Функционирование прокуратуры Хакасской Автономной Области в 1960-1970-е гг.
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ПРОКУРАТУРЫ ХАКАССКОЙ АВТОНОМНОЙ ОБЛАСТИ В 1960-1970-е гг.
Е. О. Чекушкина
В статье на основе архивных материалов рассматривается деятельность прокуратуры Хакасской автономной области в 1960-1970-е гг. как в целом, так и в отдельных районах области, отмечаются положительные и отрицательные моменты в работе прокуратуры. Автором определено, что основными видами деятельности были: надзорная деятельность, борьба с преступностью, правовая пропаганда, рассмотрение и разрешение жалоб граждан. В работе приводятся сведения о штатном составе работников городских и районных прокуратур.
FUNCTIONING OF THE PROCURACY OF THE KHAKASS AUTONOMOUS REGION IN THE 1960S-1970S
Ekaterina О. Chekushkina
Based on archival materials, the article examines the activities of the procuracy of the Khakass autonomous region in the 1960-1970s, both in general and in certain areas of the region, the positive and negative aspects are highlighted in the work of the procuracy. The author determined that the main activities were: supervisory activities, combating crime, legal propaganda, consideration and resolution of complaints of citizens. The paper provides information on the staff of city and district prosecutors.
В 1960-х гг. прокуратурой, в частности, велась надзорная деятельность по осуществлению: 1) общего надзора, 2) следственного надзора, 3) надзора за рассмотрением в судах уголовных и гражданских дел, 4) за законностью в местах лишения свободы.
В деятельности прокуратуры Хакасской автономной области по выполнению приказа Генерального прокурора СССР № 133 от 10 декабря 1955 г. «Об усилении прокурорского надзора за законностью рассмотрения судами гражданских дел» были выявлены недостатки, связанные с малым процентом участия прокуроров при рассмотрении гражданских дел обязательной категории. Самые низкие показатели по гражданскосудебному надзору по области были выявлены в прокуратуре Усть-Абаканского района. Так, прокурор района обеспечил участие в рассмотрении дел обязательной категории «…лишь на 45,6 %, в течение года не опротестовал ни одного незаконного решения суда, тогда как отмена судебных решений по нарсудам Усть-Абаканского района составляет 15,3 %. Возмещение ущерба от хищений в период следствия составляет только 18,7 %»1. Такое положение вещей прокурором района объяснялось тем, что «.до апреля 1960 г. он находился на учебе в г. Харькове, а затем длительное время отсутствовал его помощник. один судебный участок находился в другом населенном пункте, и в связи с этим обеспечить участие по всем делам обязательных категорий не имели возможности. низкий процент возмещения ущерба от растрат, хищений и недостач социалистической собственности объяснялся тем, что уголовные дела по их району расследовались такие, по которым не было возможности возместить ущерб»1 2. В связи с такой ситуацией прокурор области С. П. Адушкин решил выговор не выносить, но сделать предупреждение.
В четвертом квартале 1960 г. с участием прокурора в судебных заседаниях было рассмотрено «.107 дел, или 37 % общего количества, в т. ч. выездных сессиях, а в 1 квартале – 204, или 50 %, из них в выездных сессиях – 84»3. Отрицательно складывалась ситуация в прокуратурах «районов: в Ширинском ни по одному из 8 дел, рассмотренных выездной сессией, не принимали участие общественные обвинители. В Усть-Абаканском, Алтайском районах всего по 1 делу участвовали общественные обвинители. В Бейском – по 4 делам, в Таштыпском – по 5 делам».
В этот период времени прокуратурой велась деятельность по правовой пропаганде. В протоколе совещания горрайпрокуроров Хакасской автономной области 11-12 апреля 1961 г. было отмечено, что в связи с выполнением приказа Генерального прокурора СССР № 43 «О правовой пропаганде среди населения» работниками прокуратуры были прочитаны лекции по темам: «1) преступления против социалистической собственности; 2) преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности; 3) хозяйственные и должностные преступления».
Прокуратурой также проводилась работа по борьбе с пьянством. Самогоноварение было распространено в Аскизском и Таштыпском районах. В Аскизском районе в 1960 г. было изъято 200 аппаратов самогоноварения, в 1961 г. – 90. В г. Абакане в 1961 г. было выявлено 3 случая самогоноварения, однако на оперативном совещании в июле 1961 г. помощником прокурора области А. П. Кишениным было отмечено, что «на самом деле у нас в городе много людей, которые занимаются самогоноварением. Особенно это относится к жителям старого мясокомбината».
Одним из видов деятельности прокуратуры была работа по разрешению жалоб граждан. Помощником прокурора области А. П. Кишени- ным в ходе проверки прокуратуры Ширинского района были выявлены нарушения по данному виду деятельности, которые выражались в следующем: 1) не на все жалобы были заведены наблюдательные производства, не на все жалобы есть ответы; 2) жалобы исполнителям передаются без росписи; 3) есть случаи отправления жалоб лицу, на которое была написана жалоба; 4) разрешение жалоб заключается в основном в разъяснении; 5) допускается волокита. Так, например, «жалоба. поступила 15 апреля, 8 мая направлена в собес, а считается разрешенной 29 апреля. .Всего рассмотрено жалоб с нарушением срока: из 491 – 75. Данные статотчетов не соответствуют действительности»1. В связи с таким положением прокурором области на совещании от 4 октября 1961 г. было предложено установить прокурору Ширинского района срок для исправления всех недостатков до 1 января 1962 г. Проблемы с жалобами наблюдались также в Усть-Абаканском районе: «Поступающие жалобы не разрешаются вовремя, поступают повторно, отсюда и срок разрешения их большой».
В 1968 г. прокуратурой Хакасской автономной области в президиум Хакасского областного суда было принесено 8 протестов, связанных с разрешением судами гражданских дел по искам о возмещении государству ущерба, причиненного недостачами, растратами, хищениями социалистической собственности. В этом же году президиум Хакасского областного суда рассмотрел 70 протестов на приговоры и определения городских народных судов области, из которых: прокурор области принес 25 протестов (15 удовлетворено, 10 отклонено), председатель областного суда – 44 протеста (42 удовлетворено, 2 отклонено), прокурор РСФСР – 1 протест, который был удовлетворен. Во втором полугодии 1968 г. прокуратурой области было принесено 11 надзорных протестов, которые были полностью удовлетворены.
В 1967 г. в Абакане «по настоятельному ходатайству прокуратуры Хакасской автономной области в течение ряда лет и при помощи крайздравотдела. было создано бюро судебно-медицинских экспертиз на самостоятельном балансе, с оперативным подчинением краевому бюро судебно-медицинских экспертиз». Данное бюро могло производить экспертизы по делам как на территории Хакасии, так и по делам южных районов Красноярского края.
Статистические данные в отчетах прокуратур не всегда соответствовали действительности. Так, в ходе проверки работы прокуратуры Боградского района по исполнению приказа Генерального прокурора СССР № 50 от 8 июля 1968 г. «Об улучшении работы по рассмотрению жалоб, заявлений и организации приема граждан в органах прокуратуры» было выявлено: «Если в статотчете показано: направлено жалоб в другие ведомства – 166, то фактически направлено – 160, дано разъяснений по 114 жалобам, фактически – 100, разрешено 24 жалобы, фактически – только 8, из них удовлетворено 7 жалоб, фактически – 4». Согласно докладной записке прокурора Боградского района, после обсуждения результатов проверки прокуратура Боградского района приняла меры для устранения недостатков: «.в журнале учета жалоб делается запись о характере жалоб и результате их разрешения. Все заявления и сообщения о преступлениях регистрируются в отдельном журнале. Подобных ошибок больше не допускается».
Прокуратурой Боградского района проводилась правовая пропаганда. Так, «прокурором и следователем за 1969 г. прочитано 39 лекций, проведено четыре вечера вопросов и ответов. В районной газете опубликовано три статьи на правовые темы».
В справке о результатах проверки работы прокуратуры г. Абакана по исполнению постановления ЦК КПСС и СМ СССР от 23 июля 1966 г. «О мерах по усилению борьбы с преступностью» содержались сведения о прокуратуре: «Прокуратура г. Абакана организована в апреле 1963 г. Аппарат – 9 человек. Прокурор тов. В. К. Гавриленко – работает в данной должности с момента организации прокуратуры. Служебное помещение горпрокуратуры хорошее, но уже тесное. Квартирных телефонов работники прокуратуры, кроме тов. В. К. Гавриленко, не имеют»1. В данной справке было отмечено состояние преступности в городе в 1968 г. по сравнению с 1967 г., а также в 1-м квартале 1969 г. в сравнении с 1-м кварталом 1968 г. Был отмечен рост преступности, возросли случаи таких видов преступлений, как: 1) умышленное убийство с покушениями – с 6 случаев в 1967 г. до 13 случаев в 1968 г.; 2) изнасилования с покушениями – с 9 до 17 случаев; 3) умышленные тяжелые телесные повреждения – с 10 до 15 случаев; 4) кража государственного имущества – с 64 до 67 случаев; 5) кража личного имущества – со 165 до 211 случаев; 6) разбой личного имущества – с 5 до 12 случаев; 7) хулиганство – с 215 до 239 случаев. Одной из причин роста преступности в справке назывался рост населения города.
Прокуратурой г. Абакана проводились проверки об исполнении законов по охране социалистической собственности. Проверки были проведены «на таких ведущих предприятиях города, как мясоконсервный комбинат, трикотажная и кондитерская фабрики, соковинзавод, пимокат- ная и швейная фабрики, Абаканторг, горкоопторг, ОРС. (всего 10 проверок)». Были выявлены различные нарушения, например, «в СУ-31 треста “Промжилстрой” велика текучесть кадров. Так, за 1-й квартал 1969 г. принято на работу 11 чел., а уволилось 38 чел. В том числе за прогулы – 3 чел., в связи с арестом – 2 чел. 19 рабочих СУ-31 в 1968 г. совершили мелкое хулиганство и 17 чел. помещались в вытрезвитель. В 1968 г. было совершено 259 прогулов и 227 чел. подвергнуты мерам дисциплинарного порядка». А на Абаканской обувной фабрике были выявлены «факты грубейшего нарушения охраняемых законом прав трудящихся, в частности, привлечение к работе в сверхурочное время без санкции фабкома и отказ от оплаты сверхурочной работы».
Проводилась городской прокуратурой и правовая пропаганда: «За 1968 г. работники прокуратуры г. Абакана прочли 23 лекции, сделали 12 докладов на сессиях городского Совета депутатов трудящихся и партийно-хозяйственных активах».
В следственной работе отмечались положительные и отрицательные моменты. Так, «за высокие показатели в следственной работе бывший старший следователь тов. А. И. Поляков поощрялся приказом Генерального прокурора СССР и выдвинут на должность прокурора района». Среди недостатков было то, что прокуратурой города допускались случаи необоснованного ареста граждан.
Прокурорский надзор за судебным рассмотрением уголовных дел в городской прокуратуре исполнялся недостаточно полно. Участие прокурора в суде по уголовным делам в 1-м квартале 1969 г. составило 39, а в 1-м квартале 1968 г. прокурор участвовал при рассмотрении 52 дел. Всего дел было рассмотрено за этот же период в 1969 г. – 154, а в 1968 г. – 121. Таким образом, количество уголовных дел увеличилось (на 33 дела), а участие прокурора при их рассмотрении судом уменьшилось (на 13 дел).
Преступность в Аскизском районе в 1969 г., по сравнению с 1968 г., возросла: «Если в январе – апреле 1968 г. было зарегистрировано 95 преступлений, из них 80 по линии уголовного розыска, то за такой же период 1969 г. зарегистрировано 107 преступлений, из них 80 по линии уголовного розыска. Рост общей преступности составил 12,7 %»9. Раскрываемость преступлений составила 98 %, за 1969 г. нераскрытыми остались два преступления. Качество следствия в районе по результатам проверок было низким. За четыре месяца 1969 г. прокуратура разрешила 38 материалов, из которых: разрешено в установленный срок – 17, в срок до одного месяца – 9, до 2-х месяцев – 7, свыше 2-х месяцев – 5. Участие прокурора в суде при рассмотрении уголовных дел увеличилось: в 1-м квартале 1968 г. – 15 дел с участием прокурора, в 1969 г. – 21 дело с участием прокурора. В связи с этим 16 июня 1969 г. был издан приказ прокурора Хакасской автономной области А. С. Побежимова, в котором предписывалось объявить прокурору Аскизского района строгий выговор и возбудить ходатайство перед прокурором РСФСР через прокурора Красноярского края об освобождении прокурора Аскизского района со своей должности.
В справке о результатах проверки работы прокурора Бейского района по борьбе с преступностью и нарушениями социалистической законности за январь – август 1969 г. содержались сведения о прокуратуре: «Аппарат прокуратуры Бейского района состоит из 3-х оперативных работников (прокурор, помощник, следователь) и 3-х технических работников (секретарь, техничка, шофер). Все должности укомплектованы. Прокурор района т. М. К. Жихарев работает с 15 апреля 1966 г.»3. Состояние преступности в районе характеризовалось следующими данными: «В течение восьми месяцев 1969 г. по линии уголовного розыска зарегистрировано 96 преступлений, раскрыто – 93. Процент раскрываемости – 96,8. В 1968 г. зарегистрировано за этот же период 87 преступлений, из них раскрыто 86, процент раскрываемости составлял – 98,8»4. Так, в 1969 г. по сравнению с 1968 г. возросли случаи таких видов преступлений, как: 1) умышленные убийства – с 2 до 4 случаев; 2) умышленные тяжкие телесные повреждения – с 3 до 4 случаев; 3) хищение государственного и общественного имущества путем краж – с 8 до 11 случаев; 4) хулиганство – с 28 до 48 случаев.
В справке о проверке работы прокуратуры Таштыпского района по борьбе с преступностью содержались такие сведения о прокуратуре: «Аппарат состоит из 3-х оперативных работников (прокурор, помощник, следователь) и 3-х технических (секретарь, техничка, шофер). Все должности укомплектованы. Прокурор района т. И. И. Покачаков работает с 20 августа 1969 г.»5. Состояние преступности в районе характеризовалось следующими данными: «Если в 1968 г. было зарегистрировано по линии ОУР 115 преступлений, то в 1969 г. (за 9 месяцев) их – 156, т. е. на 41 больше, или на 26,2 %. Рост же общей преступности составляет на 43 случая больше, или на 27 %»6. В 1969 г. в сравнении с 1968 г. возросли случаи следующих видов преступлений: 1) умышленные тяжкие телесные повреждения – с 3 до 6 случаев; 2) изнасилования – с 3 до 5 случаев; 3) разбой на граждан – с 1 до 2 случаев; 4) грабеж граждан – с 2 до 4 случаев; 5) кражи личного имущества граждан – с 30 до 49 случаев; 6) менее тяжкие телесные повреждения – с 10 до 13 случаев; 7) мелкие хищения государственного и общественного имущества – с 4 до 8 случаев; 8) хулиганство – с 32 до 34 случаев; 9) незаконное ношение оружия – с 1 до 5 случаев; 10) угон автотранспорта – с 1 до 4 случаев. В справке отмечалось, что наибольшее количество преступлений было совершено работниками Абаканского железного рудника – 18 чел., в Абазинском совхозе было привлечено к уголовной ответственности 10 чел., в Таштыпском совхозе – 10 чел. Раскрываемость преступлений составила 98 %, за 1969 г. нераскрытыми остались 3 преступления. Дел, возвращенных судом на доследование, в 1969 г., а также в 1968 г. не было. Участие прокурора в суде при рассмотрении уголовных дело возросло: «Всего в 1968 г. прокурор принял участие по 59 уголовным делам, что составляет 67 % к числу рассмотренных. В 1969 г. – по 82 делам, или 80,4 %».
