фрагмент китайского раннеханьского зеркала с орнаментом «звездные туманности».
Такие пряжки довольно редки, но представлены как случайными находками, так и материалами из погребений3:
– Бронзовые. Две парные пряжки в женской могиле № 100 Иволгинского могильника [Давыдова, 1996, с. 51–52, табл. 30]; две пряжки в могиле № 5 на могильнике Булак в Восточном Забайкалье [Кириллов и др., 2000, рис. 63]; одна пряжка в погребении № 4 на острове Осинском на Братском водохранилище. В этом же погребении были обнаружены две парные пряжки с геометрическим орнаментом и головами животных, аналогичные пряжке из погребения Т/5 [Смотрова, 1982, с. 106; 1991, с. 140–141, рис. 58]. Фрагмент такой пряжки из коллекции А. В. Адрианова хранится в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге [Дэвлет, 1980, табл. 11]. Еще две бронзовые пряжки хранятся в США: одна в коллекции Артура Саклера4 11 [Bunker et al., 1997, p. 274–275, № 242] и одна в частной коллекции [Bunker et al., 2002, № 105]. Точное происхождение этих пряжек неизвестно, возможно, это Южная Сибирь или Монголия.
– Золотые. Две массивные литые (не ажурные) пряжки из золота с инкрустациями из бирюзы, кораллов и янтаря были обнаружены при раскопках мужского погребения в кургане 1 (могила 2) могильника Сидоровка в Омском Прииртышье [Матющенко, Татаурова, 1997, с. 48, 72–73, рис. 27; Bunker et al., 2002, fig. 45] (рис. 7, 2).
– Нефритовые. Ажурная пластина, изготовленная из темного серо-зеленого нефрита, хранится в коллекции сэра Джозефа Хотунга в Великобритании [Rawson, 1995, p. 311–312, № 23, 1; Bunker et al., 2002, p. 134, № 106] (рис. 7, 3). Происхождение находки неизвестно, но подобный тип нефрита добывается в Северной Монголии [Linduff, 1997, p. 88].
4. Прямоугольная пряжка с изображением четырех извивающихся змей. Найдено два экземпляра (Т/1, АТ1/43) (рис. 8). Змеи попарно смыкаются головами, изображенными в плане с двумя глазами и ноздрями. По периметру рамки пряжки идет желобок.
Т/1 – пряжка со шпеньком была обнаружена в частично разрушенном женском погребении на костях таза (рис. 8, 1). Погребение здесь было совершено на спине с подогнутыми вправо ногами, головой на ЮЗ (рис. 9, 6). Кроме этого, здесь было найдено большое бронзовое ажурное кольцо, также относящееся к поясному набору. Само погребение не имело какого-либо внутримогильного сооружения (вероятно, это была простая грунтовая яма). Такие захоронения на Терезине и Ала-Тее известны.
АТ1/43 – пряжка без шпенька, с деревянной основой (рис. 8, 2), найдена справа на поясе погребенной женщины (40–45 лет). Других деталей поясного набора здесь не было, но рядом были железный нож и шило (рис. 9, 4, 5), а около головы стоял баночный сосуд (рис. 9, 3). Само погребение было совершено в массивном ящике из каменных плит, погребенная лежала вытянуто на спине, головой на З (рис. 9, 1, 2).
Подобные пряжки и их фрагменты известны в памятниках тесинской культуры в Минусинской котловине [Дэвлет, 1980, с. 24, табл. 13; 14] и в захоронениях хунну в Забайкалье [Давыдова, Миняев, 2008, с. 98; Харинский, Коростылев, 2011, с. 200]. Есть они и среди предметов Июсского [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 41, рис. 26], Косогольского [Дэвлет, 1980, с. 15, рис. 6, 3–4] и Уйбатского [Кунгурова, Оборин, 2013, с. 130, рис. 7, 1] кладов.
5. Пряжка с геометрическим орнаментом, образующим ступенчатую решетку, украшенную по краям изображением шести головок животных (возможно, ланей). Два экземпляра из могильника Терезин (пряжка из Т/5 со шпеньком и подъемный материал (без шпенька); возможно, изначально это две парные пряжки из одного погребения) (рис. 10, 1, 2). Аналоги ей известны в Минусинской котловине и на ее периферии. Они представлены случайными находками, в том числе среди предметов Косогольского клада [Дэвлет, 1980, табл. 16–17, рис. 6, 34]. Возле остатков погребения Т/5 были также обнаружены небольшие бронзовые бляшки с изображением быков или яков анфас. Вероятно, они относятся к поясному набору из этой же могилы.
6. Пряжка с геометрическим орнаментом, образующим ступенчатую решетку, заключенную в широкую рамку с листовидными углублениями (рис. 10, 3; рис. 11, 4 ), со шпеньком. Она похожа на предыдущую, но без головок животных. Пряжка была справа на поясе у погребенной женщины (старше 50 лет), лежавшей на спине в каменном ящике (АТ1/2) (рис. 11, 1, 2). Кроме того, к поясу относится бронзовое кольцо и, возможно, несколько десятков бусин. Слева на груди у погребенной находился фрагмент оригинального китайского зеркала из белой бронзы с орнаментом в виде зигзагов и спиралей (рис. 11, 5). Зеркала с таким орнаментом относятся в Китае к эпохе Сражающихся царств, т. е. для Саяно-Алтая могут соответствовать позднескифскому времени. Аналоги таким пряжкам известны среди ордосских бронз и в Минусинской котловине (в виде случайных находок и среди материалов из тесинских погребений) [Дэвлет, 1980, рис. 1, 5, с. 16–17; Кузьмин, 2011, с. 196]. Три фрагмента таких пряжек есть в Июсском кладе [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 84, № 32–34]. Встречаются как варианты с широкой рамкой, украшенной листовидными углублениями, служившими на первоначальных экземплярах оправой для цветных вставок из бирюзы, сердолика и пр., так и упрощенные варианты, возможно, более поздние, где подобная рамка уже отсутствует. Интересно, что на Терезине в погребении Т/31 было найдено пять маленьких поясных бляшек с таким же орнаментом, составлявших часть поясного набора (большая центральная пряжка здесь была с изображением двух кусающихся лошадей).
7. Прямоугольная пряжка с изображением двух стоящих быков/яков, 10 экз. (Т/13, Т/14; АТ1/11, АТ1/19, АТ1/48, АТ1/50, АТ1/64, АТ1/90, АТ1/101 – 2 шт.) (рис. 12, 13, 14). Они отличаются размерами и, вероятно, отливались в разных формах. Все имеют рамку с прямоугольными углублениями. Опущенные вниз морды живот ных показаны анфас. Раздутые ноздри, выпученные глаза придают фигурам агрессивный характер (они как бы готовы к схватке). Хвосты с «кисточкой» на конце загнуты на спину. Длинная свисающая шерсть передана каплевидными фигурами.
Т/13 – пряжка (без шпенька) находилась среди плит разрушенного водохранилищем каменного ящика (рис. 12, 3). Кроме нее, никаких других находок здесь не сохранилось, что является нередкой ситуацией для Терезина, когда захоронения сползали или падали с обрыва на пляж водохранилища, и под воздействием волн среди каменных плит оставались только тяжелые металлические предметы.
Т/14 – сломанная пополам пряжка (без шпенька) лежала среди плит разрушенного водохранилищем погребения (рис. 12, 4). Кроме нее, здесь было найдено большое ажурное кольцо от поясного набора. Судя по форме камней, погребение было совершено не в каменном ящике, а в деревянном сооружении с каменной обкладкой.
АТ1/11 – пряжка (со шпеньком) (рис. 12, 1) находилась слева на поясе погребенной молодой женщины (25–30 лет), уложенной вытянуто на спине в массивном каменном ящике головой на СЗ (рис. 15, 1, 2). Кроме пряжки, в состав поясного набора входило большое ажурное кольцо, два бронзовых и одно железное кольцо, три шестилучевых бляшки (рис. 15, 3–6).