Согласно справке о результатах проверки работы прокуратуры Орджоникидзевского района, в 1969 г. в штате прокуратуры имелось 2 оперативных работника и 3 технических, должность секретаря была вакантной. Состояние преступности характеризовалось следующими данными: «За 11 месяцев 1969 г. было зарегистрировано 114 преступлений, из них 77 по линии уголовного розыска. В сравнении с аналогичным периодом 1968 г. общая преступность возросла на 40,5 % и по линии уголовного розыска на 14,9 %»1. Рост преступности объяснялся «усилением борьбы с хулиганством (37 %), хищениями государственного имущества по линии БХСС (в 2 раза) и преступлениями, учитываемыми по линии других служб»1 2. Качество следствия в районе было признано удовлетворительным, на дополнительное расследование судом было возвращено одно дело. Объем следственной работы возрос в 2 раза, что объяснялось «…более энергичной работой прокурора т. Полякова и следователя т. Фунтова».
Прокуратурой области были выявлены недостатки в работе прокуроров по надзору за рассмотрением в судах гражданских дел по возмещению ущерба в связи с утратой, гибелью скота в колхозах и совхозах области. Так, «прокуроры Таштып- ского, Бейского, Орджоникидзевского районов за период 4-го квартала 1968 г. и 1-й квартал 1969 г. не предъявили в суд ни одного иска, прокурор Усть-Абаканского района предъявил 4 иска, Алтайского – 1, Ширинского – 13».
В 1969 г. за январь – сентябрь президиумом Хакасского областного суда было рассмотрено 39 протестов на приговоры и определения городских и районных судов области по уголовным делам, из которых: прокурор области принес 15 протестов (12 удовлетворено, 3 отклонено), председатель областного суда – 24 протеста (все протесты удовлетворены).
В этот период состояние преступности хорошо анализировалось в прокуратуре г. Абакана, так как «прокурор г. Абакана тов. В. К. Гавриленко систематически анализирует состояние преступности в городе и информирует горком КПСС. Анализы его многосторонние и заслуживают одобрения. Отдельно тов. В. К. Гавриленко составляет подобный анализ по делам несовершеннолетних».
В 1969 г. в Хакасский областной суд прокуратурой области было направлено 56 дел по первой инстанции, из которых: «Об умышленных убийствах при отягчающих обстоятельствах – 36 дел, об изнасилованиях при отягчающих обстоятельствах – 17 дел, о покушении на жизнь работников милиции – 1 дело, о хищениях в особо крупных размерах – 2 дела»7. Согласно обзору состояния следствия по делам о тяжких преступлениях, подсудных Хакасскому областному суду, эти дела были расследованы: 1) Аскизский район – 17 дел; 2) г. Черногорск – 7 дел; 3) аппарат областной прокуратуры – 6 дел; 4) г. Абакан – 5 дел; 5) Таштып- ский район – 5 дел; 6) Усть-Абаканский район – 3 дела; 7) Боградский район – 3 дела; 8) Бейский район – 3 дела; 9) Орджоникидзевский район – 2 дела; 10) Ширинский район – 2 дела; 11) Алтайский район – 1 дело. Таким образом, всего 54 дела из 56 указанных, о двух оставшихся делах в обзоре ничего не сказано. Что касается процента оконченных дел, то в 1969 г. «.дел областной подсудности окончено следователями 41, или 73,2 % от общего числа, и прокурорскими работниками – 15, или 26,8 %».
В конце 1960-х – начале 1970-х гг. в Хакасской автономной области складывалась трудная зимовка скота «в связи с неполной обеспеченностью кормами и неблагоприятными погодными условиями»10. Прокурором области А. Побежимовым предписывалось всем районным прокурорам: 1) активизировать работу по надзору за соблюдением законов об охране социалистической собственности; 2) организовать на фермах и отделениях совхозов и колхозов проведение бесед, лекций, докладов об ответственности за хищение (в т. ч. в мелких размерах); 3) вносить информацию в партийные и советские органы; 4) обеспечить поддержание государственного обвинения и строгую карательную практику; 5) усилить надзор за исполнением законов о труде и охране труда.
Следственная работа в прокуратуре г. Абакана в 1973-1974 гг. характеризовалась следующими данными: общее количество уголовных дел, оконченных прокуратурой, в 1973 г. составило 208, а в 1974 г. – 241. Из общего количества дел: 1) направлено в суд – 188 в 1974 г. (157 в 1973 г.); 2) прекращено, в % к общему числу оконченных дел, – 53 дела, или 21,7 % (51 дело, или 25 %), по прокуратуре области в 1974 г. – 22,5 %; 3) количество уголовных дел, расследованных с нарушением сроков, – 19, или 7,8 % (28, или 13,8 %), по прокуратуре области в 1974 г. – 13,5 %; 4) возвращено судом на дополнительное расследование – 7, или 3,7 % (10, или 6,4 %), по прокуратуре области в 1974 г. – 6 %1 2. Таким образом, следственная работа прокуратуры в 1974 г. в сравнении с 1973 г. несколько улучшилась.
В 1-м квартале 1975 г. следователями прокуратуры г. Абакана было окончено 80 дел, что составило 42,3 % от общего объема работы по следствию. Дела, направленные в суд, составили 46,3 % от общего объема. Прокурором г. Абакана В. Ю. Лаптевым отмечалось, что «нагрузка на одного следователя прокуратуры города, включая и стажера, выросла в этом году по оконченным делам до 4,4 дела в месяц, а по направленным в суд делам 3,9! В то время как средняя нагрузка по прокуратуре области 2,7 дела, а по направленным в суд и того меньше – 2,2 дела».
В деятельности по правовой пропаганде работниками прокуратуры г. Абакана было прочитано лекций, проведено бесед, выступлений по радио, телевидению, в газетах по разъяснению законов в 1973 г. – 203, в 1974 г. – 238.
В разделе «Общая характеристика» акта проверки работы прокуратуры Орджоникидзевского района в 1976 г. сообщалось, что в штате прокуратуры – 5 человек: прокурор – Г. П. Федоров (работает с 15 мая 1971 г.), следователь-стажер, заведующий канцелярией, шофер, курьер-техничка. Кроме того, в прокуратуре имелся автомобиль ГАЗ-69, отмечалось, что он технически исправен. Также в документе сообщалось: «Прокуратура размещена на 1 этаже в кирпичном здании с водяным отоплением, имеет 4 кабинета, необходимую мебель, пишущую машинку, юридическую литературу и оборудованную фотолабораторию».
В 1975 г. в сравнении с 1974 г. в Орджоникидзевском районе возросло число случаев таких видов преступлений, как: 1) тяжкие телесные повреждения – с 5 случаев в 1974 г. до 9 случаев в 1975 г.; 2) кражи государственного имущества – с 7 до 12 случаев; 3) хулиганство – с 11 до 20 случаев. Кроме того, проверкой было выяснено, что данные отчета по преступности за 1975 г. не соответствовали действительности. Например, число случаев кражи государственного имущества в отчете было указано 10, а фактически – 12; случаи хулиганства – 14, фактически – 20; тяжкие телесные повреждения – 5, фактически – 9.
Правовая пропаганда в Орджоникидзевском районе в 1975-1976 гг. характеризовалась следующими данными: «Из 30 выступлений за 1975 г. – 3 в райкоме КПСС и райисполкоме, 11 – в школах, 2 – на родительских собраниях, 1 – перед преподавателями школ, остальные. перед населением. По одному выступлению в Орджоникидзевском ДОКе, Саралинском руднике, перед членами добровольных народных дружин, в Июс- ском леспромхозе»1. В первом квартале 1976 г. «с лекциями, докладами, беседами на правовые темы было 12 выступлений»1 2. Темы выступлений затрагивали вопросы трудового законодательства, брачно-семейного законодательства, состояние и меры по укреплению социалистической законности, состояние преступности и законности и т. д. Так, «из 12 выступлений за 1-й квартал 1976 г. – 3 на партактиве, 2 – в сельских советах, 2 – в школах, 1 – на родительском собрании, 2 – перед допризывниками и только дважды перед населением».
В ходе проверки работы прокуратуры Алтайского района за пять месяцев 1975 г. было выявлено, что прокурором района З. И. Акуловой проводится значительная работа по общему надзору, притом что прокурор работает без помощника. Но также было отмечено, что проверок по вопросам соблюдения трудового законодательства проводится недостаточно, вследствие чего выявляются не все нарушения. Так, в справке был приведен пример нарушений трудового законодательства: «В Изыхском угольном разрезе наблюдается рост производственного травматизма. В прошлом году здесь, согласно отчета, было 11 несчастных случаев, фактически же их было 12. На данном предприятии 51 женщина занята на тяжелых работах и с вредными условиями труда, 75 женщин работают в ночные смены. Имеют место случаи, когда выходные дни объявляются рабочими. с целью обеспечения выполнения месячного плана, т. е. незаконно».
Преступность в Алтайском районе в 1976 г. возросла по сравнению с 1975 г.: за пять месяцев 1976 г. было зарегистрировано 36 преступлений, за такой же период в 1975 г. – 26 преступлений; «рост преступности составил 38,4 %. По линии уголовного розыска преступность возросла с 15 до 27, или на 80 %»5. Раскрываемость преступлений в 1975 г. составляла 93,3 %, а в 1976 г. – 96,3 %. В 1976 г. нераскрытыми остались два преступления.
Деятельность по рассмотрению и разрешению жалоб в прокуратуре Алтайского района, согласно справке о работе прокуратуры, была признана удовлетворительной: «.за пять месяцев 1976 г. в прокуратуру поступило 23 жалобы. Из 23 жалоб – 3 удовлетворены. Все жалобы разрешены правильно и в установленный законом срок».
Согласно данным справки о проверке работы прокуратуры Ширинского района, в 1976 г. штат прокуратуры состоял из 6 человек: прокурор – А. Г. Ячменев (работает с 25 июня 1971 г.), помощник прокурора, два следователя, техничка, шофер. Кроме того, было указано, что имелась легковая автомашина, марка не была указана. Также было отмечено, что «прокуратура. укомплектована квалифицированными кадрами с высшим юридическим образованием»7. Среди положительных моментов в работе прокуратуры было отмечено, что статистические данные соответствовали действительности. Среди недостатков отмечалось отсутствие нужных проверок в совхозах района в части нарушений трудового законодательства. Так, «в июне 1976 г. прокуратурой области в совхозах района – Туимском овцесовхозе и совхозе “Восток”. были вскрыты факты грубых нарушений… несовершеннолетние привлекались к сверхурочным работам. работали наравне со взрослыми, не проходили ежегодно медицинский осмотр, нарушался порядок приема на работу несовершеннолетних».
В справке было отмечено, что состояние с сохранностью животноводства в 1-м полугодии 1976 г. в сравнении с 1-м полугодием 1975 г. ухудшилось: 1) падеж КРС увеличился со 185 голов (0,8 %) в 1975 г. до 273 в 1976 г.; 2) овец – с 2379 (1 %) до 4791 (1,9 %); 3) телят – со 126 (2,9 %) до 160 (3,5 %); 4) ягнят – с 716 (0,9%) до 1401 (1,7 %). Ущерб составил 34,2 тыс. руб.
Деятельность по правовой пропаганде в Ширинском районе в 1176 г. характеризовалась следующими данными: «.с лекциями, докладами, беседами работники прокуратуры выступили 44 раза, в т. ч. прокурор 9 раз. Из общего числа выступлений – 21 в СПТУ-9, по одному в совхозах Ширинский, “Восток”, “Озерный”. Дважды. на сходах: в п. Марчелгаш, с. Буденное»1 2. Об остальных выступлений сведений не было представлено.
Следственная работа прокуратуры Ширин- ского района характеризовалась следующими данными: за 8 месяцев 1975 г. было зарегистрировано 178 преступлений, из которых – 60 тяжких, за такой же период в 1976 г. – 229 преступлений, из них – 86 тяжких. Рост общей преступности составил 27,9 %, число тяжких преступлений увеличилось на 43 %. Раскрываемость преступлений в 1976 г. составила 95,6 %. Уменьшилось нарушение сроков расследования дел: в 1975 г. из 39 оконченных уголовных дел с нарушением сроков расследования было 16 дел (41 % к числу оконченных), в 1976 г. из 33 оконченных уголовных дел с нарушением сроков было 5 дел (15,1 %).
Состояние преступности в Бейском районе было отражено в справке о работе прокуратуры Бейского района. Так, в 1976 г. по сравнению с 1975 г. возросли случаи следующих видов преступлений: 1) кражи личного имущества – с 13 случаев в 1975 г. до 17 случаев в 1976 г.; 2) тяжкие телесные повреждения – с 2 до 7 случаев; 3) убийства – с 5 до 6 случаев; 4) грабеж государственного имущества – с 1 до 3 случаев; 5) автоаварии – с 9 до 27 случаев; 6) истязания – с 2 до 6 случаев и др. Значительное увеличение автодорожных преступлений (на 18 случаев) объяснялось тем, что «в районе ослаблен прокурорский надзор за исполнением законов на автотранспорте».
Так же как и в Ширинском районе, проверкой было установлено, что в в Бейском районе состояние с сохранностью общественного поголовья скота в 1-м полугодии 1976 г. ухудшилось по сравнению с 1-м полугодием 1975 г.: 1) падеж КРС увеличился с 624 голов (2,2 %) в 1975 г. до 855 голов (2,7 %) в 1976 г.; 2) овец – с 7313 (2,4 %) до 9571 (3,2 %); 3) свиней – с 1633 (5,4 %) до 2011 (8,5 %); 4) телят – с 423 (6,5 %) до 613 (8,7 %); 5) поросят – с 1364 (8,4 %) до 1514 (10,7 %); 6) ягнят – с 1961 (3,2 %) до 3974 (5,3 %).
30 августа 1976 г. прокуратурой РСФСР было направлено информационное письмо прокурорам АССР, краев, областей, городов Москвы и Ленинграда «О некоторых недостатках в работе по оперативному учету и отчетности». В письме сообщалось о фактах искажения данных в отчетах прокуратур: «Установлено, что во многих отчетах были значительно искажены данные о лицах, совершивших преступления, в т. ч. об освобожденных от уголовной ответственности в связи с применением мер общественного воздействия. .В отчетах прокуратур Челябинской, Свердловской, Брянской областей эти показатели были намного занижены, а Куйбышевской, Новосибирской областей, Алтайского края, Татарской АССР – завышены».
Таким образом, в 1960-1970-е гг. прокуратурой Хакасской автономной области велась надзорная деятельность, включая общий надзор, надзор за следствием, за рассмотрением дел судами, за законностью в местах лишения свободы. Прокуратура следила за осуществлением различных приказов Генерального прокурора СССР, вела правовую пропаганду, осуществляла борьбу с преступностью, разрешала жалобы граждан, поступающие в прокуратуру, проводила проверку работы городских и районных прокуратур и предлагала меры к устранению недостатков в работе, если они имелись.
Польские воспитательно-образовательные учреждения во время великой отечественной войны на территории хакасской автономной области
ПОЛЬСКИЕ ВОСПИТАТЕЛЬНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ НА ТЕРРИТОРИИ ХАКАССКОЙ АВТОНОМНОЙ ОБЛАСТИ
С. В. Леончик
В статье рассматривается малоизученная проблема польских воспитательно-образовательных учреждений на территории Хакасской автономной области (ХАО) в годы Великой Отечественной войны. В Боград- ском районе ХАО находился польский детский дом, а школы и детские сады для детей депортированных поляков находились в Абакане, Черногорске, Усть-Абакане и Бограде. После окончания войны польские дети могли вернуться на родину.
POLISH EDUCATIONAL INSTITUTIONS DURING THE GREAT PATRIOTIC WAR IN THE TERRITORY OF THE KHAKASS AUTONOMOUS REGION
Sergey V. Leonchik
The article examines the poorly studied problem of the Polish educational institutions in the Khakass Autonomous Region during the Great Patriotic War. There was a Polish orphanage in the Bograd district of the Khakass Autonomous Region, and there were schools and kindergartens for children of deported Poles located in Abakan, Chernogorsk, Ust-Abakan and Bograd. After the war, Polish children could return to their homeland.