АТ1/19 – пряжка (без шпенька) (рис. 12, 2) находилась справа на поясе погребенной в каменном ящике женщины (40–45 лет), уложенной вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 16, 1). Пряжка лежала вверх ногами. Кроме нее, в состав поясного набора входили две подквадратные бронзовые бляшки с волютообразным орнаментом (из девяти завитков/волют), бронзовая имитация раковины каури и бронзовое кольцо.
АТ1/48 – пряжка (без шпенька) (рис. 13, 1) лежала слева от таза погребенной пожилой женщины (старше 60 лет), уложенной вытянуто на спине головой на ЮЗ (рис. 16, 2). Внутримогильное сооружение представляло собой, вероятно, деревянный гроб или раму (сохранились только слабые следы дерева). В головах и в ногах были установлены две длинные каменные плиты. К поясному набору здесь относятся два бронзовых кольца и, вероятно, фрагменты двух небольших железных пластин.
АТ1/50 – пряжка (без шпенька) (рис. 13, 2) лежала справа на поясе погребенной молодой женщины (18–20 лет), уложенной вытянуто на спине головой на ЮЗ-З (рис. 16, 3). Захоронение было, вероятно, совершено в деревянном сооружении (возможно, раме, от которой сохранились только незначительные следы дерева). Под головой была каменная подушка. Кроме пряжки, в поясной набор входило большое ажурное кольцо из бронзы, а также четыре шестилучевых бляшки и четыре простых кольца (все эти предметы находились на поясе сзади).
АТ1/64 – треснувшая пополам пряжка (без шпенька) (рис. 13, 3) находилась в центре на поясе погребенной молодой женщины (20–25 лет), захороненной в каменном ящике вытянуто на спине головой на СВ (рис. 16, 4). Пряжка лежала вверх ногами. Других деталей поясного набора здесь не обнаружено.
АТ1/90 – пряжка (без шпенька) (рис. 14, 1) лежала посредине на поясе погребенной женщины (около 50 лет), захороненной в деревянном сооружении типа гроба с каменной обкладкой (рис. 16, 5). Она лежала вытянуто на спине головой на ЮЗ. Пряжка лежала вверх ногами. Кроме нее, в поясной набор входили два бронзовых кольца и шестилучевая бляшка. Вероятно, сюда же относятся и две найденные в погребении бронзовые имитации раковин каури, очевидно, перемещенные с пояса: одна ближе к черепу погребенной, вторая – к черепу лошади, лежавшему у нее на ногах. Также слева на поясе лежало бронзовое зеркало, что нехарактерно для захоронений Ала-Тея и Терезина (обычно зеркала расположены слева или справа на груди, иногда возле черепа погребенных).
АТ1/101 – две парные пряжки (со шпеньком и без) находились на поясе погребенной женщины (20–25 лет) (рис. 14, 2, 3), захороненной в массивном каменном ящике вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 16, 6). Правая пряжка лежала вверх ногами. Кроме пряжек, к поясному набору здесь относятся две колоколовидные бронзовые подвески и кольцо из белого известняка (?), а также бисер, которым, вероятно, могла быть расшита кожаная основа пояса. Под левой пряжкой лежало бронзовое зеркало.
Аналоги встречаются главным образом на территории Минусинской котловины, откуда происходит более двух десятков целых пряжек и их фрагментов. В основном это случайные находки, но есть и экземпляры из раскопанных погребений: сломанная пополам пряжка из кургана 5 могильника у оз. Утинка и по одному небольшому фрагменту из могильников Разлив III и Гришкин Лог I, курган 5 [Дэвлет, 1980, с. 20–21, табл. 1, 6]. Несколько целых пряжек и их фрагментов есть среди предметов Июсского и Косогольского кладов [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 82–83; Дэвлет, 1980, рис. 6, 5–8]. Одна пряжка найдена в погребении эпохи ранней Хань (II–I вв. до н. э.) в Маньчжурии [Kost, 2014, р. 221, pl. 17]. Несколько случайных находок происходят, вероятно, с территории Внутренней Монголии [Brosseder, 2011, р. 419; Rawson, Bunker, 1990, № 222]. В Забайкалье пряжки подобного типа пока неизвестны. Ранее центром распространения таких пряжек считалась Минусинская котловина, но сейчас, после находок из могильников Терезин и Ала-Тей 1, можно предполагать, что туда они попадали с территории Тувы. Учитывая уже известное количество этих пряжек (к тому же раскопки на Терезине и Ала-Тее продолжаются и можно ожидать обнаружения дополнительных экземпляров), их можно считать пока наиболее массовыми для этого региона и предполагать за ними не только декоративные функции: возможно, они являлись своеобразным символом принадлежности к какой-то особой социальной, клановой или этнической группе.
8. Уникальная пряжка с изображением двух яков происходит из погребения АТ1/111 (рис. 17, 1). Она отличается от предыдущих и пока не находит прямых аналогий. Животные изображены в профиль, их удлиненные опущенные вниз морды практически касаются носами друг друга, а рог одного заходит за рог другого. Хвосты с листовидными кисточками закинуты на спину. Шерсть внизу показана двумя большими каплевидными фигурами. Рамка со шпеньком имеет орнамент в виде двух переплетающихся волнистых линий. Рты животных кажутся приоткрытыми, они как бы мирно пасутся, хотя это может быть и сценой противостояния. Фигуры выполнены в технике высокого рельефа, в нескольких местах прослеживаются следы литейного брака. Подобный сюжет с двумя противостоящими пасущимися животными известен и на других пряжках: например, верблюды из могильника Даодуньзцы [Kost, 2014, pl. 22, 2, 3] (рис. 17, 3), а также лошади на пряжке из Северного Китая [Kost, 2014, pl. 21, 5] (рис. 17, 2) и трех пряжках из Минусинской котловины [Дэвлет, 1980, табл. 7, 20–22]. Возможно, этот сюжет идентичен предыдущему, с парой яков, но выполнен в другой манере.
Объект АТ1/111 находился практически на уровне древней дневной поверхности (рис. 18) и представлял собой захоронение в узком деревянном гробу, от которого сохранился едва заметный след. Погребенная пожилая женщина (старше 55 лет) лежала вытянуто на спине со сложенными на животе руками, головой на З. На поясе, расшитом бисером, находились три шестилучевые бляшки, два бронзовых кольца, от которых спускались нитки бисера. Рядом лежала простая рамчатая бронзовая пряжка со шпеньком, относящаяся, по-видимому, ко второму поясу.
9. Пряжка с изображением пары стоящих друг напротив друга двугорбых верблюдов (бактрианов или хаптагаев), объедающих листья с растущего между ними дерева или куста с переплетенным стволом (АТ1/21) (рис. 19, 1).
Пряжка из АТ1/21 находилась на поясе погребенной женщины (35–45 лет), лежавшей вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 20). Пряжка была сломана пополам, вероятно, еще в древности. Ее половинки соединялись кожаными ремешками. Внутримогильное сооружение представляло собой обкладку из камней, внутри которой, вероятно, был несохранившийся деревянный гроб или рама. К поясному набору здесь относились кольцо из белого материала (известняка?) и предметы из бронзы: два простых и одно большое ажурное кольцо, три шестилучевые бляшки.
Несколько случайных находок аналогичных пряжек происходят из Северного Китая, половинка такой пряжки обнаружена при раскопках могильника Даодуньцзы [Дэвлет, 1980, рис. 2, 2; Kost, 2014, pl. 23]. Сюжет с изображением пары верблюдов, объедающих растение с переплетенным стволом, распространен еще на нескольких типах пряжек. Они могут несколько отличаться самим изображением верблюдов, иногда показанных очень реалистично, но совершенно очевидно передают один сюжет, возможно, мифологический или имевший некий общеизвестный для кочевников смысл [Kost, 2011, s. 144–146, taf. 29–32]. В центре композиции находится невысокое деревце или куст с двойным переплетенным стволом, ветви которого с листьями на концах расходятся в верхней части влево и вправо и показаны на фоне фигур верблюдов, стоящих головой друг к другу и объедающих их (рис. 19, 2, 3). Возможно, речь идет о каком-то относительно невысоком растении пустыни, например, саксауле или тамариксе. Подобный сюжет встречается, хотя и реже, с изображением других персонажей: пряжка с драконообразными существами из могильника Даодуньцзы [Kost, 2014, pl. 31, 4], лошадьми [Там же, pl. 21, 7], неизвестными животными (качество публикации не позволяет их точно определить) [Там же, pl. 38, 2].
10. Пряжки с изображением двух кусающихся лошадей Пржевальского (АТ1/42, Т/31) (рис. 21). Обе пряжки практически идентичны. Фигуры животных выполнены в высоком рельефе очень натуралистично. Вся композиция поражает динамичностью. Одна лошадь кусает загривок другой, которая, в свою очередь, кусает ее за переднюю ногу. Все пространство между телами животных и простой прямоугольной рамкой заполнено каплевидными углублениями и волнистыми пересекающимися линиями, что придает композиции дополнительный эффект движения.
АТ1/42 – пряжка (без шпенька) с деревянной подкладкой (рис. 21, 1) лежала на поясе погребенной женщины (35–40 лет), захороненной вытянуто на спине в массивном каменном ящике, головой на З (рис. 23). К поясному набору здесь относилась одна шестилучевая бронзовая бляшка.
Т/31 – пряжка (без шпенька) с деревянной подкладкой (рис. 21, 2) являлась центральным элементом поясного набора погребенной женщины (35–40 лет), захороненной в деревянном сооружении типа рамы с каменной обкладкой по сторонам (рис. 22). Она лежала на спине с подогнутыми вправо ногами, головой на ССВ. Это захоронение отличается богатым поясным набором, состоящим из пяти чередующихся бронзовых колец и пяти бляшек с решетчатым орнаментом (как у больших пряжек, описанных выше), ажурной колоколовидной подвески, многочисленных бус и бисера, которыми могла быть расшита основа пояса. Решетчатые бляшки были перевернуты, т. к. находились на поясе сзади (рис. 22, 3). Сам пояс располагался довольно высоко, выше обычного расположения поясов у других погребенных. На уровне непосредственно поясницы была найдена большая костяная пряжка-пластина (рис. 22, 5), являющаяся, возможно, частью второго или нижнего пояса, чисто утилитарного, находившегося под верхней одеждой, тогда как пояс с бронзовыми деталями мог быть верхним, парадным.
Аналоги известны в Минусинской котловине, Забайкалье, Китае, но происходят в основном из случайных находок или грабительских раскопок. Существует не менее трех типов этой пряжки, немного отличающихся детализацией изображения лошадей. Три пары таких пряжек найдены в могилах 9, 10 и 102 Дырестуйского могильника, они принадлежат двум разным типам [Дэвлет, 1980, с. 23; Давыдова, Миняев, 2008, с. 30, рис. 20]. Еще одна пряжка происходит из захоронения № 6 могильника Даодуньцзы [Kost, 2011, taf. 51]. Десяток пряжек и их фрагментов известны из Минусинской котловины, но лишь один фрагмент найден непосредственно в погребении, в могиле 25 могильника Тепсей VII [Дэвлет, 1980, с. 22].
11. Две парные пряжки (со шпеньком и без) с изображением двух фантастических, идущих в разные стороны драконообразных существ с рогами и мордами козлов, с переплетенными хвостами (АТ1/47) (рис. 24, 1, 2). Пряжки находились на поясе погребенной молодой женщины (18–20 лет), лежавшей на спине головой на ЮЗ. Захоронение было совершено в широком деревянном сооружении типа рамы с каменной обкладкой (рис. 25). Правая пряжка лежала вверх ногами (рис. 25, 3, 4). Кроме пряжек, к поясному набору относились семь шестилучевых бляшек, три бронзовых кольца, колоколовидная подвеска и кольцо из белого известняка (?). Большинство шестилучевых бляшек были перевернуты, т. к. находились сзади. Сюда же относились находки бус и бисера, которыми могла быть расшита кожаная основа пояса.
Аналоги известны главным образом в Северном Китае и Внутренней Монголии. В основном это случайные находки (рис. 24, 3, 4). Две пряжки найдены в могильнике Даодуньцзы [Kost, 2014, pl. 32, 3, 4].
Как уже упоминалось ранее, в Туве большие ажурные пряжки были практически неизвестны. Исключение составляет экземпляр со сценой борьбы грифона и тигра из могильника Урбюн III и необычная пряжка, хранящаяся в Национальном музее Республики Тыва5. 12 На пряжке из музея изображена сцена нападения грифона или феникса на копытное животное, лошадь или яка (ее верхняя часть не сохранилась). Орнамент рамки у пряжки необычный, нехарактерный для пряжек эпохи хунну, но ее, вероятно, также можно включить в круг рассматриваемых предметов.
Следует упомянуть, что некоторые из пластин-пряжек имели сохранившуюся деревянную подкладку или основу, представлявшую собой небольшую дощечку с бортиками, размером чуть больше самой пряжки. Бронзовая пряжка помещалась в эту основу и закреплялась в ней ремешками или нитками через сквозные отверстия. Подобную деревянную подкладку имела и пряжка из Урбюна III, а также пряжки-пластины из Дырестуйского могильника в Забайкалье [Миняев, 2007, с. 34]. Интересным является тот факт, что пока, за исключением двух случаев (АТ1/47, АТ1/101), пластины-пряжки в Туве встречаются в погребениях только по одной. В забайкальских памятниках хунну они в основном парные. Одиночные пряжки встречаются как со шпеньком, иногда проработанным довольно слабо, так и без него, что связано, вероятно, с первоначальным образцом, с которого изготавливалась литая копия. Таким образом, найденные в Туве пластины-пряжки вряд ли использовались непосредственно для застегивания пояса, а были его центральным декоративным элементом и крепились к нему или друг к другу (даже в случае находки парных экземпляров в одном погребении) посредством кожаных ремешков или другим подобным способом. Практически на всех больших бронзовых пряжках сохраняются следы тонких кожаных ремешков, которыми они крепились к деревянной основе и поясу. Примечательным является наблюдение, что в обоих случаях нахождения парных пряжек на Ала-Тее 1 одна из них была перевернута вверх ногами.
Фигурные пряжки
Помимо ажурных прямоугольных бронзовых пластин, в поясной набор иногда входят бронзовые фигурные пряжки с неподвижным язычком. В качестве примера можно представить несколько наиболее интересных экземпляров:
1. Круглая поясная пряжка из разрушенного погребения на Терезине (Т/8), украшенная изображением голов грифонов (рис. 26, 1). Ее диаметр 8,5 см. Внутри кольца имеется девять отверстий, образованных четырьмя головками ушастых грифонов на длинных изогнутых шеях. Еще две головки грифонов выступают за пределы кольца и фланкируют место крепления ремня. Уши грифонов имеют листовидную форму, глаза – круглые, клювы сильно загнуты вниз. Вся композиция построена на принципах симметрии. Прямые аналоги пока неизвестны. Помимо этого, в том же комплексе был найден бронзовый втульчатый трехлопастной наконечник стрелы, что позволяет предположить здесь мужское захоронение.
2. Пряжка, форма которой образована сочетанием двух колец, сердцевидной фигуры и плавных изогнутых линий (АТ1/59) (рис. 26, 2). Она может быть сопоставлена с вышеописанной пряжкой из Терезина. Пряжка была на поясе пожилой женщины (старше 60 лет), похороненной в деревянном гробу, обложенном камнями. Она лежала вытянуто на спине головой на ЗСЗ. Пояс был украшен бусами и бисером, а также бронзовой шестилучевой бляшкой.
Оба варианта стилистически похожи на пряжки с П-образным выступом из Иволгинского могильника в Забайкалье, на которых изображены головки животных, а форма образована из нескольких колец и полуколец [Давыдова, 1996, табл. 36, 3–4; 72, 36; Давыдова, Миняев, 2008, с. 104].