1 сентября 1939 г. началась Вторая мировая война, развязанная немецким фашизмом, с вторжения на территорию Республики Польша. Для поляков эта война стала войной на два фронта – 17 сентября восточные границы Польши без объявления войны переходят советские войска. После взятия в плен польских военнослужащих на бывших польских землях начались массовые аресты среди гражданского населения, а затем и самая массовая кампания – депортация.
Депортации, проведенные в 1940 г., по своей массовости и жестокости были особенно трагичными для польского народа, ведь они затронули не только определенные социальные группы – пострадали невинные семьи. Группы работников НКВД, военнослужащих, местной милиции и сельского актива приходили в дома и квартиры ночью или на рассвете, проводили обыск и приказывали в очень короткое время собрать вещи. Выселяемые имели право взять с собой имущество весом: для осадников и лесников – не свыше 500 кг на семью, для остальных категорий – до 100 кг на человека. Собрать самые необходимые вещи в течение нескольких минут часто было невыполнимой задачей. Затем депортированные семьи везли в вагонах для скота, часто в неизвестном направлении, без еды, в ужасающих санитарных условиях. На новом месте польские семьи ждала бытовая неустроенность, подневольный труд в тяжелых климатических условиях, мучительная разлука с родиной и оставшимися далеко членами семьи.
В результате четырех операций по насильственной высылке, проводимых в 1940-1941 гг., было выслано 320 000 граждан Польши. Всего за период с 1940 по 1949 г. в СССР было депортировано, по разным оценкам польских историков, от 900 000 до 1 500 000 польских граждан [1, c. 4-9].
В Красноярский край и Хакасскую автономную область после основных операций по депортации в 1940-1941 гг. было выслано, по одним источникам, от 15 000 до 16 000 чел., по другим же – от 18 000 до 25 000 чел. До сентября 1941 г. депортированные находились на положении ссыльных, на местах за ними осуществлялся надзор органов НКВД, где их ставили на учет и направляли на тяжелые работы в шахты, в колхозы, в леспромхозы.
30 июля 1941 г. в Лондоне был подписан договор между эмигрантским правительством Польши и Советским Союзом, получивший название договора Сикорского-Майского. После подписания этого договора, а также после визита генерала Сикорского в СССР Президиум Верховного Совета СССР амнистировал всех граждан Польши, заключенных в лагеря и тюрьмы Советского Союза в 1939-1941 гг. Что касается ссыльнопоселенцев, им выдали справки об освобождении, но все они остались в прежних местах пребывания. Договор Сикорского-Майского предусматривал создание на территории СССР представительств посольства польского правительства – делегатур. В Сибири было образовано 5 делегатур, одна из них – в г. Красноярске [2].
Красноярская делегатура осуществляла контакт с польскими гражданами через своих доверенных лиц. Такие доверенные лица находились в Абакане, Черногорске, Усть-Абакане, Минусинске, Краснотуранске, Казачинском. В начале 1942 г. делегатура через своих доверенных лиц осуществляет огромную работу по социальной помощи полякам. Организуются склады продовольствия, столовые, дома инвалидов, детские сады (в Черногорске и Усть-Абакане), школы (в Черногорске, Краснотуранске, Бограде и Усть- Абакане).
Для детей-сирот, а также тех детей, чьи родители были на фронте или не могли по болезни содержать их, создавались детские дома. В Красноярском крае таких детдомов было три – Порожский детский дом в Казачинском районе, Маломинусинский детский дом в Минусинском районе и Болшеербинский детский дом в Боград- ском районе Хакасской автономной области. На момент открытия в Большеербинском детском доме насчитывалось 150 детей.
В феврале 1943 г. вследствие ухудшения отношений между СССР и польским эмигрантским правительством заметно изменилось и положение польских граждан в СССР. Стали закрываться делегатуры, начались проблемы в снабжении детских домов. В июле 1943 г. при Наркомпросе РСФСР был создан Комитет по делам польских детей в СССР, который кратко назвали «Комполь- дет». Передача Большеербинского детского дома в ведение районо и «Компольдета» произошла 25 февраля 1943 г. Из акта передачи известно, что детдом занимал два приспособленных здания. Заведующей на момент передачи была Ванда Сур- кантова из Белостока, после передачи – Мария Плющик. Персонал состоял из 16 человек.
Из воспоминаний бывшего воспитанника польского детского дома в Большой Ербе Эдварда Цимермана, проживающего в настоящее время в г. Бельско-Бяла Республики Польша, можно узнать, какими были условия жизни и обучения.
Эдвард, будучи подростком, после смерти матери прибыл вместе с сестрой Геновефой в Большую Ербу 17 сентября 1944 г. Он вспоминает, что тогда директором детдома был Франчишек Карпиньский. В детдоме была 4-классная школа. Все педагоги и технический персонал были поляками. Условия для обучения были очень тяжелыми. Учебников, тетрадей и ученических принадлежностей практически не было. Не было и чернил. Обычно растирали в порошок кирпич, затем полученный порошок смачивали и пробовали писать. Писали на газетах. В школе обучали польскому языку, математике, русскому языку, а также пению, рисованию и физической культуре. При детдоме был организован ансамбль, который выступал перед жителями Большой Ербы. В свободное время зимой дети катались на коньках на речке. Коньки делали сами – сначала из дерева, затем оббивали проволокой. В детдоме было три коровы. Две из них служили вместо коней, на них возили дрова из лесу. Хозяйственными работами заведовал Владислав Штуковский. Летом старшие дети работали на сенокосе. Мальчики часто плели корзины, которые меняли на продукты питания у местного населения.
Эдвард Цимерман вспоминает, что спальня мальчиков находилась над подвалом, где хранился картофель. Старшие мальчишки пробили в полу дырку и с помощью проволоки длиной около 1,5 метра вытягивали картошку из-под пола, затем в близлежащем лесу ее пекли в костре. Голод постоянно преследовал детей. Кухня размещалась в отдельном доме. Дети напрашивались носить воду из речки, за что получали сухой кусок хлеба. Девочки умело изготавливали занавески из газет – ткани на шторы не было.
В Государственном архиве Красноярского края сохранились отчеты о деятельности Больше- ербинского детдома, и в одним из них можно прочесть: «Дети воспитываются на польских героях, как то Костюшко, Эмилии Плетэр, Домбровского и из организаторов Комитета польских патриотов Ванды Василевской и генерала Первой польской армии Берлинга. Материалы берутся из польских газет “Вольна Польска” и книг на польском языке из библиотеки СПП из Москвы. Таких книг получено на детский дом 110 шт. На таких материалах воспитываются польские дети в духе польских патриотов».
В 1945 г. в детский дом приехала Елена Бла- жевич, которая стала исполнять обязанности заместителя директора детского дома и директора школы. Приехала она вместе с пожилым отцом, который работал сторожем и умер до отъезда из Большой Ербы, где его и похоронили. А директор Ф. Карпиньский был арестован и увезен из деревни. Говорили, что ему предложили руководить колхозом, но он отказался, за что власти его и арестовали. Новым директором детдома был назначен Юзеф Сова. Перед самым отъездом Эдвард Цимерман с сестрой получили извещение о гибели на фронте их отца – они остались полными сиротами.
Дети Большеербинского польского детского дома выехали на родину в Польшу вместе с детьми из Маломинусинского детского дома. Произошло это 27 марта 1946 г. Целый месяц длилась их репатриация. В самом начале дети из Большой Ербы попали в разделительный пункт в Госты- нине, затем два месяца жили в детском доме во Вроцлаве, а уже после Вроцлава их направили в детдом в Шклярскей Порембе. Однако не все дети сразу могли поехать в этот детдом – часть попала в спецбольницу для лечения трахомы, широко распространенной в те годы в Хакасии.
Немного осталось в живых бывших воспитанников польско-сибирских детских домов. Каждые два года они собираются на съезды бывших воспитанников, где встречаются со своими ровесниками – друзьями тех суровых военных лет их детства.
ЛИТЕРАТУРА
Репрессии против поляков и польских граждан. Исторические сборники «Мемориала». – М., 1997. – С. 4-9. Brzoza Cz. Polska w czasach niepodleglosci I II wojny swiatowej (1918-1945). – Krakow, 2001. – C. 295-299.
Становление Енисейского пароходства в 1861-1914 гг
СТАНОВЛЕНИЕ ЕНИСЕЙСКОГО ПАРОХОДСТВА
В 1861-1914 гг
Н. В. Гонина
Становление енисейского речного пароходства проходило в сложных условиях. Освоение русла Енисея было трудной инженерно-технической задачей, требующей большого количества исследований и капиталовложений. Не менее сложным было решение политических вопросов, в том числе международного плана. Путь по Енисею практически сразу стал вопросом внешней политики, так как являлся частью наиболее удобного маршрута из Европы в Азию через Ледовитый океан и Сибирь. В итоге комплекса разнонаправленных процессов паровой флот и судоходство по основному течению Енисея стали реальностью. И большую роль в этом сыграли енисейские предприниматели.
THE FORMATION OF THE YENISEI SHIPPING COMPANY IN 1861-1914
Natalya V. Gonina
The formation of the Yenisei River Shipping Company took place in difficult conditions. Mastering the channel of the Yenisei was a difficult engineering task requiring a large amount of research and investment. Equally difficult was the solution of political issues, including the international plan. The path along the Yenisei almost immediately became a matter of foreign policy, since it was part of the most convenient route from Europe to Asia through the Arctic Ocean and Siberia. As a result of a complex of multidirectional processes, the steam fleet and navigation along the main course of the Yenisei became a reality. And a great role in this was played by Yenisei entrepreneurs.
История транспорта – тема, которой уделяется незаслуженно мало внимания, учитывая, какое значение имеют коммуникации для нашей страны. В последние десятилетия количество работ по данной теме растет, но, к сожалению, очень часто они имеют прикладной характер и выполняются по заказу предприятий либо в формате лекционного курса для студентов-транспортников. Одна из главных причин – отсутствие наработанной научной методической базы. Интересно, что достаточно развитая история экономики также очень мало уделяет внимания истории транспорта как самостоятельного явления, отводя ему подчиненную роль. На этом фоне важное место занимает работа Г. Гольца [1], в которой сделана серьезная заявка на проработку методологии исследования истории коммуникаций и их роли в развитии государства. К сожалению, специалисты мало обращают на нее внимания. С другой стороны, данная книга сосредоточена преимущественно на сухопутных коммуникациях, а, например, авиационный транспорт не берется во внимание.
В территориальных рамках Енисейской губернии наиболее проработанными темами являются история Транссибирской магистрали (с сильным перевесом аспекта строительства) и история Северного морского пути [2; 3]. История речного пароходства рассматривается преимущественно в контексте развития транспорта в целом [4]. Единственная работа специалиста-историка, посвященная водному транспорту на Енисее, сосредоточена на отражении темы в периодической печати [5].
Развитие парового судоходства стало не только экономическим, но и культурным событием в жизни России XIX в. Пароходов было мало, совершали они один-два рейса в навигацию и воспринимались населением как чудо. Железная дорога на паровой тяге, появившаяся позднее, таких эмоций уже не вызывала. Так как первые пароходы в европейской части России представляли собой не столько транспорт, сколько предмет роскоши (как сегодня дорогой автомобиль), они обычно имели благоустроенный салон и использовались для катания зажиточной публики. Тем более что в силу слабости двигателя и высокой стоимости экономически они были невыгодны. Постепенно с увеличением мощности машин и развитием отечественного судостроения пароходы стали использоваться и для перевозки грузов. В 1842 г. было дано разрешение на организацию частных пароходных компаний, и они стали активно развиваться, особенно – в пореформенный период. Однако количество пароходов в стране даже в начале XX в. было небольшим, а применение – достаточно ограниченным.
Интересно, что паровой флот унаследовал традицию наименования от больших речных и морских парусных кораблей. Каждое судно получало звучное название, подчеркивающее его уникальность. В ходу была древняя традиция называть корабли в честь святых либо в честь членов царской семьи. Однако вскоре дух модерна нашел отражение в наименовании пароходов в честь известных путешественников, предпринимателей, ученых и мореходов. Также получила продолжение традиция XVIII в., когда корабли называли в честь городов, часто так определялся порт приписки судна. Чем больше становилось пароходов, тем проще были их названия.
Особенностью сибирских рек, в отличие от рек европейской части России, была большая длина русла, высокая скорость течения и кратковременность навигационного периода, что формировало повышенную потребность в паровом транспорте. С другой стороны, развитию паропароходства
мешала неизученность фарватеров, порожистость и часто меняющийся уровень воды в реках. Это было причиной частых аварий. Енисей и сегодня признается самой сложной для судоходства рекой в мире. Относительно небольшой грузооборот также сдерживал интерес к пароходному сообщению.
Но для Енисейска ситуация выглядела по-другому. Река была основной экономической и коммуникационной линией, определявшей рождение и всю жизнь города. Через Енисейск осуществлялась вся связь с Севером, по Енисею проходил основной грузопоток. Поэтому для енисейцев развитие пароходства имело особую привлекательность и перспективы, и они стремились его развивать вопреки всем трудностям.
В 1861 г. по инициативе енисейского купца А. С. Баландина и при участии купцов Игнатия и Александра Кытмановых, Алексея и Ефима Грязновых, Алексея и Сергея Калашниковых была создана «Енисейская компания пароходства и торговли», целью которой было «производить как торговую промышленность, так и вообще заниматься перевозкой грузов и пассажиров, если только это будет выгодно». 24 июня был заложен первый на Енисее колесный пароход, который был назван в честь великой реки. Из Перми, с завода Гулгета, была выписана паровая машина в 60 л. с., деревянные корпуса парохода и двух барж сделали рабочие под руководством крестьянина Худякова. Основная работа компании планировалась по Туруханскому краю. Генерал-губернатор поддержал это начинание. Устройство парохода и двух барж обошлось компании до 40 000 руб. серебром. 23 мая 1863 г. «Енисей» ушел в первый рейс до с. Усть-Кемского, который занял в одну сторону 39 минут и обратно 1 час 40 минут. На борту находилось 100 человек. 31 мая «Енисей» отправился в Туруханский край, а 16 июня возвратился в Енисейск. Его приветствовали пушечной пальбой. 29 июля пароход снова отправился в низовья Енисея и 19 сентября в Енисейске закончил первую навигацию [6, с. 392, 403-404].
В том же году енисейские купцы Сизов и Ефимов построили небольшой пароход «Опыт» в 20 л. с. и также отправили его в низовья Енисея. Позднее его купил И. Кытманов. Третий пароход «Александр» был построен в 1870 г. рыбопромышленником А. Павловым, а затем продан купцу А. К. Матонину. В 1873 г. А. С. Баландиным был построен пароход «Александр», который затем был продан А. К. Матонину и перепродан туруханскому купцу П. Сотникову. Всего на маршруте Енисейск – Туруханский край было четыре колесных парохода. Они уходили из Енисейска между 22 мая и 1 июня и возвращались в конце сентября или в первых числах октября. Два из них с машинами в 60-70 л. с. совершали по два рейса, а остальные – по одному. Большие буксирные баржи вмещали около 250 тонн [6, с. 385, 459, 469, 496, 512; 7, с. 154-155].