3. Пряжка в виде двух голов горных козлов, смыкающихся рогами и образующих внешнюю рамку со шпеньком (АТ1/57) (рис. 26, 3). Она найдена в женском погребении, совершенном в деревянном гробу. Женщина (25–30 лет) лежала вытянуто на спине со сложенными на животе руками, головой на З. На сохранившемся in situ поясе зафиксированы остатки кожи и кожаного ремня, шестилучевая бронзовая бляшка и бляшка с девятью полусферами, бронзовое кольцо, через которое проходил тонкий кожаный ремешок, бронзовая имитация раковины каури и две нефритовые пронизки. В погребении находилась литая копия китайского зеркала с орнаментом «звездные туманности», датирующегося временем династии Западная Хань. Аналогичная пряжка известна из могильника Сибирка на Северо-Западном Алтае [Полосьмак, 1990, с. 104]. Стилистически близкий экземпляр, но с менее четкой проработкой деталей был найден в составе Уйбатского клада в Минусинской котловине [Кунгурова, Оборин, 2013, с. 130, рис. 6, 4].
Практически идентичное изображение козерогов обнаружено на двух пряжках для обуви в мужском погребении АТ1/97. Небольшие круглые железные пряжки для обуви характерны для большинства мужских захоронений Ала-Тея 1 и неизвестны в женских. Они находятся на стопах погребенных и служили, вероятно, для крепления затягивающего ремешка. Бронзовые обувные пряжки, оформленные в зверином стиле, встречены здесь впервые.
Заключение
В декоре фигурных пряжек нередко используются элементы предшествующего скифского звериного стиля: головки грифонов, плавные S-видные линии, протомы из головок козерогов или дзеренов со смыкающимися рогами. Стилистически это выходит за пределы изобразительного стиля, характерного для «хуннских» бронз. Наличие подобных изделий в закрытых комплексах эпохи хунну может свидетельствовать о сохранении в Туве неких культурных рудиментов скифского времени, носителями которых были здесь, возможно, последние представители скифской культуры или их потомки, которых отчасти можно связать с юэджами и усунями [Семенов, 2010, с. 101–112].
Прямоугольные ажурные бронзовые пластины отражают появление совершенно новой художественной традиции. Пополняется состав звериного пантеона – появляются изображения яка, змеевидных драконов, фантастических существ с драконообразными телами и головами козерогов. Они выполнены в нескольких манерах: животные спокойно идут или стоят на четырех ногах, как бы пасутся или поедают растения, либо, как яки-быки, стоят в напряженной позе, возможно, перед схваткой. Другая манера – это переплетающиеся тела, поверхность пластины заполнена многочисленными фигурами в виде запятых, кругов, волнистых линий, придающих особенную декоративность изделиям. Сама прямоугольная форма пластин-пряжек свидетельствует, вероятно, о несколько другом устройстве пояса, во всяком случае, женского.
Среди представленной коллекции ажурных бронзовых пряжек из могильников Терезин и Ала-Тей 1 есть как хорошо известные, так и уникальные образцы искусства древних кочевников, находящие аналоги в памятниках эпохи хунну. Интересно отметить, что некоторые пряжки из Тувы соответствуют экземплярам, найденным в Минусинской котловине, некоторые – забайкальским или монгольским и китайским, которые, в свою очередь, неизвестны в Минусинской котловине. Таким образом, территория Тувы оказывается своеобразным связующим звеном между некоторыми регионами Внутренней Азии, оказавшимися в это время в сфере влияния хунну и распространения их культурных и художественных традиций.
Можно предполагать, что эти высокохудожественные изделия появляются в Туве на относительно короткий срок и маркируют непосредственно эпоху смены культурных традиций и ее активных участников – самих носителей материальной культуры хунну, находившихся в это время на пике своего могущества [Килуновская, Леус, 2018, с. 149]. Неслучайна и концентрация известных памятников эпохи хунну именно в западной части Улуг-Хемской котловины в Центральной Туве, у входа в Саянский каньон Енисея. Во все исторические эпохи это место имело как экономическое, так и военно-стратегическое значение. Здесь, вероятно, было начало одного из путей продвижения хунну на север, в Минусинскую котловину. Подобное значение имела, вероятно, и лежащая северо-западнее долина в нижнем течении р. Хемчик, где также можно предполагать наличие археологических памятников улуг-хемской культуры, впрочем, пока не обнаруженных.
Время бытования ажурных поясных пряжек в Туве можно ограничить II–I вв. до н. э., что подтверждается данными AMS-датирования [Леус, 2017, с. 183–184] и некоторыми другими категориями погребального инвентаря. Основу коллекции найденных на Ала-Тее и Терезине китайских зеркал составляют экземпляры, характерные для династии Западная Хань (II–I вв. до н. э.), а также несколько более ранних, относящихся к окончанию эпохи Сражающихся царств. Найдено и несколько позднескифских зеркал. При этом пока не найдено ни одного более позднего, восточно-ханьского зеркала. Китайские монеты у-шу встречены только в одном погребении (АТ1/29) и дают для него terminus post quem 118 г. до н. э.
Литература
Богданов Е. С. Образ хищника в пластическом искусстве кочевых народов Центральной Азии (скифо-сибирская художественная традиция). – Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2006. – 240 с.
Бородовский А. П., Ларичев В. Е. Июсский клад (каталог коллекций). – Новосибирск: ИАЭ СО РАН, 2013. – 120 с.
Грач А. Д. Новые данные о древней истории Тувы // Ученые записки ТНИИЯЛИ. – 1971. – Вып. 15. – С. 93–106.
Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. 2: Иволгинский могильник. – СПб.: Петербургское востоковедение, 1996. – 176 с.
Давыдова А. В., Миняев С. С. Художественная бронза сюнну. – СПб.: Гамас, 2008. – 120 с.
Дэвлет М. А. Сибирские поясные пластины II в. до н. э. – I в. н. э. – М.: Наука, 1980. – 67 с.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Искусство конца первого тысячелетия до н. э. в Туве // КСИА. – 2017а. – Вып. 247. – С. 87–104.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Могильник Ала-Тей и памятники хунну в Туве // Ранний железный век от рубежа эр до середины I тыс. н. э. Динамика освоения культурного пространства. – СПб.: Скифия-принт, 2017б. – С. 72–75.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Новые материалы улуг-хемской культуры в Туве // Археологические вести. – 2018. – Вып. 24. – С. 125–152.
Кириллов И. И., Ковычев Е. В., Кириллов О. И. Дарасунский комплекс памятников. Восточное Забайкалье. – Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2000. – 176 с.
Кузьмин Н. Ю. Погребальные памятники хунносяньбийского времени в степях Среднего Енисея: тесинская культура. – СПб.: Айсинг, 2011. – 456 с.
Кунгурова Н. Ю., Оборин Ю. В. Клад, обнаруженный на р. Уйбат (Минусинская котловина) // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2013. – № 2(54). – С. 126–136.
Леус П. М. Терезин – новый памятник гунно-сарматского времени в Центральной Туве ( предварительное сообщение) // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. – M.: ИА РАН, 2008. – Т. II. – С. 42–43.
Леус П. М. Радиоуглеродные даты из хуннских могильников Ала-Тей и Терезин в Туве // Междисциплинарные исследования в археологии, этнографии и истории Сибири. – Красноярск, 2017. – С. 181–184.
Леус П. М., Бельский С. В. Терезин I – могильник эпохи хунну в Центральной Туве // Археологические вести. – 2016. – Вып. 22. – С. 93–104.
Лубо-Лесниченко Е. И. Привозные зеркала Минусинской котловины. – M.: Наука, 1975. – 166 с.
Мандельштам А. М., Стамбульник Э. У. Гунно-сарматский период на территории Тувы // Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – M.: Наука, 1992. – С. 196–205.
Матющенко В. И., Татаурова Л. В. Могильник Сидоровка в Омском Прииртышье. – Новосибирск: Наука, 1997. – 198 с.
Миняев С. С. Новейшие находки художественной бронзы и проблема формирования «геометрического стиля» в искусстве сюнну // Археологические вести. – 1995. – Вып. 4. – С. 123–136.
Миняев С. С. Дырестуйский могильник. – СПб.: Филол. факультет СПбГУ, 2007. – 233 с.
Монгуш К. М. Уникальная находка ажурной пряжки со сценой терзания из Центральной Тувы (предварительное сообщение) // Современные проблемы изучения древних и традиционных культур народов Евразии. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2017. – С. 144–147.
Николаев Н. Н. Планиграфия могильника Бай-Даг II // Степи Евразии в древности и Средневековье. – СПб.: ГЭ, 2003. – Кн. II. – С. 260–262.
Полосьмак Н. В. Некоторые аналоги погребениям в могильнике у деревни Даодуньцзы и проблема происхождения сюннусской культуры // Китай в эпоху древности. – Новосибирск: Наука, 1990. – С. 101–107.
Савинов Д. Г. Погребение с бронзовой бляхой в Центральной Туве // КСИА. – 1969. – Вып. 119. – С. 104–108.
Семенов Вл. А. Усуни на севере Центральной Азии // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2010. – № 3(43). – С. 101–112.
Смотрова В. И. Новые бронзовые ажурные пластины в Прибайкалье // Проблемы археологии и этнографии Сибири. – Иркутск: Изд-во ИГУ, 1991. – С. 136–143.
Стамбульник Э. У. Новые памятники гунно-сарматского времени в Туве (некоторые итоги работ) // Древние культуры евразийских степей. – Л.: Наука, 1983. – С. 34–41.
Трифонов Ю. И. Исследования в Центральной Туве (могильники Аргалыкты I и VIII) // АО 1969. – М.: Наука, 1970. – С. 184–185.
Хаврин С. В. Металл эпохи хунну могильника Терезин I (Тува) // Археологические вести. – 2016. – Вып. 22. – С. 105–107.
Харинский А. В., Коростелев А. М. Западное побережье оз. Байкал в хуннское время (по материалам могильника Цаган Хушун II) // Хунну: археология, происхождение культуры, этническая история. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. – С. 173–202.
Brosseder U. Belt Plaques as an Indicator of East – West Relations in the Eurasian Steppe at the Turn of the Millennia // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the first Steppe Empire in Inner Asia. – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2011. – Pp. 349–424.
Bunker E. C., Kawami T. S., Linduff K. M., Wu En. Ancient Bronzes of the Eastern Eurasian Steppes from the Artur M. Sakler collections. – New York: Arthur M. Sackler Foundation, 1997. – 401 pp.
Bunker E. C., Watt J. C. Y., Sun Zhixin. Nomadic Art of the Eastern Eurasian Steppes. – New York – New Haven: The Metropolitan Museum of Art – Yale University Press, 2002. – 233 pp.
Erdy M. Art objects from the Sidorovka Kurgan cemetery and the analysis of its ethnic affiliation // Бюллетень САИПИ. – 2003–2004. – Вып. 6–7. – С. 48–52.
Kost C. Studien zur Bildpraxis im nordchinesischen Steppenraum vom 5.Jahrhundert v.Chr. bis zur Zeitenwende. Inaugural-Dissertation zur Erlangung des Doktorgrades der Philosophie an der Ludwig-Maximilians- Universität München. – München, 2011. – 245 s.
Kost C. The Practice of Imagery in the Northern Chinese Steppe (5th-1st centuries BCE). – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2014. – 401 pp.
Leus P. New finds from the Xiongnu period in Central Tuva // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the first Steppe Empire in Inner Asia. – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2011. – Pp. 515–536.
Linduff K. Production of Signature Artifacts for the Nomad Market in the State of Qin During the Late Warring States Period in China (4th – 3rd Century BCE) // Metallurgy and Civilisation: Eurasia and Beyond. – London: Archetype Publications, 2009. – Pp. 90–96.
Rawson J. Chinese Jade from the Neolithic to the Qing. – London: British Museum Press, 1995. – 463 pp.
Rawson J., Bunker E. Ancient Chinese and Ordos bronzes. – Hong Kong: Oriental Ceramic Society, 1990. – 68 pp.
Wagner M., Butz H. Nomadenkunst: Ordosbronzen der Ostasiatischen Kunstsammlung. – Mainz: Philippvon Zabern, 2007. – 102 s.
Wu En. On the origin of bronze belt plaques of ancient nomads in Northern China // Chinese Archaeology. – 2003. – Vol. 3(1). – Pp. 186–192.
BRONZE OPENWORK BUCKLES OF THE XIONGNU PERIOD IN TUVA
M. E. Kilunovskaya, P. M. Leus
Large openwork buckles, decorated in animal or geometric style, are one of the brightest examples of decorative art of Central Asia nomads of the Xiongnu period. They are mainly made of bronze, but there are also known highly artistic golden examples with inlay. A large number of such buckles are represented by chance findings or comes from predatory excavations in Siberia and Central Asia. In this regard, such materials originating from archaeological complexes in regions where such products were not previously known are particularly important. During regular archaeological excavations of the Tuvan archaeological expedition of the Institute for the History of Material Culture of the Russian Academy of Sciences at the shores of Sayan-Shushenskoe reservoir there was a large collection of openwork belt buckles of the Xiongnu period gathered from undisturbed tombs of Ala-Tei 1 and Terezin. Among them there are presented absolutely unique and having analogues in the neighboring territories of Inner Asia. Some buckles from Tuva correspond to the samples found in the Minusinsk basin, others to Transbaikalian, Mongolian and Chinese types, that, in turn, are unknown in the Minusinsk basin. The territory of Tuva is thus a kind of link between the regions of Inner Asia, that appeared at this time in the sphere of influence of the Xiongnu and the sphere of spread of their cultural and artistic traditions. The article introduces a preliminary catalog of buckles found until now in order to put them into scientific circulation before the full publication of materials of burial grounds, excavations of which are still not completed yet.
Памятник наскального искусства в долине реки Торгалыг – Гора Кара-Туруг (Овюрский район Республики Тыва)
ПАМЯТНИК НАСКАЛЬНОГО ИСКУССТВА В ДОЛИНЕ РЕКИ ТОРГАЛЫГ – ГОРА КАРА-ТУРУГ (ОВЮРСКИЙ РАЙОН РЕСПУБЛИКИ ТЫВА)
М. Е. Килуновская, А. В. Семенов, Л. Д. Чадамба
Статья вводит в научный оборот результаты исследований петроглифов на горе Кара-Туруг в долине р. Торгалыг Овюрского района Республики Тыва. В ходе многолетних исследований на памятнике открыто большое количество ранее неизвестных изображений, относящихся к различным этапам эпохи бронзы, раннего железа, Средневековья. Разработана периодизация всего массива петроглифов. Подробно описаны наиболее информативные изображения и композиции каждой из эпох, техника их нанесения. Представлены статистические данные по всему набору образов памятника.
История изучения памятников наскального искусства Овюрского района.
Овюрский район (тув. кожуун) расположен в юго-западной части Тувы и граничит на западе с Монгун-Тайгинским, на севере – с Барун-Хемчикским и Дзун-Хемчикским, на востоке – с ТесХемским районом, а на юге – с Монголией. С севера он огражден отрогами Западного ТаннуОла. Большую часть территории района занимает Убсу-Нурская котловина. Природный Убсу-Нурский заповедник является достопримечательностью не только Овюра, но и всей Тувы и входит в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.
На левом берегу р. Торгалыг находится гора Дус-Даг, у юго-восточной окраины которой издревле добывается соль. Это единственная соляная гора в Туве. Вероятно, она имела большое сакральное значение, т. к. концентрация археологических памятников близ данной горы очень высока [Килуновская, 2011, с. 860].
На территории Овюрского кожууна зафиксированы наиболее ранние памятники Тувы. У пос. Торгалыг были найдены архаические каменные орудия типа ручного рубила, которые по археологической периодизации относятся к ашельскому времени – 400–100 тыс. лет назад.
Исследование памятников наскального искусства, расположенных на территории Овюрского района, было начато в середине 50-х гг. XX в. ленинградским археологом А. Д. Грачом. Им было изучено 21 местонахождение с петроглифами по долинам рек Улаатай, Хорумнуг-Ой и Мугур близ с. Хандагайты, и они получили название Овюр I–XXI. Результаты этих исследований опубликованы [Грач, 1957; 1958; 1998, с. 10–13]. Однако местонахождения с петроглифами в долине р. Торгалыг оставались неизвестными вплоть до начала XXI в.
Начиная с 2007 г. (2007–2010 гг., 2015–2018 гг.) петроглифический отряд Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН (г. Санкт-Петербург) начал проводить мониторинг состояния памятников наскального искусства, изученных в 50-е гг. XX в. А. Д. Грачом, а также поиск новых местонахождений [Килуновская, 2018, с. 35–34].