Повседневная жизнь парохода определялась его торговыми и рыбопромышленными функциями. А. Норденшельд оставил интересное описание своего плавания по Енисею на пароходе «Александр»: «…Это была передвижная паровая плавающая мелочная лавка, в которой хозяйничал приветливый и добродушный купец (Иван Михайлович Ячменев), по-видимому, вовсе не знакомый с обязанностями моряков… Один из людей стоял на носу парохода, беспрестанно измеряя глубину длинным шестом. Для избежания сильного течения реки пароход шел около самого берега и часто так близко к нему, что без труда можно было бы перепрыгнуть на берег. . “Александр” буксировал сначала одну, а потом две приблизительно таких же размеров, как пароход, барки, предназначенные для приема рыбы, приобретаемой на товары и приготовляемой для соления часто на палубе. На всем пути между Енисейском и морем была только одна пристань, но как пароход, так и барки были снабжены лодками разных размеров, которыми поддерживалось сообщение с берегом.
“Александр” наравне со всеми прочими пароходами сибирских рек топился не углем, а дровами, которых употреблялось на один рейс более 150 саженей. .частые остановки были нужны не только для торговли с туземцами, но и для нагрузки топлива. мы часто, несмотря на крики лоцмана “ладно”, попадали на мель. Вследствие этого двигались мы вперед так медленно, что только через месяц достигли г. Енисейска» [7, с. 81-83].
Параллельно развитию пароходства на Енисее решался вопрос о Северном морском пути. В 1860-е гг. предприниматели М. К. Сидоров и А. М. Сибиряков начали активную работу по организации маршрута через Ледовитый океан для торговых связей с Европой. Русские чиновники и мореходы относились к затее скептически. В ходу была фраза президента Академии наук Ф. Литке о Карском море как «ледяном погребе», в котором невозможно мореплавание. Но идея нашла поддержку за рубежом. Англичане, шведы, норвежцы давно искали возможности пройти Северным морским путем в Азию, к сокровищам Китая и Индии. Впрочем, сибирская пушнина и полезные ископаемые их также интересовали.
Во второй половине 1870-х гг. экспедиции ученого А. Норденшельда и капитану Д. Виггинсу удалось пройти через проливы Карского моря к Енисейскому заливу. В 1877 г. пароход М. К. Сидорова «Утренняя заря» под руководством капитана Шваненберга прошел из дельты Енисея через Карское море до Санкт-Петербурга. В дальнейшем судоходство по Северному морскому пути было обеспечено иностранными судами с мощными паровыми машинами, которые нанимали сибирские и европейские предприниматели [6, с. 385]. Однако морские корабли не могли пройти устье Енисея из-за плохого знания фарватера, поэтому у Бреховских островов либо у с. Гольчиха осуществлялась перегрузка товаров на енисейские пароходы, которые дальше везли на баржах груз до Енисейска.
Осуществление судоходства по Енисею было очень трудным делом. Мели, скалы, пороги, быстрое течение и штормы угрожали кораблям. На этом пути неоднократно гибли суда и терялись грузы. Еще опаснее было движение по Ледовитому океану среди плавучих льдов. Дело осложнялось кратковременностью периода навигации. Наиболее благоприятное время для прохождения проливов в Карском море было в августе, и путь занимал 20 дней. От Гольчихи до Енисейска путь занимал месяц, а ледостав начинался в октябре.
Первым иностранным пароходом, пришедшим в Енисейск через Северный морской путь, была «Москва» И. Л. Кноппа. В 1878 г. «Москва» привезла 4 тыс. пудов товаров, в том числе сахар, табак, керосин, лампы и 1050 бутылок шампанского. Как писал А. И. Кытманов, он был встречен многочисленной публикой и «.произвел прекрасное впечатление своей чистотой, даже комфортом в каютах.» [6, c. 544].
Движению пароходов в южном направлении мешали пороги, которые невозможно было преодолеть при слабом двигателе. Поэтому наладить пароходное сообщение с Красноярском удалось только с помощью пароходов иностранного производства. В 1882 г. пароход «Москва» сделал удачную попытку пройти Казачинский порог и 14 мая пришел в Красноярск. Пароход был куплен у барона Кноппа купцом Н. Г. Гадаловым, который отправил его далее до Минусинска, открыв, таким образом, грузо-пассажирское паровое судоходство между Красноярском и Минусинском. В 1884 г. Кнопп продал Н. Г. Гадалову пароход «Дальман» с двумя баржами. «Дальман» прошел Казачинский порог и стал курсировать раз в неделю между Красноярском и Енисейском. Таким образом, Гадаловы перехватили у енисейцев контроль над основным речным путем. В 1885 г. по случаю приезда на пароходе иркутского генерал-губернатора Игнатьева пароход был переименован в «Граф Игнатьев» [6, c. 566, 598]. А. Уманьский писал: «.Публика енисейская с торжеством встречает и провожает каждый пароход, особенно красноярский. Ко времени появления парохода она толпами стекается на набережную и терпеливо выжидает, пока на отдаленной глади покажется дымок парохода» [8, c. 32-33].
В том же году местный рыбопромышленник М. И. Буданцев купил на пароходах, пришедших Северным морским путем, паровую машину из Штеттина и построил небольшой пароход «Анну» (15 л. с.), который делал один рейс в навигацию в низовья Енисея. В результате в Туруханском крае действовало уже пять пароходов. В 1897 г. енисейский золотопромышленник С. В. Востротин купил в Глазго английский колесный пароход «Гленмор» («Glenmore») и переименовал его в «Орел»1 [9, с. 117-118].
В 1887-1890 гг. в южной части Енисея появились еще три парохода А. Гадалова: «Россия», «Усердный» и «Дедушка», которые курсировали между Минусинском и Енисейском. От Енисейска до Красноярска пассажиры платили в первом классе 10 руб., во втором – 7 руб. 25 коп. и в третьем – 3 руб. 70 коп., за багаж – 60 коп. с пуда, провоз товаров стоил очень дорого. Этим же маршрутом ходил «Святой Николай» А. Сибирякова. Плата за пассажирские билеты была ниже, чем у Гадалова: от Енисейска до Красноярска: 1 класс – 9 руб. 10 коп., 2 класс – 6 руб. 85 коп., 3 класс – 3 руб. 20 коп., багаж по 40 коп. [6, с. 594, 602, 618, 627-628].
К концу 1880-х гг. относятся попытки освоения новых водных путей бассейна Енисея. В 1888 г. паровой катер «Сибирячка», построенный на приисках и принадлежавший И. Д. Черемных, поднялся по Подкаменной Тунгуске и ее притокам, а в 1889 г. ходил по Большому и Малому Касу и по Нижней Тунгуске. Капитан «Сибирячки» одел своих матросов в форменное платье и старался сделать из енисейских рабочих настоящих моряков. Все это, как пишет А. И. Кытманов, очень смешило енисейскую публику. Попытка катера пройти пороги Ангары закончилась неудачей. И. Д. Черемных также купил пароход «Опыт» и перевел его на Обь-Енисейский канал. Туерные пароходы А. Сибирякова «Святой Иннокентий» и «Илим» поднимали хлеб от Минусинска через Енисейск и Стрелку до Илимска. Через ангарские пороги были проложены цепи, что обеспечило судоходство [6, с. 627, 639, 672].
Таким образом, Енисейск стал центром очень оживленного пароходного сообщения. Был наконец-то решен вопрос об устройстве пристаней, который долгое время был дискуссионным. Основной объем перевозок составляли северная рыба и южный хлеб. Активизации товарооборота мешали высокие тарифы на перевозку. Иностранные товары привозились не всегда удачно, так как не находили спрос, но объем грузов постепенно возрастал. Строительство железной дороги дало большие заказы на перевозку рельсов Северным морским путем. Однако с развитием судоходства оно не становилось менее опасным. Регулярно происходили потери судов и грузов из-за мелей, скал или штормов. Например, в 1890 г. на Осиновском пороге разбился и затонул пароход «Феникс», купленный А. И. Кытмановым для рыбопромышленного дела [6, с. 647, 650-651, 663, 672, 680].
Государственные чиновники, как и енисейские пароходовладельцы, понимали необходимость изучения русла Енисея для обеспечения безопасности судоходства. Уже в 1866 г. экспедицией И. Лопатина было сделано описание берега Енисея. Последующие экспедиции, снаряжаемые министерствами, Русским географическим обществом и сибирскими предпринимателями, проводили промеры глубин и описание фарватера. Накопленный материал был обобщен А. И. Вилькицким и вместе с результатами его собственных многолетних исследований вошел в Атлас Енисея, который стал руководством для капитанов и лоцманов на многие годы [10; 11].
В 1900 г. паровой флот Енисея состоял уже из 37 судов, в том числе 9 казенных пароходов обслуживали строительство железной дороги и расчистку русла Ангары. В 1910 г. Н. Н. Гадалов, А. П. Кузнецов, В. И. Карнаков, А. И. Кытманов учредили «Акционерное общество пароходства по реке Енисею» из 6 пароходов с уставным капиталом 700 тыс. руб. Компания владела пароходами «Игнатий», «Енисей», «Святой Николай», «Гленмор», «Скотия». Пароходы курсировали по Енисею в навигационный период1 [4, с. 41; 5, с. 25-31].
В период русско-японской войны выяснилось, что Транссибирская магистраль не справляется с объемами грузоперевозок, и тогда снова вспомнили о Северном морском пути. Частные пароходные компании по своим возможностям не удовлетворяли военным задачам, поэтому возникла необходимость в создании на Енисее казенного пароходства из приобретенных за границей судов. Корабли прибыли на Енисей в 1905 г. Срочное Енисейское пароходство было создано в 1907 г. и находилось в ведомстве Министерства путей сообщения. В его составе было пять пароходов и девять барж. В 1909 г. во время ледохода два парохода утонуло и один пароход «Ангара» был переведен на Обь [9, с. 124-128; 12, с. 151-157; 13, с. 489-490].
Из-за казенного статуса пароходство не могло заниматься коммерческими перевозками. В III Государственную думу дважды поступал законопроект, в котором предлагалось провести реорганизацию пароходства, но получили отказ, так как «пароходство по р. Енисею, представляя громадное экономическое и культурное значение для Сибири, должно в целях ограждения местного населения от возможной эксплуатации частными пароходовладельцами оставаться в заведывании казны» [14, с. 302-304].
В 1913 г. освоение Северного морского пути и Енисея вышло на новый уровень. По инициативе норвежского предпринимателя Й. Лида было создано «Сибирское акционерное общество пароходства, промышленности и торговли», в состав которого вошли представители столичного дворянства и чиновничества, русские и иностранные предприниматели, заинтересованные в освоении природных ресурсов региона. В планы компании входила международная торговля, развитие морского и речного пароходства, добыча полезных ископаемых и лесозаготовки.
В 1914 г. министром путей сообщения в Совет министров был внесен проект новой организации Енисейского пароходства, выработанный междуведомственным совещанием при Управлении внутренних водных путей и шоссейных дорог. Цель пароходства заключалась, с одной стороны, в удовлетворении местных потребностей торговой и промышленной жизни Енисейского края, а с другой – в обеспечении вывоза по р. Енисей из Сибири в Европу зерновых продуктов, леса и сырья и ввоза из Европы в Сибирь земледельческих орудий, машин, обработанных металлов и колониальных товаров. В качестве удачного опыта деятельности приводилась в пример работа компании Йонаса Лида. В законодательном порядке было утверждено положение «О Добровольном флоте», согласно которому Енисейское пароходство становилось коммерческим предприятием, состоящим в ведении Министерства путей сообщения по управлению внутренних водных путей и шоссейных дорог [14, с. 302-304].
Летом 1914 г. флотилия из судов, закупленных за границей и предназначенных для Оби и Енисея, была отправлена по Северному морскому пути. Приобретение речной флотилии за границей объяснялось тем, что наши судостроительные заводы были обременены военными заказами. В Германии, в Гамбурге, были куплены четыре речных винтовых буксирных парохода: два по 500 л. с. и два по 220 л. с. и два мореходных лихтера «Шальк» и «Корреспондент» грузоподъемностью по 650 т каждый. Все суда проходили необходимый ремонт и реконструкцию. Кроме того, в Англии, на заводе Торникрофта в Саутгемптоне, были заказаны два паровых буксирных катера по 130 л. с.; до Оби их везли в разобранном виде на одном из лихтеров.
Благодаря распорядительности чинов министерства, заведовавших снаряжением судов, и энергии Й. Лида нашей флотилии удалось за два дня до объявления войны выйти из устья Эльбы и затем благополучно миновать немецкие воды. 2 августа суда вышли из Тромсе. К экспедиции присоединился лоцман Иоганнсен, сподвижник Норденшельда. В дальнейшем плавании флотилия разделилась: один из пароходов «Мария» с лихтером пошли до Обдорска, остальная же часть флотилии (три парохода и один лихтер) направилась к Насоновым островам в устье р. Енисей [15, c. 445-446].
Утром 24 августа флотилия прибыла к Насо- новскому острову. Здесь произошла перегрузка товаров и проверка состояния кораблей. Пароходы были переименованы в честь сибирских рек: «Эрнст Гюнтер» в «Иртыш», «Гертруда Гилле» – «Ангара», «Карл Вальтер» – «Тобол», лихтер «Корреспондент» – «№ 623». 22 сентября корабли пришли в Енисейск, а 29 сентября – в Красноярск [16, c. 252-257].
Таким образом, формирование парового флота на Енисее имело три основных источника: деятельность местных предпринимателей, интерес иностранных компаний и работа центральных и местных властей. За 50 лет удалось решить сложнейшую задачу – обеспечить регулярное движение пароходов по всему руслу Енисея в период навигации. Был в основных чертах решен и вопрос организации Северного морского пути, что открывало большие перспективы для развития енисейского речного пароходства.
ЛИТЕРАТУРА
Гольц Г. А. Культура и экономика России за три века, XVIII-XX вв. – Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. – Т. 1. – 535 с.
Гилько М. А. Транссибирская магистраль: для кого и за чей счет // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история: сб. ст. по матер. XI Междунар. науч.-практ. конф. – Новосибирск: СибАК, 2012. – С. 92-96.
Гончаров А. Е. К вопросу о начале англо-русской торговли по Северному морскому пути в конце XIX в. // Вестник Красноярского государственного педагогического университета им. В. П. Астафьева. – 2012. – № 2. – С. 344-350.
Федорова В. И. Развитие транспортной сети в Енисейской губернии во второй половине XIX – начале ХХ в. // Экономическое развитие Сибири. Материалы Сибирского исторического форума. Красноярск, 12-13 октября 2016 г. – Красноярск: Резонанс, 2016. –С. 39-43.
Кискидосова Т. А. Проблемы водных путей сообщения в Енисейской губернии в освещении региональной периодической печати второй половины XIX в. // Научное обозрение Саяно-Алтая. – 2018. – № 4(24). – С. 25-31.
Кытманов А. И. Краткая летопись Енисейского уезда и Туруханского края Енисейской губернии, 15941893 гг. – Красноярск: СФУ, 2016. – 850 с.
Экспедиции к устьям Енисея 1875 и 1876 гг.: со статьей адъюнкт-профессора зоологии Упсальского университета Г. Тэля о плавании его по Енисею в 1876 году и двумя картами плавания (перевод с шведского). – СПб., 1880.
Уманьский А. Очерки золотопромышленности в Енисейской тайге. – СПб., 1888. – 167 с.
Нансен Ф. Через Сибирь. – М.: Изд-во «Игра слов», 2012. – 304 с.
Лопатин И. А. Дневник Туруханской экспедиции 1866 г. // Записки Императорского Русского Географического Общества. Т. XXVIII, № 2. – СПб., 1897. – С. I- IX, 1-188.
Атлас реки Енисея от Енисейска до Енисейского залива. – СПб., 1900.
Зевеке В. От Гамбурга до Красноярска водным путем // Водные пути и шоссейные дороги. – 1915. – № 4. – С. 151-157.
По поводу казенного пароходства на Оби и Енисее // Водные пути и шоссейные дороги. – 1914. – № 10. – С. 489-490.
Преобразование Енисейского казенного пароходства // Водные пути и шоссейные дороги. – 1914. – № 6. – С. 302-304.
Суда ведомства путей сообщения на Великом Северном пути // Водные пути и шоссейные дороги. – 1914. – № 9. – С. 445-446.
Краснов Е. А. Прибытие новой казенной флотилии на Енисей // Водные пути и шоссейные дороги. – 1915. – № 6. – С. 251-257.
Проблема оцифровки массовых геналогических источников по коренным жителям Южной Сибири на материалах государственного архива Красноярского края
ПРОБЛЕМА ОЦИФРОВКИ МАССОВЫХ ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ ПО КОРЕННЫМ ЖИТЕЛЯМ ЮЖНОЙ СИБИРИ НА МАТЕРИАЛАХ ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА КРАСНОЯРСКОГО КРАЯ
А. С. Нилогов
В статье рассматривается вопрос использования оцифрованных ревизских сказок инородческого населения южных уездов Енисейской губернии XIX в., хранящихся в Государственном архиве Красноярского края (ГАКК), для составления хакасских родословных. Речь идет о материалах восьмой ревизии 1834 г., девятой ревизии 1850 г. и десятой ревизии 1858 г., охватывающих улусы степных дум: Кызыльской, Качинской, Койбальской и Сагайской (Степная дума соединенных разнородных племен).
THE PROBLEM OF DIGITIZATION OF MASS GENEALOGICAL SOURCES ON THE INDIGENOUS PEOPLE OF SOUTHERN SIBERIA ON THE MATERIALS OF THE STATE ARCHIVE OF THE KRASNOYARSK REGION
Alexey S. Nilogov
The article discusses the use of digitized revision tales of the alien population of the southern districts of the Yenisei province of the XIX century, stored in the State Archive of the Krasnoyarsk region (SAKR), for compiling of Khakassian lineages. These massive genealogical sources are of great value for modern genealogies. We are talking about the materials of the eighth revision of 1834, the ninth revision of 1850 and the tenth revision of 1858, covering the uluses of the Steppe dumas: Kyzyl’s, Kachin’s, Koybal’s, Sagai’s (Steppe duma of united diverse tribe).
В Государственном архиве Красноярского края (далее – ГАКК)1 в фонде № 160 «Енисейская губернская казенная палата» хранятся ревизские сказки на инородческое население Минусинской котловины1 2. Речь идет о предках современных хакасов, информация о которых содержится в трех последних ревизиях 1834, 1850 и 1858 гг.3 Все переписи населения из указанной описи оцифрованы и бесплатно доступны зарегистрированным пользователям электронного читального зала ГАКК (система удаленного доступа). Эти массовые генеалогические источники наиболее востребованы современными жителями региона для восстановления родословных, так как содержат ценную информацию о составе семей предков, живших в XIX в.
По инородцам Ачинского и Минусинского округов в фондах архива наиболее полно отложились материалы последних двух ревизий 1850 и 1858 гг. Кочевое и оседлое население этих округов Енисейской губернии является предками современных хакасов, большая часть из которых сегодня проживает на территории Республики Хакасия (около 64 тыс. человек, по переписи 2010 г.). Другой массив аналогичных источников хранится в Национальном архиве Республики Хакасия (фонды № И-1 «Койбальская степная дума», № И-2 «Степная дума соединенных разнородных племен») и архиве г. Минусинска (фонд № 15 «Минусинское уездное казначейство»).
Несмотря на появившуюся общедоступность данных источников, существуют некоторые проблемы по удаленному использованию их. Прежде всего, обращает на себя внимание низкое качество цифровых образов, доступных через интеринтернет.
Оптимальным для полноценной дешифровки и чтения является разрешение 300 dpi, однако в представленных сканокопиях разрешение составляет 84 dpi. Разрешение цифровых копий с компьютеров в читальном зале самого ГАКК чуть больше – 92 dpi, однако доступны они именно в самом архиве. Для сравнения в лучшую сторону можно привести пример Государственного архива Пермского края (ГАПК), который в рамках регионального проекта «Поколения Пермского края» оцифровывает массовые генеалогические источники, выкладывая их бесплатно в открытый доступ4. Цифровые образы исповедных ведомостей, метрических книг и ревизских сказок отсканированы в цветном виде с хорошим разрешением (300 dpi), что позволяет полноценно работать с историческими источниками.
Вторая проблема касается самого электронного каталога ГАКК, в котором продублированы многочисленные ошибки из бумажных описей, из-за чего затруднен поиск нужной информации. Конечно, работа по созданию точного фондового каталога сложная и кропотливая, однако вполне достижимая, тем более если речь идет о таком инновационном продукте, как электронный фондовый каталог. Не исключено, что часть ошибок возникла при переводе данных с бумажных описей на электронный носитель, но предположим также, что изначально не была произведена сверка конкретных названий дел с их содержимым.
Приведем конкретные примеры названий дел из электронного каталога, где ошибочно указано «русское население» вместо правильного «нерусское население».
► Ф.160 Оп.З Д.441 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.442 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.443 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.444 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.445 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.446 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.447 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.448 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.449 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.450 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.451 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
► Ф.160 Оп.З Д.452 Ревизские сказки на русское население Кизильской степной думы
В результате проведенной сверки заголовков дел и самого контента через систему удаленного доступа ГАКК нами выявлены все дела из описи № 3 фонда «Енисейской губернской казенной палаты», в которых содержатся ревизские сказки на нерусских жителей Ачинского и Минусинского округов.
Восьмая ревизия 1834 г.
Д. 337 Ревизские сказки Красноярского округа ведомства качинских оседлых инородцев, 1834 г., 206 л.
Девятая ревизия 1850 г.
1. Д. 419 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Сагайского 2-й половины улуса, 1850 г., 53 л.
2. Д. 420 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Ближнекар- гинского улуса, 1850 г., 64 л.
3. Д. 421 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Койбальской степной думы Таражакова, Большебайкотовского, Малобайко- товского, Абугачаева, Кольского, Арши, Канды- кова улусов, 1850 г., 97 л.
4. Д. 430 Ревизские сказки на крестьян Минусинского округа Шушенской волости и инородцев Качинской степной думы, 1850 г., 100 л.
5. Д. 438 Ревизские сказки Кызыльской степной думы Басагарской отдельной управы на кочующих инородцев, 1850 г., 20 л.
6. Д. 439 Ревизские сказки на инородцев Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Карачерского улуса, 1850 г., 21 л.
7. Д. 440 Ревизские сказки на инородцев Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Изушерского улуса, 1850 г., 20 л.
8. Д. 441 Ревизские сказки на кочующих инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Каза- новского улуса, 1850 г., 19 л.
9. Д. 442 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Малоаргунской управы, 1850 г., 15 л.
10. Д. 443 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Камларской управы, 1850 г., 37 л.
11. Д. 444 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Малоачинской управы, 1850 г., 23 л.
12. Д. 445 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Басагарской управы 1-й и 2-й половины, 1850 г., 23 л.
13. Д. 446 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Курчиковой управы, 1850 г., 26 л.
14. Д. 447 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа Мелецкой отдельной управы Кызыльского рода 2-й половины, 1850 г., 38 л.
15. Д. 448 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Игинской управы, 1850 г., 47 л.
16. Д. 449 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Большеачинской управы, 1850 г., 44 л.
17. Д. 450 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа ведения Кызыльской степной думы Кызыльской управы, 1850 г., 32 л.
18. Д. 451 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа Кызыльской степной думы Мелецкого рода 1-й половины, оной управы, 1850 г., 29 л.
19. Д. 452 Ревизские сказки на кочующих инородцев Ачинского округа Кызыльской степной думы Шуйской управы, 1850 г., 41 л.
20. Д. 453 Ревизские сказки на кочующих инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Кизиль- ского улуса, 1850 г., 9 л.
21. Д. 454 Ревизские сказки на кочующих инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Белтирского улуса, 1850 г., 91 л.
22. Д. 455 Ревизские сказки на кочующих инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Кий- ского, Дальнекаргинского, Каргинского улусов, 1850 г., 36 л.
23. Д. 456 Ревизские сказки на кочующих инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Кивин- ского улуса, 1850 г., 46 л.
24. Д. 457 Ревизские сказки на кочующих инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы соединенных разнородных племен Сагай- ского 1-й половины улуса, 1850 г., 54 л.
25. Д. 458 Ревизские сказки на оседлых инородцев Красноярского округа Качинской инородной управы, 1850 г., 48 л.
26. Д. 459 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Татышева улуса, 1850 г., 16 л.
27. Д. 460 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Татарова улуса, 1850 г., 86 л.
28. Д. 461 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Кубанова улуса, 1850 г., 68 л.
29. Д. 462 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Шилошина 2-й половины улуса, 1850 г., 70 л.
30. Д. 463 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Тубинского улуса, 1850 г., 40 л.
31. Д. 464 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Астынского улуса, 1850 г., 15 л.
32. Д. 465 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Мунгатова улуса, 1850 г., 32 л.
33. Д. 466 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Тинского улуса, 1850 г., 17 л.
34. Д. 467 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Абалакова улуса, 1850 г., 23 л.
35. Д. 468 Ревизские сказки на кочевых инородцев Минусинского округа Качинской степной думы Шилошина 1-й половины улуса, 1850 г., 49 л.
Десятая ревизия 1858 г.
1. Д. 622 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Степной думы соединенных разнородных племен Сагайского рода 1-й и 2-й половины, 1858 г., 108 л.
2. Д. 639 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Койбальской степной думы (Кандыков род, Мало-Байкотовский род, Абу- гачаев род, Арши род, Таражаков род); г. Минусинска поселенцы, состоящие в цехе слуг, 1858 г., 57 л.
3. Д. 640 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Абаканской инородной управы Шалошина 2-й половины рода, 1858 г., 74 л.
4. Д. 641 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Абаканской инородной управы Шалошина 1-й половины рода, 1858 г., 96 л.
5. Д. 642 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Абаканской инородной управы Шалошина 1-й половины рода, 1858 г., 30 л.
6. Д. 643 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Абаканской инородной управы Тубинского рода, 1858 г., 46 л.
7. Д. 644 Дополнительные ревизские сказки Минусинского округа Абаканской волости; ревизские сказки на инородцев Минусинского округа ведомства Абаканской инородной управы Тинского рода, 1858 г., 77 л.
8. Д. 645 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы Белтирского рода, 1858 г., 102 л.
9. Д. 646 Ревизские сказки на инородцев Ачинского округа ведомства Кызыльской степной думы, 1858 г., 333 л.
10. Д. 647 Метрические книги за 1837 год церквей Красноярского округа (Нахвальской, Юксеевской, Сухобузимской); ревизские сказки на оседлых инородцев Сагайской степной думы Сагайского 1-й половины улуса (только заголовок) и Качинской инородной управы, 1858 г., 91 л.
11. Д. 648 Ревизские сказки на инородцев Красноярского округа Качинской инородной управы, 1858 г., 35 л.
12. Д. 649 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Койбальской степной думы Кольского рода и Сагайской степной думы Карачаровского рода, 1858 г., 32 л.
13. Д. 657 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Сагайской степной думы, 1858 г., 242 л.
14. Д. 658 Ревизские сказки на инородцев Минусинского округа Июсской инородной управы, 1858 г., 280 л.
1859-1860 гг.
1. Д. 714 Ревизские сказки Ачинска и Ачинского округа, Минусинского округа Сагайской степной думы, Абаканской инородной управы, 1859-1860 гг., 46 л.
2. Д. 715 Дополнительные ревизские сказки на инородцев Ачинского округа ведомства Кызыльской степной думы, Енисейского округа Анцифе- ровской волости Тунгусской управы, поселенцев Енисейского округа Анциферовской волости, 1860 г., 38 л.
Таким образом, всего в описи № 3 фонда № 160 по 8-й ревизии 1834 г. имеется 1 дело, по 9-й ревизии 1850 г. – 35 дел, по 10-й ревизии 1858 г. – 14 дел и 2 дополнительных дела за 1859-1860 гг.
Данное источниковедческое исследование было проделано в рамках проекта по созданию электронного онлайн-словаря хакасских фамилий, в основу которого будет положена информация из ревизских сказок. В частности, ревизия 1850 г. дает репрезентативный срез по большинству хакасских фамилий, которые фиксировались при массовой переписи коренного населения. Данный словарь позволит широкому кругу читателей начать самостоятельные генеалогические поиски. Он позволит документально удостоверить процесс фамилизации хакасов, став отправной точкой для составления историй конкретных хакасских фамилий.
Геокультурный код саха в историко-культурном ландшафте Прибайкалья
ГЕОКУЛЬТУРНЫЙ КОД САХА В ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОМ ЛАНДШАФТЕ ПРИБАЙКАЛЬЯ
В. В. Ушницкий
В статье изучается формирование геокультурного кода народа саха в историко-культурном ландшафте Байкальского региона. Анализируется курыканская теория происхождения саха, прочно утвердившаяся в советской науке. Приводятся сведения китайских источников о племени курыкан. В последнее время А. В. Харинский доказывает невозможность отождествления курумчинской археологической культуры Прибайкалья со средневековыми курыканами. В то же время бурятский археолог Б. Б. Дашибалов построил большую доказательную базу, связывающую бурятскую этнографию с археологической культурой хори- курыкан. О пребывании предков саха на Байкальском регионе свидетельствует топонимика края и многочисленные археологические памятники. Показывается формирование геокультурного кода народа саха в рамках историко-культурного ландшафта Ангаро-Байкальского региона в XII-XIV вв.
GEOCULTURAL SAHA CODE IN THE HISTORICAL AND CULTURAL LANDSCAPE OF THE BAIKAL REGION
Vasilii V. Ushnitski
The article examines the formation of the geocultural code of the Sakha people in the historical and cultural landscape of the Baikal region. The article analyzes the Kurykan theory of the origin of Sakha, firmly established in Soviet science. The information of chinese sources about the Kurykan tribe is given. Recently, A. V. Kharinsky proves the impossibility of identifying the kurumchinsk archaeological culture of the Baikal region with the medieval Kurykans. At the same time, Buryat archaeologist B. B. Dashibalov built a large evidence base linking the Buryat ethnography to the archaeological culture of the hori-kurykan. The toponymy of the region and numerous archaeological sites testify to the stay of the Sakha ancestors in the Baikal region. The formation of the geocultural code of the Sakha people within the historical and cultural landscape of the Angara-Baikal region in the XII-XIV centuries is shown.
Введение
Курыканскую теорию происхождения саха с применением результатов археологических материалов, фольклорных и лингвистических источников обосновал А. П. Окладников [1]. Комплексный метод изучения этногенеза саха применял И. В. Константинов [2]. Все достижения советской науки в этнографии, лингвистике, археологии, антропологии и генетике подвел в своем монографическом исследовании А. И. Гоголев [3]. Основным достижением возглавляемой им в течение 1970-1980-х гг. археологической экспедиции Якутского государственного университетата явилось открытие кулун-атахской скотоводческой культуры XIII-XV вв. на Средней Лене [3]. Анализ находок, найденных на стоянках кулун- атахцев, привел к выводу о прибытии предков саха после монгольских походов в Прибайкалье в XIII-XIV вв. Изучение генеалогии предво- дителей-дарханов саха показывает, что последняя волна переселенцев с юга могла прибыть в XVI в. [2]
В якутской этнографии и в поздней археологической культуре кыргыс-етехев встречаются предметы с «кыпчакским обликом», что даже позволило выделить отдельно кыпчакский компонент в этногенезе саха [3]. Встречаются вещи и слова монгольского происхождения, которые можно отнести к эпохе Монгольской империи. Эти материалы дополняются новыми археологическими находками в долине Туймаада – центре якутской культуры XIV-XVII вв. Поэтому следует допускать отдельные проникновения южных скотоводов в Витимо-Оленекский бассейн, однако имеющиеся факты свидетельствуют о прибытии основных южных скотоводческих предков саха в качестве компактной группы в XIV-XV вв.