Мониторинг показал, что многие петроглифы, зафиксированные ранее А. Д. Грачом, потеряны в результате действия естественных факторов (корковые разрушения, образование трещин, расслоение скал, обрастание лишайниками и мхом), а также от антропогенного воздействия. Плиты с рисунками использовались для строительных работ жителями пос. Хандагайты [Килуновская, 2012, с. 152–159].
Помимо обследования местонахождений наскальных рисунков, которые были открыты и опубликованы А. Д. Грачом, экспедицией выявлены новые памятники: Кара-Туруг 1, Мортук 1, 2, Куу-Даг 1–8 возле пос. Торгалыг (рис. 1, 2), Кадын-Халыыр и Адарган возле пос. Саглы и новые рисунки у пос. Хандагайты – Мугур I–V, Кызыл-Тейлер [Килуновская, 2012, с. 152–164; Килуновская, Чадамба, 2017, с. 459–460].
Особое внимание в исследованиях было уделено работам в долине р. Торгалыг, близ пос. Дус-Даг, где в течение 8 лет изучалось крупное местонахождение наскальных рисунков Кара-Туруг, содержащее несколько сотен древних изображений. Представленные на нем рисунки в основном относятся к эпохе бронзы и скифскому времени. О существовании этого памятника нам сообщила учитель истории школы с. Дус-Даг Буянмаа Тумат. Она показала их нам в 2009 г. Тогда мы осмотрели местонахождение и пришли к выводу о несомненной значимости этого памятника и необходимости его досконального изучения [Килуновская, 2011, с. 345–346]. Данная статья посвящена публикации основных результатов проведенных работ и периодизации изученных на памятнике изображений.
Методика проведения археологических работ.
Петроглифы Кара-Туруг выбиты на камнях не очень глубоко, поэтому их копирование на микалентную бумагу было затруднено. Многие рисунки покрыты лишайником. В связи с этим археологические работы на памятнике проводились современными методами фиксации с использованием ортофотографии, фотограмметрии, аэрофотоснимков. При работе с наскальными рисунками также создавались 3D-модели, на основе которых строились ортогональные изображения в высоком разрешении. Получившиеся фотографии обрабатывались в программе AdobePhotoshop. В результате было обнаружено много новых изображений и уточнены детали, не замеченные ранее.
Описание памятника Кара-Туруг 1.
Гора Кара-Туруг находится на правом берегу р. Торгалыг, в 6 км от поселка Дус-Даг (рис. 1–4). Гора примечательна высоким скальным обрывом, обращенным на долину Торгалыга. Плоскости с рисунками расположены на Ю-ЮЗ склоне и на вершине горы, отдельные рисунки – на западном склоне. С западной стороны горы расположена седловина, отделяющая Кара-Туруг от соседней горы Куу-Даг, где тоже много петроглифов. В седловине, у подножия горы с южной и северной сторон, а также на уступах, где расположены выходы скал, было обнаружено множество отщепов мелкозернистой окремненной породы со следами ретуширования и использования. Поблизости от горы сосредоточены курганы и другие погребальные и ритуальные комплексы могильника Кара-Туруг 2. Хронологически они распределяются от эпохи ранней бронзы до Средневековья. Здесь раскопаны объекты эпохи ранней бронзы – чемурчекской культуры, средней бронзы – мунх-хайрханской культуры, раннескифского времени – ритуальные выкладки и оленные камни [Килуновская, 2018, с. 39–40].









В ходе исследований на горе Кара-Туруг было выявлено 183 плоскости с изображениями, условно разделяемые нами на 20 групп (рис. 5). На плоскостях встречаются как одиночные фигуры, так и большие композиции. Выходы скал с пригодными для нанесения петроглифов поверхностями идут уступами по южному склону сверху до самого подножия. Они в значительной степени подверглись эрозии и разрушаются, образуя множество отколовшихся плит. Часть блоков с рисунками находятся на останцах в шатком равновесии либо уже смещены со своих мест. Плоскости испещрены трещинами. Очевидно, что многие изображения были безвозвратно утрачены.
Создателями петроглифов на Кара-Туруге применялись техники выбивки, прошлифовки и гравировки. Наибольшая концентрация изображений зафиксирована в группе 1-1. Это слегка наклонный скальный фриз длиной около 15 м и высотой до 2 м (рис. 6–9). Здесь сосредоточено около 140 разновременных изображений – 7 фигур быков, две колесницы, 2 «жилища» с человеческими фигурами внутри, 13 фигур оленей, 22 лошади, 24 человеческих фигуры, 36 фигур козлов. Как и на всех плоскостях, часть выбивок группы 1-1 представляют собой незаконченные фигуры, углубления неправильной формы либо неясные знаки. По-видимому, это основная плоскость на памятнике. Она сложена из красно-коричневого песчаника с темным загаром и разделена трещинами на блоки. Выбивка мелкая, плотная, видны следы подновления. Вначале сверху (в западной части) выбиты две геометрические фигуры (13 х 15 и 13 х 16 см), напоминающие изображения на Мугур-Сарголе в Саянском каньоне Енисея (рис. 8, 4; рис. 9, 1). Однако в отличие от мугур-саргольских каратуругские геометрические фигуры заполнены антропоморфными изображениями, которые выполнены в довольно реалистичной манере, когда можно отличить женские образы от мужских. Учитывая нахождение людей внутри геометрических фигур, нами они интерпретированы как жилища. Остальные антропоморфные фигуры на памятнике показаны в основном схематично. Они участвуют в батальных и охотничьих сценах. Отдельная крупная фалломорфная фигура с большой головой и раскинутыми в стороны руками и увеличенными ладонями находится в верхней части скалы вместе с колесницей (рис. 8, 2; рис. 9, 3). Колесница двусоставная: сначала была изображена та, у которой показан кузов с двумя колесами без спиц и пара упряжных лошадей, затем к ней была пририсована еще одна (колеса с четырьмя спицами, без кузова) (рис. 8, 2; рис. 9, 2). На плоскости представлены интересные жанровые сцены с участием человеческих фигур – это уже описанные «жилища», к которым подходят люди, лошади и другие животные, фигуры мужчины, женщины и ребенка в окружении животных (рис. 8, 5; рис. 9, 4), сцены охоты (рис. 8, 6, 7; рис. 9, 6, 9), сцена поединка, в которой два лучника стреляют друг в друга (их луки соединены одной линией), а под ними кабан (приз или причина поединка) (рис. 8, 3; рис. 9, 8), сцена с повозкой, быками и антропоморфной фигурой (рис. 8, 1; рис. 9, 5). Создается впечатление, что на плоскости представлены какие-то взаимосвязанные сцены, которые могут сложиться в единый мифоэпический сюжет [Килуновская, Семенов, 2018, с. 262–267]. Изображения «жилищ», колесниц и человека с большой головой и раскинутыми в стороны руками, расположенные в верхней части фриза, как и характерные фигуры быков, на наш взгляд, появились относительно синхронно и относятся к эпохе бронзы. К эпохе поздней бронзы можно отнести и схематичные изображения оленей с ветвистыми рогами, и линейные фигуры козлов, а также изображения колесниц. Выделяется также пласт рисунков, выполненных в скифском стиле, – это фигуры оленей и лошадей, всадника на лошади (рис. 8, 8, 9; рис. 9, 7).