Поскольку основу этноса составляют отдельные локальные группы, зачастую прикочевавшие с далеких земель, то перед нами стоит задача поиска их среди названий средневековых племен, упоминаемых в письменных источниках. Я. И. Линденау – автор XVIII в., опираясь в своем исследовании на мнение современных ему якутов, утверждал о формировании народа на территории вокруг Байкала. По его данным, якуты там делились на восемь родов, совпадающие с названиями центральных якутских улусов в XVIII в. [4]
До Я. И. Линденау Предбайкалье в качестве прародины саха упоминается в трудах Н. Вит- сена, И. Идеса и Ф. И. Страленберга, еще много авторов после него писали о байкальской прародине этноса [4]. Затем из китайских и арабо-персидских письменных источников нам становятся известными названия тюрко-монгольских племен, населявших регион Байкала в средние века. На этой основе в советский период сформировалась курыканская теория происхождения саха, обоснованная Б. Э. Петри, Г. В. Ксенофонтовым [5] и А. П. Окладниковым [1]. Более того, курыканам приписывается курумчинская археологическая культура VI-X вв.
Обсуждение
При обсуждении байкальской прародины саха возникает проблема прибытия на Среднюю Лену или уже сформировавшегося в регионе Байкала (Я. И. Линденау [4], А. П. Окладников [1] и И. В. Константинов [2]) народа, или же отдельных племен, участвовавших в этногенезе саха на территории Центральной Якутии (Г. В. Ксенофонтов [6], А. И. Гоголев [3]).
В связи с предполагаемой курыканской прародиной на Байкале нельзя не обойти вниманием так называемый «Усть-Ангинский общеучкуры- канский обрядовый комплекс» (по Д. С. Дугарову) в Приольхонском крае. Он состоит из горы Ерд и скалы Ая, а также других почитаемых мест (гор и озер) – Улан-Хада, Сахюртэ, Хуурай нуур и др. Здесь же расположены священные пещеры, могильники, петроглифы, городище, в основном датированные курыканским временем, но есть и более древние памятники как основа позднейших культов. Самым значительным элементом церемонии является массовый хороводный танец ехор, причем в старину он продолжался до шести и более суток, напоминая многодневный обрядовый круговой танец якутов осуохай на весеннем общественном празднике ысыах [7].
Изучив топонимы Кудинской долины, Т. М. Михайлов высказал мнение о том, что этот степной край с тремя культовыми местами считался священным еще с глубокой древности. Для курыканов он был таким же родным, близким и священным, как и для их потомков в лице булага- тов и эхиритов, которые сохранили многие древнейшие религиозные культы, обряды, пантеон, святилища и мифологические представления [8, с. 183]. Помимо Кудинской долины, почти равное по общественной значимости общекурыканское священное место фиксируется и на озере Байкал (на Ольхоне и в Приольхонье). Об этом свидетельствует сосредоточение абсолютного большинства курыканских памятников Восточной Сибири. Например, здесь найдено самое большое число городищ-площадок (святилищ) – около 30 [9] – и столь же преобладающее число «погребальнопоминальных» памятников.
Дополнительным подтверждением этнополитического единства курыканского государства в Прибайкалье является существование главного сакрального места древнего общества в центре населенной территории – Кудинской долины. И понятно, почему, уйдя под натиском монголоязычных племен далеко вниз по р. Лене, якуты (как часть курыканов) до сих пор сохраняют воспоминания о своей священной южной стране-прародине Кудай дойду, или Худай куола [10].
Отождествление предков саха с курыканами обосновано и на археологических источниках. По словам А. И. Гоголева, анализ археологического материала из центральных районов Якутии, датируемого XIV-XVIII вв., показывает определенное сходство некоторых вещей с курыканскими [3]. С курыканским наследием в якутской традиционной культуре связывается обряд трупосожжения, существовавший до середины XVII в. Интересно также провести аналогию между надмогильными сооружениями курыкан из каменных плит в виде пирамидок высотой до метра (ураса) и якутским обрядом «Проводы Айысыт», когда над закопанным последом женщины собирали из лучинок урасу и сжигали.
После А. П. Окладникова археологическое изучение средневековых культур Байкальского региона дополнено открытиями новых памятников и получило более широкое осмысление. Так, А. В. Харинский понятие «курумчинская культура» оставляет лишь потому, что это определение довольно прочно вошло в археологический обиход. Он предлагает этим словом назвать лишь один из культурно-хронологических этапов в истории Ангаро-Ленской области, культуроопределяющими признаками этапа служат захоронения долоновского типа и уту-елгинская керамика. Время их существования на территории Предбайкалья – VIII-XI вв. [11, с. 20]. По мнению А. В. Харинского, понятия «курыканская культура» и «курумчинская археологическая культура» (выделяемая на основе захоронений черенхынского типа) территориально не совпадают. Он предлагает закрепить за средневековыми захоронениями на боку с подогнутыми ногами, ориентированными головой преимущественно на северовосток, термин «погребения черенхынского типа». Судя по китайским хроникам, гулиганы жили к югу от Северного моря (Бэйхай), соотносимого с озером Байкал. Поэтому они могли проживать в Тункинской долине и низовьях Селенги [11, с. 14; 12, с. 25-27, 53]. Эти районы располагаются южнее, чем область распространения погребений черенхынского типа.
Результаты исследования
По сведениям якутского фольклора, предки народа саха происходили из народа «быраа- скай» (от русского «братские») или от «татаар». Согласно Я. И. Линденау, Омогой был из рода Боотулу (окающее имя батулинцев), который главенствовал на данной территории до прихода предка саха Эллэя [4, с. 21]. Имя Омогоя произ- водно от монгольского слова «омок» («обок») – «род», «племя», «клан» [13].
В XII в. ойраты вытеснили туматов – вероятных потомков дубо – с территории степной Тувы. Именно туматы, по мнению В. С. Николаева, были теми мигрантами, которые принесли погребения с конем в Южное Приангарье и положили начало усть-талькинской археологической культуре [14, с. 158]. По якутским легендам, предки саха сначала жили в стране Ураанхай, потом проживали по р. Ангаре и у оз. Байкал [15, с. 256]. По некоторым данным, предки саха воевали с народом ураанхай и, проиграв войну, были вынуждены оставить свою страну [6]. Видимо, эти легенды связаны с миграциями исторических туматов.
По мнению иркутских археологов, материалы усть-талькинской археологической культуры свидетельствуют о формировании протоякутской культуры на территории Прибайкалья в домонгольский и монгольский периоды. Вроде бы этому противоречат мнения бурятских ученых о принадлежности материалов данной культуры к булагатам и гипотеза А. П. Окладникова, связавшего их с ранними монголами на данной территории [1]. Еще ранее якутский археолог И. В. Константинов, ознакомившийся на месте с материалами Сегэнутского и Усть-Талькинского могильников, пришел к выводу об их генетической связи с формированием якутского народа [16; 2]. Также им было выдвинуто предположение о долгом совместном обитании предков саха и западных бурятов – булагатов в Прибайкалье.
На территории Средней Лены вплоть до начала XVII в. жили некие «туматы», ассимилированные представителями народа саха [17]. Отождествление легендарных туматов с кулун-атах- ской культурой XIV-XV вв. в этой связи выглядит актуальным. Однако кулун-атахская культура плавно перетекает в якутскую, это просто этап становления якутского народа на Средней Лене.
По радиоуглеродным данным, зарождение и распространение усть-талькинской археологической культуры в Южном Приангарье относится к XII в., поэтому эта дата совпадает с расселением туматов [14]. Носителей этой культуры связывают с туматами и усуту-мангунами, а также с приан- гарскими татарами. Возможно, татары – беженцы с Буир-нура, как потомки монголоязычных шивей, связаны с предками ойрат-бурятов, относимых к баргутскому союзу. Якутские легенды прародителей Эллэя и Омогоя отводят к народу «татаар». Также упоминается, что на Средней Лене жил еще чужой, воинственный народ тумат, с которым воевал Омогой, олицетворяемый обычно с народом «бырааскай» [15].
Якутские легенды бегство Эллэя с отцом Татаар-таймой через безводную пустыню связывают с поражением татаар от народа «нуучча», напоминающего обозначение чжурчжэней – нюйчжа (позднее якутское обозначение русских «нуучча», возможно, совпадение или отождествление) [6]. Буряты свое появление на Байкале также связывали с появлением в Монголии бродячего народа «ниуча». В одном из разрушенных ритуальных комплексов усть-талькинцев были найдены шесть серебряных сосудов. На донце одного из них имеется руническая надпись, на донце другого – тамга [18, с. 210]. Руническая надпись прочно связывает усть-талькинцев с тюркоязычным миром.
По мнению иркутских археологов, подчинение Предбайкалья монголами не повлекло за собой уничтожения или переселения племен усть-талькинской культуры. Наоборот, кочевники Предбайкалья были вовлечены в культурную и политическую жизнь империи и, вероятно, даже участвовали в военных походах чингизидов уже после смерти Чингисхана [19, с. 139].
Если внимательно прочитать русский перевод труда Рашид ад-Дина, то получается, что усуту-мангуны – это отдельное монгольское племя, проживавшее по р. Ангара, и только рядом с ними оговаривается нахождение четырех областей «пегих лошадей» [20]. Получившее историографическую известность имя алакчинов появилось от компилятивной работы Абулгази (автор XVII в.), где отождествляется племя усуту-ман- гун и упоминаемые рядом с ним четыре области «пеголошадников» под одним именем [21].
Б. Р. Зориктуев считает усуту-мангунов изначальными монголами, которые вышли из своей прародины Эргуне-кун только в VIII в. [22]. Таким образом, усуту-мангуны отличаются от приангарских татар и, по-видимому, являются тем племенем, из которого возникли буряты. Сведения Рашид ад-Дина об обитании племени «пеголошадников» в Приангарье представляются актуальными в ракурсе локализации племени бома, упоминаемого в китайских источниках V- VII вв. Отметим, что термины «элочжи» и «бома» считаются китайской транскрипцией тюркского слова «ала» [20, с. 108-116].
Абулгази отождествлял приангарских татар с алакчинами, которые жили вокруг г. Алакчин [21]. Следует сказать, что среди буир-нурских татар существовало племя алчин, от которых воспроизводят алшынов в составе казахского народа. Видимо, в Приангарье истребления сумело избежать как раз племя алчин-татар.
Преемственность между якутскими погребениями с конем с захоронениями усть-талькинской культуры доказывается присутствием внутримогильных конструкций в виде колоды и ящика-гроба; трупоположением покойных, вытянутых на спине; наличием погребений животных (коней) в отдельной могильной яме [14, с. 157].
Заключение
Таким образом, в этногенезе саха просматривается прибайкальский геокультурный код, связанный с туматами и усуту-мангунами, иначе – приан- гарскими татарами [23; 17]. О пребывании предков саха в Байкальском регионе свидетельствует топонимика края и многочисленные археологические памятники. С целью конкретизации предков саха со средневековыми племенами Прибайкалья необходимо проводить на этой территории целенаправленные археологические исследования.
ЛИТЕРАТУРА
Окладников А. П. История Якутской АССР. Т. I. Якутия до присоединения к русскому государству. – М.; Л., 1955. – 295 с.
Константинов И. В. Происхождение якутского народа и его культуры. – Якутск: Бичик, 2003. – 92 с.
Гоголев А. И. Якуты (проблемы этногенеза и формирования культуры). – Якутск: Изд-во ЯГУ, 1993. – 200 с. Линденау Я. И. Описание народов Сибири (первая половина XVIII в.). – Магадан: Магадан. кн. изд-во, 1983. – 176 с.
Ксенофонтов Г. В. Ураанхай-сахалар. Очерки по древней истории якутов. – Якутск: Нац. изд-во Респ. Саха (Якутия), 1992. – Т. 1. Кн. 1. – 416 с.
Ксенофонтов Г. В. Эллэйада: материалы по мифологии и легендарной истории якутов. – Новосибирск: Наука, 1977. – 245 с.
Дугаров Д. С. Исторические корни белого шаманства (на материале обрядового фольклора бурят). – М.: Наука, 1991. – 300 с.
Михайлов Т. М. Из истории бурятского шаманизма. – Новосибирск: Наука, 1980. – 320 с.
Дашибалов Б. Б. Истоки: от древних хори-монголов к бурятам. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2003. – 124 с.
Тиваненко А. В. Древние святилища Восточной Сибири в эпоху раннего Средневековья. – Новосибирск: Наука, 1994. – 147 с.
Харинский А. В. Предбайкалье в конце I тыс. до н. э. – середине II тыс. н. э.: генезис культур и их периодизация (по материалам погребальных комплексов): авто- реф. дис. … д-ра ист. наук. – Владивосток, 2001. – 47 с.
Харинский А. В. Предбайкалье в конце I тыс. до н. э. – середине II тыс. н. э.: генезис культур и их периодизация. – Иркутск: Изд-во Иркут. гос. техн. ун-та, 2001. – 198 с.
Ушницкий В. В., Борисов А. А. Идея власти и традиционные общественные институты саха // Республика Саха (Якутия): путь к суверенитету. – Якутск: Институт гуманитарных исследований АН РС (Я), 2000. – С. 7-33.
Николаев В. С. Погребальные комплексы кочевников юга Средней Сибири в XII-XIV вв. Усть-талькинская культура. – Владивосток; Иркутск: Изд-во Ин-та географии СО РАН, 2004. – 306 с.
Боло С. И. Прошлое якутов до прихода русских на Лену: по преданиям якутов бывшего Якутского округа. – Якутск: Бичик, 1994. – 320 с.
Константинов И. В. Захоронения с конем в Якутии (новые данные по этногенезу якутов) // По следам древних культур Якутии. – Якутск, 1970. – С. 183-197 (Труды Приленской археол. экспедиции).
Ушницкий В. В. The geocultural code of the ancestors of Sakha is one of the components of the ethnogenesis of Sakha // Archuvum Evrasiae Aevi Medii Архив средневековой Евразии. – Нью-Йорк, 2018 (24). – C. 303-315.
Николаев В. С., Кустов М. С. Ритуальные комплексы кочевников Южного Приангарья в эпоху Средневековья (описание, анализ конструкций и обряда) // Изв. лаборатории древних технологий. – 2004. – Вып. 2. – С. 193-211.
Николаев В. С. Кочевники юга Средней Сибири XII- XIV вв. // Известия Алтайского государственного уни- ветситета. – 2008. № 4-2 (60). – С. 136-146.
Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I, кн. 1-2. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. – 221 с.
Абулгази. Родословное древо тюрков / Пер., предисл. Г. С. Саблукова. – Казань, 1906. – 336 с.
Зориктуев Б. Р. Актуальные проблемы этнической истории монголов и бурят. – М.: Восточная литература, 2011. – 278 с.
Ушницкий В. В. Татары Центральной Азии и проблема происхождения ураанхай-саха // Северо-Восточный гуманитарный вестник. – 2017. – № 3(20). – С. 30-36.
Новые Петроглифы на курганных камнях Минусинской котловины: некоторые результаты расчистки изображений от лишайников
НОВЫЕ ПЕТРОГЛИФЫ НА КУРГАННЫХ КАМНЯХ МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЫ: НЕКОТОРЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ РАСЧИСТКИ ИЗОБРАЖЕНИЙ ОТ ЛИШАЙНИКОВ
И. Г. Рогова
В статье приводятся результаты работ по расчистке изображений на курганных камнях Минусинской котловины от лишайников. Эти работы были проведены в 2015–2018 гг. совместными усилиями сотрудников и студентов кафедры археологии Кемеровского государственного университета и музея-заповедника «Томская писаница». В статье описывается применявшаяся методика расчистки изображений от лишайников, анализируются выявленные петроглифы, обсуждаются вопросы их культурно-хронологической принадлежности.