К наиболее древнему пласту изображений на горе Кара-Туруг можно отнести петроглифы из группы 16, расположенной возле вершины. Они нанесены на горизонтальных, обращенных к небу торцах скального массива, плоскости покрыты темным налетом. Сами выбивки не подновлялись и покрыты практически таким же темным «загаром», как и окружающие скалы. Всего здесь обнаружено 11 фигур баранов: одиночные (пл. 16-14, 16-20-2 и 16-21), 2 на плоскости 16-10 и 6 на плоскости 16-20 (рис. 10, 1 и 2). Фигуры баранов выбиты неглубоко, аккуратной точечной выбивкой, поверхность скалы перед выбивкой, вероятно, дополнительно прошлифовывалась. Головы, шеи и передние части туловищ заполнены сплошной выбивкой, в то время как остальная часть туловища передана контуром. Животные изображены в профиль, стоящими либо в прыжке. Шеи у них – удлиненные, головы небольшие и переданы реалистично, рога массивные, но в отличие от поздних изображений архаров не гипертрофированы. Туловища баранов изображены грузными, имеют форму трапеции, ноги проработаны плохо либо не переданы совсем, наряду с целыми фигурами есть изображения только головы с передней частью корпуса. Стилистически похожими на изображения бараньих голов можно считать выбивки на плоскостях 16-9 (голова оленя) (рис. 11, 5) и 16-11 (сцена охоты) (рис. 11, 4). Некоторые изображения в похожем стиле нанесены отдельными точками без сплошной пробивки: быки на плоскостях 8-13 и 16-15 и баран на плоскости 16-14 (рис. 11, 1–3). Стиль передачи этих фигур не характерен для писаниц Центральной Тувы, однако находит ближайшие аналогии в Эрзинском районе Южной Тувы, на останце Ямалыг, где под скальным навесом сохранились крашеные рисунки [Килуновская, Семенов, 2011, c. 135–144] ( рис. 12). Эти петроглифы имеют аналоги в минусинском стиле, выделенном для наскальных изображений Южной Сибири как самый ранний, возможно, относящийся к эпохе неолита, но скорее к энеолиту [Советова, Миклашевич, 1999, с. 53–54; Зоткина, Миклашевич, 2016, с. 41]. Особенно им близки изображения баранов на писанице Оглахты [Миклашевич, 2015, рис. 2–5]. Изображения быков в подобном стиле были нами выделены для памятника Саамчыр и отнесены к афанасьевской культуре [Килуновская, 2008, с. 124–133].
К следующему периоду можно отнести изображения быков, повозок, колесниц, жилищ и антропоморфных персонажей, традиционно датируемых эпохой бронзы. Они сосредоточены в основном на плоскости 1-1. Отдельные фигуры быков изображены на плоскостях 5-6-1, 9-5, 12-1, 12-4-1, 12-5-6 (рис. 14). Их можно разделить на два «типа»: 1) с массивными, реалистично переданными телами и небольшими, направленными вперед либо петлевидными рогами (выбивка в этом случае, как правило, очень тонкая и тщательная); 2) схематичные фигуры с «поджарыми» прямоугольными телами и гипертрофированно крупными петлевидными рогами, выполненные грубее.
Еще один пласт изображений, условно связываемый с эпохой поздней бронзы, маркируется появлением изображений колесниц, колес со спицами (пл. 1-1, 4-2, 12-4-3, 14-5, 17-22, 17-28) (рис. 15, 16) и многочисленных фигур лошадей (пл. 1-1, 5-1, 18-1, 17-22) (рис. 17, 18). К этому же времени, вероятно, следует относить часть антропоморфных фигур, изображения оленей и козлов в «процессиях» или «шествиях» вдоль линий – «дорог». Фигуры лошадей выбиты довольно глубоко и тонко, очень много небольших фигур 5–10 см в длину. Лошади показаны поджарыми, вытянутыми, зачастую их схематичные фигуры можно принять за собак или волков. Как правило, изображения этого времени образуют сцены с участием множества фигур – животных и людей.
Особенно интересны композиции на плоскости 17-22 – к мужской фигуре с луком и женской в длинном платье и с длинными косами движется колесница, запряженная парой лошадей (рис. 16). Их окружают 10 лошадей. На плоскости 5-1 (к сожалению, верхняя часть отбита) около 70 фигур лошадей, козлов и лучников, которые расположены в несколько ярусов, разделенных трещинами (рис. 17). Не все изображения выполнены в одинаковой манере, некоторые сделаны довольно грубо и крупными точками (по-видимому, наносились значительно позднее). Но в основном это очень четкие фигуры, сделанные плотной выбивкой с разметкой контура в достаточно реалистичной манере. Изображения лучников дополнены гравированными линиями, которыми также показаны стрелы вокруг спин копытных. На плоскости 18-1 сосредоточено 37 фигур: это ряды лошадей, которые выполнены в одной манере – опущенная вниз морда, два уха, длинный хвост, прогнутая спина, отвисший дугообразно живот, расставленные ноги; сверху и слева две фигуры быков с кольцевидными рогами; внизу по линии идут две фигуры оленей с древовидными рогами (рис. 18). Все эти признаки характерны для петроглифов эпохи бронзы Тувы [Kilunovskaya, 2017, p. 23–38]. Фигуры оленей перекликаются по манере исполнения с представленными на плоскости 5-10 (рис. 18, 2). Подобную манеру мы определили как чыргакский стиль.
Скифское время представлено на горе Кара Туруг фигурами оленей (пл. 1-1, 3-1, 6-3, 7-1, 7-3, 15-3, 15-4-1, 17-4, 17-9, 17-14, 17-16) (рис. 19–22), козлов (пл. 4-2, 11-5, 15-2, 17-29) (рис. 23) и лошадей (рис. 22, 6) в скифо-сибирском зверином стиле. К этому времени можно отнести сцены охоты (пл. 1-1, 7-4, 8-1, 17-1) (рис. 24) и преследования (пл. 5-2) (рис. 24, 5), изображение всадника на плоскости 5-9 (рис. 25).
Среди петроглифов Кара-Туруг 1 представлены фигуры оленей в монголо-забайкальском стиле. В основном они расположены на вершине горы, рядом с оваа ( рис. 21). Фигуры животных достаточно каноничны – длинное туловище, укороченные ноги, удлиненная морда и большой рог с S-видными отростками, вытянутый вдоль спины. Их размеры – 25 х 15 см. Исключением является олень на вертикальной плоскости 7-1, обращенной на ЮВ (рис. 20). Фигура животного направлена вверх под углом и имеет размеры 65 х 40 см.
Другая серия фигур оленей, а также лошадей и козлов выполнена в саяно-алтайском стиле. Для них характерны плавные контуры фигур, длинный рог вдоль тела, горб на спине, ноги показаны подогнутыми и вытянутыми (рис. 22). Очень важен тот факт, что фигура оленя обычно на плоскости одиночная (редко в паре с оленухой). В более позднее время к ней добавлялись другие петроглифы, но изначально она была доминирующей.
Однако на плоскости 6-3 четкой выбивкой с проработкой внешнего контура в манере, характерной для скифского звериного стиля, нанесены три фигуры оленей (рис. 19). У них запрокинутые на спину рога с серповидными отростками, треугольное ухо, реалистично изображенное туловище, ноги с проработанными копытами. Под ними четыре менее четкие фигуры козлов и фигура человека в кафтане и широкополой шляпе с острым верхом, с луком и колчаном на поясе.
На памятнике фигуры козлов являются доминирующими. Они выполнены в разных манерах. Для скифского периода характерна плавность внешнего контура фигуры, выделенное бедро, присогнутые ноги с копытами, высоко поднятый рог (рис. 23). Есть как одиночные фигуры, так и включенные в многофигурные композиции.
На некоторых плоскостях изображены сцены охоты, состоящие из лучника/всадника, копытного животного и собаки в окружении других животных, а также сцены преследования копытных хищниками – волками/собаками. Среди них есть изображения, которые можно отнести к раннескифскому времени (рис. 24). Они отличаются четким контуром, плотной выбивкой и определенной канонизацией: изящные, «поджарые» тела животных, вытянутые шеи и устремленные вперед морды, запрокинутые на спину рога у копытных, удлиненные уши у лошадей. Самой яркой из них является сцена на плоскости 5-9, где глубокой и очень плотной выбивкой с проработкой внешнего контура изображены две фигуры: вверху олень с ветвистым рогом, под ним фигура всадника с горитом за спиной и треугольным головным убором (рис. 25).
Помимо зооморфных и человекоподобных персонажей, определенный пласт изображений составляют знаки, среди которых наиболее характерен знак в виде раздвоенного копыта, представленный как «дополнение» многофигурных композиций на плоскостях 12-1, 12-4, 12-4-3, 17-28 (рис. 26).
Интересной особенностью писаницы КараТуруг является совмещение выбитых изображений с гравировками. Гравировки представляют собой глубоко процарапанные ровные линии, сделанные, вероятно, железным ножом, некоторые из них выглядят свежими, другие покрыты темным налетом, как и неподновленная выбивка. Так, на плоскости 5-1 выбитое изображение человека дополнено выгравированной тетивой лука, оружием на поясе, «волосами» (рис. 17). Здесь же гравировкой показаны стрелы, «вонзившиеся» в выбитую фигуру козла. Еще три лучника изображены исключительно гравировкой. Похожая сцена охоты имеется и на плоскости 8-15, где соседствуют выбитый и выгравированный лучники, а вокруг много хаотичных гравированных линий и выбитые фигуры животных (рис. 27). Изображение лучника на плоскости 16-1 также совмещает выбивку с гравировкой (рис. 28, 1). На плоскостях 11-4, 16-14, 16-16, 17-12 и 17-21 гравированные линии нанесены во множестве и хаотично, они иногда складываются в нечто вроде решетки или сети, образуют «знаки», но довольно невнятные (рис. 28). Более интересна плоскость 7-5, где в решетке из гравированных линий находятся знаки наподобие мандалы или монгольских «узлов счастья» (рис. 29).
Другая плоскость с гравировками – 17-20 – расположена прямо у вершины горы, рядом с ритуальным сооружением – оваа (рис. 30). Здесь на небольшой поверхности (не более 30 см в высоту) изображены два всадника, преследующие горных козлов. Изображение нанесено четкими гравированными линиями, покрыто темным загаром (как и сама скала) и практически незаметно, учитывая, что фигуры совсем небольшие. Верхний всадник ведет второго коня на поводу, на голове показаны длинные волосы, вероятно, косы или украшение шлема, одежда длиннополая, торс и руки покрыты решеткой, изображающей, видимо, ламеллярный панцирь. Всадник ниже стреляет на скаку из лука (конь показан в длинном прыжке). Как и у первого, у него короткий сложный лук, панцирь, на голове такие же «косы». Перед всадниками четыре слабо проработанные фигуры козлов, два из которых «идут» навстречу всадникам, а два ниже «убегают» от лучника и показаны в прыжке. Плоскость расколота, и в ее левой части сохранился еще один выгравированный лук и, видимо, ухо коня, т. е. изображение еще одного всадника утрачено. Интересно, что поверх сцены в правой части камня тонкими гравированными штрихами нанесены изображения двух сложных луков со стрелами. По стилю этот рисунок можно датировать эпохой Средневековья, тюркским или кыргызским временем.
Заключение
Гора Кара-Туруг издревле являлась особо почитаемым местом для местных жителей. Об этом свидетельствует тот факт, что на относительно небольшой горе зафиксировано 183 плоскости, на которых нанесено 1302 изображения. Из них 408 изображений – незаконченные фигуры и неясные выбивки, а 894 поддаются интерпретации (рис. 31): 396 фигур козлов, 215 фигур лошадей, 86 фигур оленей, 71 антропоморфное изображение (включая человека на колеснице и несколько всадников), 43 различных знака. Среди знаков можно выделить круглые углубления, линии, тамги и «копыта». Под вопросом интерпретация знака в виде «треножника» (иногда «ног» больше), встречающегося, например, в центре композиции на плоскости 1-1 (другие на плоскости 4-7, 4-2, 13-4, 14-5 и др.). Особую группу образуют 28 фигур быков. Несколько меньше выявлено хищников (волков и собак) – 15 (сюда первоначально относили многие из петроглифов, которые после изучения прорисовок были определены как фигуры лошадей). Еще меньше – 11 – представлено изображений колесниц, повозок, колес со спицами, в основном образующих пары (особенно интересна повозка в верхней средней части плоскости 1-1, как будто составленная из двух колесниц, причем в изображении «прицепа» использована отличная от самой колесницы техника выбивки). Столько же выделено фигур баранов на горизонтальных плоскостях 16-й группы. В количестве 6 изображений представлены различные прямоугольные фигуры, возможно, жилища (строго говоря, только два из них – с плоскости 1-1 –можно уверенно определить как жилища). Идентифицировано 2 фигуры кабанов: один – совсем небольшой, присутствует в «сцене перестрелки» в нижней правой части плоскости 1-1; другой – частично утраченная фигура, выполненная глубоко выбитым контуром на плоскости 17-18. Исследование памятника продолжается. В дальнейшем планируется его монографическая публикация.
Литература
Грач А. Д. Петроглифы Тувы I (проблемы датировки и интерпретации, этнографические традиции) // СМАЭ. – 1957. – Вып. XVII. – С. 385–460.
Грач А. Д. П етроглифы Т увы I I ( публикация комплексов, обнаруженных в 1955 г.) // СМАЭ. – 1958. – Вып. XVIII. – С. 339–384.
Грач А. Д. Памятники скифского времени на границе котловины больших озер. Саглынская долина // Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. – СПб.: Культ-информ-пресс, 1998. – С. 10–13.
Зоткина Л. В., Миклашевич Е. А. Трасологический анализ петроглифов минусинского стиля на памятнике Оглахты (Хакасия) // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: история, филология. – 2016. – Т. 15, № 5: Археология и этнография. – C. 31–43.
Килуновская М. Е. Быки Саамчыра // Тропою тысячелетий. К юбилею М. А. Дэвлет. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. – С. 124–133.
Килуновская М. Е. Новые петроглифы на южном склоне Танну-Ола в Туве // Археология Южной Сибири. – Вып. 25. – Кемерово: РИО КемГУ, 2011. – С. 86–91.
Килуновская М. Е. Мониторинг археологических памятников Республики Тыва // Археологические памятники России: охрана и мониторинг. Группа археологического мониторинга ИИМК РАН (2001–2010). – СПб.: Инфо Ол, 2012. – С. 102–176.
Килуновская М. Е. Археологические памятники на границе Тувы и Монголии (проблемы культурной принадлежности и хронологии) // Научное обозрение Саяно-Алтая. – 2018. – № 1(21). – С. 35–54.
Килуновская М. Е., Семенов Вл. А. Древнее святилище Я маалыг / / Природа заповедника « Убсунурская котловина». Вып. 2. – Красноярск: Дарма-печать, 2011. – С. 135–144.
Килуновская М. Е., Семенов А. В. Образы и композиции на скалах Овюра, Тува // Современные решения актуальных проблем евразийской археологии. Вып. 2. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2018. – С. 262–267.
Килуновская М. Е., Чадамба, Л. Д. Памятники наскального искусства на границе России и Монголии (Убсунурская котловина) // V (XXI) Всероссийский археологический съезд. Сборник научных трудов. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2017. – С. 459–460.
Миклашевич Е. А. Древнейшие наскальные изображения Минусинской котловины: проблемы и перспективы исследования // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2015. – № 2. – С. 66–78.
Советова О. С., Миклашевич Е. А. Хронологические и стилистические особенности среднеенисейских петроглифов (по итогам работы петроглифической экспедиции КемГУ) // Археология, этнография и музейное дело. – Кемерово: КемГУ, 1999. – С. 47–74.
Kilunovskaya M. P etroglyphs o f T uva / / О рос, Монгол, Хятадын хил зулгаа бүс нутгийн эртний нийгмүүдийн соелын хувьсал ба харилцан нөлөөлөл: Төв Ази ба Умард Хятадын хадны зураг. Эрдэм шинжилгээний хурлын эмхэтгэл. – Улаанбаатар: Адмон Принт, 2017. – С. 23–38.
ROCK ART SITE IN THE TORGALYG RIVER VALLEY – THE KARA-TURUG MOUNTAIN (OVYUR DISTRICT OF THE REPUBLIC OF TYVA)
M. E. Kilunovskaya, A. V. Semenov, L. D. Chadamba
The article introduces the results of research carried out at the Kara-Turug mountain in the Torgalyg river valley in Ovyur district of the Republic of Tuva. The results of long-term studies in the area of the Kara-Turug site led to the discovery of numerous previously unknown images relating to the Bronze Age, the Scythian epoch and Middle Ages. The periodization for all array of petroglyphs was elaborated. The most informative images and compositions for each epoch, the technique of their applying are described in detail. Statistical data on the whole set of images of the site is presented.