Введение
Одним из природных факторов, негативно воздействующих на сохранность петроглифов, является биообрастание скальных поверхностей мхами, лишайниками, высшей растительностью. Необходимость предварительной расчистки таких плоскостей в настоящее время является важным условием их полноценного документирования. В тех случаях, когда лишайники полностью или частично закрывают изображения, отсутствует возможность точно выявить их контуры и проследить отдельные элементы, качественно воспроизвести петроглифы на копии, что важно для последующей датировки и интерпретации.
Первые попытки удаления лишайников на плоскостях с изображениями предпринимались исследователями еще в конце XIX в. Например, А. В. Адрианов отмечал, что «…одной из неприятнейших вещей является удаление лишайников с писаниц». По мнению археолога, «…лучшие результаты дает … промывание крепким раствором соляной кислоты и механическое удаление металлическими щетками» [Адрианов, 1904, с. 33]. За прошедшее время методы борьбы с лишайниками изменились. Специалистами Государственного научно-исследовательского института реставрации (г. Москва) была разработана и в 1987 г. впервые апробирована на памятниках наскального искусства Восточной Сибири эффективная и вместе с тем безопасная для петроглифов методика расчистки скальных поверхностей с рисунками от лишайников [Агеева, Ребрикова, 2003, с. 70; Агеева и др., 2004, с. 116]. Она заключается в том, что плоскость смачивается водой и обрабатывается 3 % перекисью водорода. Некоторое время спустя талломы лишайников размягчаются, после чего механически удаляются синтетическими щетками и деревянными палочками. На завершающем этапе плоскость обильно промывается водой.
Несмотря на то, что среди специалистов нет единого мнения по вопросу о необходимости расчистки плоскостей с изображениями от лишайников (обзор дискуссии см.: [Миклашевич, Мухарева, 2011, с. 235–241]), в последнее десятилетие эффективность применения этого метода была неоднократно продемонстрирована на памятниках наскального искусства Чукотки [Дэвлет и др., 2009, с. 213; 2012, с. 203], Нижнего Притомья [Ковтун и др., 2011, с. 140; Миклашевич и др., 2015, с. 41, 42], Минусинской котловины [Миклашевич и др., 2012, с. 72; 2016, с. 32; Мухарева, 2012, с. 69; 2014, с. 83; 2017, с. 39], Алтая [Миклашевич, Мухарева, 2011, с. 233] и других регионов. В результате проделанной работы корпус изображений каждого памятника был значительно увеличен.
В отличие от многочисленных упоминаний об удалении биообрастателей на скальных выходах сведения о расчистке изображений на курганных камнях Минусинской котловины в научной литературе представлены лишь отдельными примерами [Миклашевич, Бове, 2015, с. 53; Миклашевич и др., 2015, с. 46; 2016, с. 36]. Учитывая широкое распространение на обозначенной территории курганных камней с рисунками и их высокую степень обрастания лишайниками, публикация новых изображений, выявленных в результате расчистки от биообрастателей, является актуальной.
Описание изученных памятников
Изображения на курганных камнях представляют собой сложный источник, что во многом связано с неудовлетворительным состоянием сохранности рисунков: они не прикрыты скальными навесами, как на писаницах, не защищены от выветриваний и воздействия воды, в связи с чем в большей степени, чем изображения на скалах, подвержены обрастанию лишайниками. Между тем на курганных камнях встречаются фигуры и сюжеты, неизвестные на писаницах и важные для полноценного понимания петроглифов региона.
В 2015–2018 гг. в ходе совместных экспедиционных исследований кафедры археологии Кемеровского государственного университета и музея-заповедника «Томская писаница» [Миклашевич и др., 2017, с. 86; Мухарева, 2018, с. 26] при участии автора осуществлялась расчистка изображений на курганных камнях Минусинской котловины. В результате проделанной работы новые петроглифы были выявлены на плитах оград могильников Малиновый Лог (2015, 2016), Толстый Мыс 1 (2016, 2017), в долине р. Иня (2018) и др.
Малиновый Лог. Могильник расположен в Краснотуранском районе Красноярского края, недалеко от известного памятника наскального искусства на горе Тепсей, и включает курганы эпохи бронзы и раннего железного века [Боковенко, Митяев, 2010, с. 16]. В ходе нашего обследования на плитах оград более чем десяти тагарских курганов были выявлены изображения, значительную часть которых частично или полностью скрывали лишайники. После расчистки были зафиксированы разнообразные фигуры животных и антропоморфные образы, представленные обособленно или в составе многофигурных композиций, соотносимых по времени с возрастом самих курганов. Так, на одном из курганных камней до расчистки прослеживалась только неясная выбивка, после расчистки проявились два антропоморфных изображения, расположенные друг под другом, нижнее из которых перевернуто (рис. 1). На другом камне было расчищено антромоморфное изображение с поднятыми руками. Еще на одном – грань с многофигурной композицией, состоящей из антропоморфных и зооморфных персонажей (рис. 2).
Толстый Мыс 1. Могильник расположен в Новоселовском районе Красноярского края. В настоящее время он насчитывает более сотни курганов, относящихся к различным этапам тагарской культуры. При этом ранее, до сооружения в 1983 г. Новоселовской оросительной системы, курганов было гораздо больше. Могильник входит в состав крупного комплекса, включающего пять пунктов погребальных памятников и наскальные рисунки [Мухарева,2018, с. 26]. В ходе обследования петроглифы, ранее не представленные в научной литературе, были зафиксированы лишь на камнях оград пяти курганов. Многие из этих рисунков в той или иной степени были покрыты биообрастателями. В результате расчистки удалось зафиксировать антропоморфные и зооморфные фигуры, а также тамги (рис. 3). Анализ тамг позволил автору объединить их в три группы, в основе которых лежит круг, Y-образный элемент и волнообразные линии. Лишь один знак на курганном камне могильника Толстый Мыс 1 имеет оригинальный вид, представляя собой круг с исходящими от него вверх и вниз линиями. На основании аналогий на предметах из закрытых комплексов часть знаков была датирована второй половиной I тыс. н. э. и соотнесена с эпохой раннего Средневековья, другая часть – II тыс. н. э. [Рогова, 2018, с. 295]. Не исключено, что при осмотре других пунктов могильника Толстый Мыс выявленные изображения будут дополнены новыми материалами.
Долина р. Иня. В результате обследования тагарских курганов в долине р. Иня в Минусинском районе Красноярского края петроглифы были выявлены на 16 курганных камнях. Практически все изображения были покрыты лишайниками, однако из-за ограниченного количества времени и ресурсов в 2018 г. от биообрастателей было расчищено лишь 6 курганных камней с рисунками. Кроме антропоморфных и зооморфных фигур, были зафиксированы многочисленные тамги, среди которых преобладают М-образные. Следует отметить, что на расположенных поблизости Ильинских писаницах тамг этого типа зафиксировано в три раза меньше, чем на курганных камнях. Некоторые из разновидностей знаков, как М-образная тамга с точками внутри, напоминающая схематичную личину, насколько нам известно, не представлены на других памятниках региона.
На отдельных курганных камнях могильника от лишайников были расчищены крупные скопления тамг (рис. 4, 5), нечасто встречающиеся в Минусинской котловине и представляющие дополнительные возможности для анализа знаков собственности. Одна из таких «энциклопедий» ранее была выявлена в ходе исследований Я. А. Шера, но так и осталась на страницах его отчета. К моменту наших исследований грань этого камня также была покрыта лишайниками, хотя общие черты знаков проследить было возможно (рис. 4, 1). В результате расчистки было выявлено 12 тамгообразных знаков (рис. 4, 2, 3), среди которых также преобладают М-образные. Кроме этого скопления, на других курганных камнях были зафиксированы еще два, но с меньшим количеством тамг (рис. 5).
Несмотря на многочисленные аналоги, известные по другим памятникам, тамги на курганных камнях в долине р. Иня пополняют источниковую базу тамг-петроглифов Минусинской котловины как количественно, так и новыми типами. На основании аналогий на предметах из закрытых комплексов [Кызласов, Король, 1990, с. 120] и в контексте рунических надписей [Sher, 1995, р. 49, 51, 54] эту группу знаков представляется возможным датировать древнетюркским временем.
Заключение
Таким образом, количество новых изображений, выявленных в результате расчистки курганных камней от биообрастателей только на трех могильниках региона, демонстрирует важность данного этапа полевой работы, без которого качественно выполнить все последующие исследовательские операции невозможно. Длительность и трудоемкость процесса оправдывается возможностью расширения источниковой базы и получением более качественных прорисовок, от которых во многом зависит обоснованность датировки и интерпретации фигур и сцен. В результате расчистки были выявлены изображения разных хронологических периодов. Часть зоооморфных и антропоморфных персонажей соотносится со временем сооружения курганов – с тагарской эпохой, тамги – с эпохой Средневековья, схематичные зооморфные и антропоморфные изображения – с Новым и Новейшим временем.
К сожалению, не всегда расчистка скальных поверхностей от лишайников позволяет полностью удалить их. В некоторых случаях через определенное количество времени лишайники начинают появляться вновь. В настоящее время в научной литературе стали публиковаться данные мониторингов, осуществляющихся специалистами на памятниках, ранее расчищенных от лишайников. Например, И. Д. Русаковой, наблюдающей за ростом лишайников на Новоромановской писанице (Нижнее Притомье) уже на протяжении 10 лет, было установлено, что практически на всех ранее расчищенных плоскостях в той или иной степени прослеживается реколонизация биообрастателей [Русакова, 2018, с. 36]. По мнению специалистов, данный процесс может быть связан с условиями окружающей среды (близкое расположение к реке, отсутствие скального навеса и др.), породой камня, нарушением естественной патины, наличием вблизи от расчищенных плоскостей поверхностей с лишайниками и др. [Там же, с. 43; Ребрикова, 2004, с. 123]. Предлагаются и меры по предотвращению возобновления роста лишайников, но действенные в долгосрочной перспективе пока назвать сложно. Несмотря на данные обстоятельства, новый материал, получаемый в результате проведения подобных работ, в полной мере оправдывает временные затраты и приложенные усилия, в связи с чем дальнейшая расчистка скальных поверхностей от биообрастателей представляется перспективной.
Литература
Агеева Э. Н., Ребрикова Н. Л. Проблема сохранения памятников наскального искусства Сибири // Художественное наследие. Хранение, исследование, реставрация. № 20(50). – М.: ГОСНИИР, 2003. – С. 70–77.
Агеева Э. Н., Ребрикова Н. Л., Кочанович A. B. Опыт консервации памятников наскального искусства Сибири. Памятники наскального искусства Центральной Азии // Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. – Алматы: UNESCO, НИПИ ПМК, 2004. – С. 116–122.
Адрианов A. B. Предварительные сведения о собирании писаниц в Минусинском крае летом 1904 г. командированным комитетом A. B. Адриановым // Изв. Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии. – СПб., 1904. – Вып. 4. – С. 25–33.
Боковенко Н. А., Митяев П. Е. Афанасьевский могильник Малиновый Лог на Енисее // Афанасьевский сборник. – Барнаул: «Азбука», 2010. – С. 6–29.
Дэвлет Е. Г., Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н. Новейшие полевые исследования петроглифов Чукотки // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. – 2009. – № 3(56). – С. 213–223.
Дэвлет Е. Г., Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н. Материалы к своду петроглифов Чукотки (изображения в скоплениях I–III на Кайкуульском обрыве) // Изобразительные и технологические традиции в искусстве Северной и Центральной Азии. – М.; Кемерово: Кузбассвузиздат, 2012. – С. 203–283 (Труды САИПИ. Вып. IХ).
Ковтун И. В., Русакова И. Д., Мухарева А. Н. Предварительные результаты расчистки от лишайников петроглифов Новоромановской писаницы // Наскальное искусство в современном обществе. Материалы международной научной конференции. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2011. – Т. 1. – С. 140–147.
Кызласов Л. Р., Король Г. Г. Декоративное искусство средневековых хакасов как исторический источник. – М.: Наука, 1990. – 216 с.
Миклашевич Е. А., Бове Л. Л. Исследование изображений на курганных плитах могильников под горой Бычиха (Минусинская котловина) // Вестник КемГУ. – 2015. – № 3(63). – Т. 1. – С. 52–64.
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н. Новые петроглифы Калбак-Таша. К вопросу о расчистке наскальных рисунков от лишайников // Древнее искусство в зеркале археологии. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2011. – С. 233–246 (Труды САИПИ. Вып. VII).
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н., Бове Л. Л. Исследования петроглифической экспедиции музея-заповедника «Томская писаница» в 2012–2014 гг. // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2015. – Вып. 1. – С. 29–52.
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н., Бове Л. Л. Исследования петроглифической экспедиции музея-заповедника «Томская писаница» в 2015 году // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2016. – Вып. 3. – С. 30–48.
Миклашевич Е. А., Мухарева А. Н., Бове Л. Л. Исследования петроглифической экспедицией музея-заповедника «Томская писаница» в 2016 г. // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2017. – Вып. 5. – С. 86–100.
Миклашевич Е. А., Панкова С. В., Мухарева А. Н. Петроглифы горы Сосниха // Памятники наскального искусства Минусинской котловины: Георгиевская, Льнищенская, Улазы III, Сосниха. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2012. – С. 72–111 (Труды САИПИ. Вып. Х).
Мухарева А. Н. Петроглифы местонахождения Улазы III // Памятники наскального искусства Минусинской котловины: Георгиевская, Льнищенская, Улазы III, Сосниха. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2012. – С. 57–71 (Труды САИПИ. Вып. Х).
Мухарева А. Н. Изображения на каменных «плитах» севера Минусинской котловины // Труды IV (XX) Всероссийского археологического съезда в Казани. – Казань: Отечество, 2014. – Т. IV. – С. 83–84.
Мухарева А. Н. Новые изображения эпохи раннего Средневековья в наскальном искусстве комплекса Улазы // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2017. – Вып. 6. – С. 38–44.
Мухарева А. Н. Исследования петроглифической экспедицией музея-заповедника «Томская писаница» в 2017 г. // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2018. – Вып. 7. – С. 26–35.
Ребрикова Н. Л. Проблемы контроля биоповреждений петроглифов // Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. – Алматы: UNESCO, НИПИ ПМК, 2004. – С. 123–127.
Рогова И. Г. Тамгообразные знаки на курганных камнях могильника Толстый Мыс I // Древние и традиционные культуры Сибири и Дальнего Востока: проблемы, гипотезы, факты: Мат-лы LVIII Рос. археол.-этногр. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых. – Омск: Издатель-Полиграфист, 2018. – С. 294–296.
Русакова, И. Д. Новоромановская писаница: десять лет после расчистки от лишайников // Ученые записки музея-заповедника «Томская писаница». – 2018. – Вып. 8. – С. 36–44.
NEW PETROGLYPHES ON KURGAN STONES IN THE MINUSINSK BASIN: PRELIMINARY RESULTS OF CLEANING IMAGES FROM LICHENS
I. G. Rogova
The article presents some results of the work on clearing the images on the barrow stones of the Minusinsk Basin from lichens, carried out in 2015–2018 by the joint efforts of employees and students of the Department of archeology of the Kemerovo State University and the Museum-reserve “Tomsk Pisanitsa”. The publication describes the applied method of clearing images on barrow stones from biofouling agents, analyzes the identified petroglyphs, discusses their attribution.
Ажурные бронзовые пряжки эпохи Хунну в Туве
АЖУРНЫЕ БРОНЗОВЫЕ ПРЯЖКИ ЭПОХИ ХУННУ В ТУВЕ
М. Е. Килуновская, П. М. Леус
Большие ажурные поясные пряжки, оформленные в зверином или геометрическом стиле, являются одним из ярчайших образцов декоративно-прикладного искусства центрально-азиатских кочевников эпохи хунну. В основном они изготовлены из бронзы, но известны и высокохудожественные золотые экземпляры, инкрустированные полудрагоценными камнями. Большое количество подобных пряжек представлено случайными находками или происходит из грабительских раскопок на территории Сибири и Центральной Азии. В связи с этим особенно важны подобные материалы из закрытых археологических комплексов, происходящие из регионов, где ранее такие изделия не были известны. В ходе продолжающихся археологических раскопок Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН на дне и по берегам Саяно-Шушенского водохранилища получена большая коллекция ажурных пряжек эпохи хунну из непотревоженных могильников Ала-Тей 1 и Терезин. Среди них представлены как абсолютно уникальные, так и находящие аналоги на сопредельных территориях Внутренней Азии. Некоторые пряжки из Тувы соответствуют экземплярам, найденным в Минусинской котловине, другие – забайкальским, монгольским или китайским, которые, в свою очередь, неизвестны в Минусинской котловине. Территория Тувы предстает, таким образом, своеобразным связующим звеном между регионами Внутренней Азии, оказавшимися в это время в сфере влияния хунну и распространения их культурных и художественных традиций. В статье публикуется предварительный каталог найденных к настоящему времени пряжек с целью ввести их в научный оборот до полной публикации материалов могильников, раскопки которых еще не завершены.
Введение
Одним из наиболее ярких образцов декоративно-прикладного искусства эпохи хунну являются большие ажурные поясные пряжки, орнаментированные в своеобразном зооморфном или геометрическом стиле. В основном они изготовлены из бронзы, но известны и высокохудожественные золотые экземпляры, инкрустированные полудрагоценными камнями. Последние, вполне вероятно, служили прототипами для изготовления более массовых бронзовых изделий. Большое количество подобных золотых и бронзовых пряжек известно нам в виде случайных находок или происходит из давних грабительских раскопок на территории Сибири и Центральной Азии, что затрудняет их полноценное научное использование. Тем значимее новые находки пряжек из закрытых археологических комплексов, особенно происходящие из регионов, где ранее такие изделия были практически неизвестны. Одним из таких регионов до недавнего времени была Тува.
Во II–I вв. до н. э., в эпоху расцвета кочевого государства хунну, территория Тувы, как и всего Саяно-Алтая, оказывается под их властью, что приводит здесь к глобальным этнокультурным изменениям. Начало этих событий следует связывать с северным походом хунну в 201 г. до н. э. Завершается эпоха «скифского мира», длившаяся на этой территории приблизительно с VIII по II в. до н. э. Прежнее население исчезает. Оно, вероятно, частично уничтожено или изгнано, а его остатки ассимилируются доминирующими пришлыми племенами, входившими в конфедерацию хунну. Археологически эти исторические события отражаются в смене культур: уюкско-саглынская археологическая культура с коллективными захоронениями в деревянных срубах и материальной культурой скифского типа исчезает, ее сменяет совершенно другая – улуг-хемская [Грач, 1971, с. 99; Килуновская, Леус, 2018, с. 127], отличающаяся как вещевым комплексом, так и разнообразными типами индивидуальных погребальных сооружений, в том числе характерными для хунну.
В это время получают распространение специфические ажурные бронзовые пряжки, нехарактерные для кочевников предшествующего времени. Вопрос их происхождения остается открытым, но можно вполне согласиться с гипотезой о возникновении некоторых из них пограничных с Китаем территориях, населенных «северными варварами» [Wu, 2003, p. 188]. Сам стиль пряжек мог быть частично заимствован из китайских образцов или развиваться самостоятельно с определенным китайским влиянием. Могло быть и обратное явление, когда в Китай проникали элементы «степной моды». Какие-то сюжеты могли быть заимствованы и впоследствии переработаны из образцов скифского звериного стиля, ведущих происхождение, в свою очередь, из искусства Передней Азии [Миняев, 1995, с. 133–134], тем более что какая-то часть скифо-сакских племен могла входить в состав конфедерации хунну. Первоначально изготовление пряжек могло выполняться в китайских мастерских, поставлявших товары для приграничных «варваров». Подобные примеры изготовления украшений для кочевников хорошо известны (например, по материалам из Северного Причерноморья, где греческие мастера занимались изготовлением вещей для скифской знати). Находки керамических форм для литья пряжек в «степном стиле» известны в приграничных регионах Китая в поздний период Сражающихся царств [Linduff, 2009, p. 92–93]. После попадания к степнякам такие изделия начинали копироваться местными мастерами, создавались и свои самобытные варианты дизайна. Чем дальше от границ Китая, тем больше становилось местных литых копий пряжек, зеркал и прочих предметов и тем хуже становилось качество самих отливок, делавшихся уже не с оригиналов. После потери источников поступления таких оригинальных предметов качество копий, вероятно, быстро ухудшалось, изделия упрощались, а местными мастерами копировались даже фрагменты сломанных вещей, как, например, часть китайского зеркала из могильника Терезин [Хаврин, 2016, с. 105]. Иногда в погребениях находят лишь незначительные фрагменты пряжек-пластин, тем не менее украшавших собой пояса погребенных: такие случаи есть на могильнике АлаТей 1 в Туве (погребения AT1/23 и АТ1/104)1 9 и в Минусинской котловине [Дэвлет, 1980, с. 20, 24].
Мы не можем точно знать о роли, которую эти пряжки играли для кочевников. Можно предполагать, что даже если изначально это были лишь красивые утилитарные или декоративные элементы парадного пояса, то с течением времени их значение могло трансформироваться, и они становились своеобразным символом этнической, клановой или социальной принадлежности.
Распространение бронзовых ажурных пряжек могло происходить разными путями: в первую очередь вместе с их обладателями в результате завоевательных походов хунну и сопутствующему переселению племен, но также и через торговые связи, посольства с подарками и пр. Находки ажурных пряжек известны на всей территории империи хунну – есть они в Северном Китае, Монголии, Забайкалье, Минусинской котловине и пр. На территории Тувы долгое время была известна лишь одна подобная пряжка, с изображением сцены терзания, происходящая из впускного захоронения на могильнике Урбюн III [Савинов, 1969, с. 104–108]. Хотя не приходилось сомневаться, что путь хунну на север, в Минусинскую котловину, проходил через территорию Тувы и здесь также должны остаться соответствующие археологические памятники, их долгое время не удавалось обнаружить. В Центральной Туве, на могильнике Бай-Даг II, были раскопаны большие курганы с «дромосами» и деревянными, богато декорированными гробами в глубоких ямах, напоминающие элитные захоронения хунну в Монголии и Забайкалье (Ноин-Ула и пр.) [Мандельштам, Стамбульник, 1992, с. 197–198]. Впрочем, многие исследователи датируют этот могильник вслед за вышеназванными захоронениями хуннской знати рубежом эр или началом I в. н. э. Соответственно, курганы Бай-Дага II сооружаются в Туве не в результате первоначального появления здесь хунну, а позже, после их разделения на северных и южных. К сожалению, могильник Бай-Даг II был сильно разграблен в древности, и находок оттуда немного. Сами материалы, кроме общей информации, до сих пор не опубликованы [Николаев, 2013, с. 260–262]. Возможно, к эпохе хунну относятся некоторые погребения могильника Аймырлыг XXXI, также находящегося в Центральной Туве, в низовьях р. Чаа-Холь [Стамбульник, 1983, с. 34–41]. Но материалы раскопок пока не опубликованы, а некоторые найденные там бронзовые пряжки характерны для более позднего, сяньбийского времени. Захоронения на могильнике Аргалыкты I [Трифонов, 1969, с. 184–185] относятся, вероятно, к переходному этапу от уюкско-саглынской к улуг-хемской культуре и датируются II в. до н. э. Погребальный обряд здесь представлен захоронениями в каменных ящиках со скорченными индивидуальными погребениями, а среди вещевого комплекса есть характерные предметы, относящиеся как к позднескифскому, так и к хуннскому времени: керамика, рамчатые пряжки, костяные наконечники стрел, в том числе с расщепленным насадом, бронзовые колоколовидные подвески и пр.
В последние годы в ходе работ Тувинской археологической экспедиции ИИМК РАН по берегам и на дне Саяно-Шушенского водохранилища были открыты и продолжают исследоваться грунтовые могильники эпохи хунну Терезин и Ала-Тей 12 10 (рис. 1–3) [Леус, 2008, с. 42–44; Leus, 2011, p. 515–536; Леус, Бельский, 2016, с. 93–104; Килуновская, Леус, 2017а, с. 72–75; Килуновская, Леус, 2017б, с. 87–104]. На могильнике Терезин к настоящему времени найдено 33 (часть из них сильно или полностью разрушена водохранилищем), а на могильнике Ала-Тей 1 – более 100 непотревоженных грунтовых захоронений.
В ходе работ на памятниках Ала-Тей 1 и Терезин получен значительный материал, подтвердивший выделение отдельной улуг-хемской археологической культуры, обладающей всеми необходимыми для этого основными признаками: единый ареал распространения, специфический погребальный обряд и предметы материальной культуры, отличающиеся от предшествующих и последующих культур рассматриваемого региона [Килуновская, Леус, 2018, с. 125–152]. В то же время прослеживается и некоторая культурная преемственность: встречающаяся иногда скорченная поза погребенных и ориентация в западный сектор, использование каменных плиток-подушек под головами, костяные пряжки и красноглиняные вазовидные сосуды – характерные черты заключительного, озен-ала-белигского этапа уюкско-саглынской культуры скифского времени в Туве. Преобладающая вытянутая позапогребенных, узкие могильные ямы, деревянные гробы, сероглиняные вазовидные сосуды с вертикальным лощением и квадратным следом от поворотной подставки на дне, костяные накладки на лук и наконечники стрел, железные пряжки на обувь, китайские бронзовые зеркала, предметы декоративно-прикладного искусства, украшения и т. д. находят прямые параллели в памятниках хунну или эпохи хунну из соседних регионов.
Среди предметов погребального инвентаря из захоронений Ала-Тея 1 и Терезина особенно выделяются ажурные пряжки с зооморфным и геометрическим орнаментом, являющиеся центральным декоративным элементом женского поясного набора. К настоящему моменту, включая находки полевого сезона 2019 г., получена серия из более чем 20 таких пряжек. Все они, за исключением нескольких экземпляров из разрушенных водохранилищем погребений Терезина, обнаружены in situ на поясе погребенных. Эти находки позволяют отнести территорию Тувы к одному из важных центров распространения изделий подобного типа. Их появление здесь следует связывать с новыми группами населения, пришедшими в Туву в ходе экспансии хунну. Они принесли с собой свои традиции и материальную культуру, частью которой были подобные поясные наборы.
Раскопки могильников Ала-Тей 1 и Терезин продолжаются, и точное количество погребений здесь еще неизвестно. Пока можно представить краткий каталог уже найденных пряжек, разделенных по форме на две большие группы, и охарактеризовать контекст их обнаружения в погребениях. Это позволит, пусть и ограниченно, ввести эти новые важные находки в научный оборот, не дожидаясь полной публикации материалов могильников.
Пряжки прямоугольной формы
1. Большая поясная пряжка с изображением быка или яка, морда которого показана анфас, а тело как бы распластанным (АТ1/23, скелет № 1) (рис. 4). Вся композиция вписана в прямоугольную рамку с одной скругленной стороной, по краям которой идут углубления овальной формы. У быка большие серповидные рога, смыкающиеся около круглого отверстия для крепления пряжки к основе. Между ними – уши каплевидной формы. Вторая пара каплевидных фигур расположена под рогами. У быка большие круглые выпуклые глаза, ноздри, а ниже – выпуклая полусфера (либо открытая пасть, либо круглый живот). По бокам туловища показаны раскинутые и по-разному повернутые передние и задние конечности с проработанными копытами. Возможно, мастер хотел так показать шкуру животного. Пряжка довольно массивная и имеет в разрезе выпуклую форму, в отличие от многих других пряжек-пластин, которые в основном плоские.
Пряжка находилась на поясе женщины (40–45 лет), захороненной в большом двухкамерном каменном ящике с двухслойным перекрытием из плит (рис. 5, 2). Кроме этого, на поясе было простое бронзовое кольцо, железная ворворка и обломки небольшой железной пластины. Погребенная лежала вытянуто на спине, головой на СЗЗ. Во втором отсеке ящика находилось погребение молодой девушки.
Прямых аналогий пряжке с быком пока не обнаружено, но похожие изделия известны в Ордосе [Kost, 2011, taf. 7, 1–3; Kost, 2014, pl. 6]. Стилистически близка к ней и пряжка с изображением сцены нападения рыси на козла, происходящая из Дырестуйского могильника, на которой морды животных показаны анфас, а туловища в билатеральном развороте [Миняев, 2007, табл. 118]. Иногда изображение козла в подобной манере встречается отдельно, как самостоятельный формообразующий элемент [Kost, 2011, taf. 8, 1-3].
2. Фрагмент пряжки с изображением лошади с подогнутыми ногами (АТ1/23, скелет № 2, АТ1/104) (рис. 6, 2). В АТ1/23 он находился на поясе у молодой девушки рядом с неидентифицируемым обломком другой пряжки (возможно, с решетчатым орнаментом). Захоронение было совершено в описанном выше каменном ящике (рис. 5). Ее пояс был расшит многочисленными стеклянными, аргилитовыми и каменными бусами, а также рыбьими позвонками, сбоку лежали прямоугольная бляшка из сибирского гагата или богхеда и подвеска из клыка марала (рис. 6, 1). Подобная же ситуация была в погребении АТ1/104, где обломок бронзовой пряжки с изображением лошади с подогнутыми ногами (другого типа, чем в АТ1/23) был на поясе у пожилой женщины (старше 55 лет). Здесь же был маленький фрагмент бляшки с решетчатым орнаментом и бронзовое колечко.
Несколько похожих пряжек с одиночным изображением лошади с подогнутыми ногами известно в виде случайных находок с территории Северного Китая. Один экземпляр происходит из могильника Даодуньзцы [Kost, 2014, pl. 7–8; Wagner, Butz, 2007, s. 2–3].
3. Прямоугольная пряжка со сценой борьбы двух тигров и дракона происходит из разрушенного женского погребения в каменном ящике на Терезине (Т/12) (рис. 7, 1). Рамка пряжки украшена каплевидным орнаментом, слева расположен шпенек. Один тигр кусает змеевидного дракона чуть ниже шеи, а тот, в свою очередь, вонзает свои острые зубы в его спину. Второй тигр кусает дракона за хвост. Тело дракона переплетает еще какое-то существо, видовую принадлежность которого трудно установить. В той же могиле были обнаружены и другие элементы поясного набора, изготовленные из бронзы, – несколько колец и шестилучевых поясных бляшек, имитация раковины каури. Здесь же был фрагмент китайского раннеханьского зеркала с орнаментом «звездные туманности».
Такие пряжки довольно редки, но представлены как случайными находками, так и материалами из погребений3:
– Бронзовые. Две парные пряжки в женской могиле № 100 Иволгинского могильника [Давыдова, 1996, с. 51–52, табл. 30]; две пряжки в могиле № 5 на могильнике Булак в Восточном Забайкалье [Кириллов и др., 2000, рис. 63]; одна пряжка в погребении № 4 на острове Осинском на Братском водохранилище. В этом же погребении были обнаружены две парные пряжки с геометрическим орнаментом и головами животных, аналогичные пряжке из погребения Т/5 [Смотрова, 1982, с. 106; 1991, с. 140–141, рис. 58]. Фрагмент такой пряжки из коллекции А. В. Адрианова хранится в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге [Дэвлет, 1980, табл. 11]. Еще две бронзовые пряжки хранятся в США: одна в коллекции Артура Саклера4 11 [Bunker et al., 1997, p. 274–275, № 242] и одна в частной коллекции [Bunker et al., 2002, № 105]. Точное происхождение этих пряжек неизвестно, возможно, это Южная Сибирь или Монголия.
– Золотые. Две массивные литые (не ажурные) пряжки из золота с инкрустациями из бирюзы, кораллов и янтаря были обнаружены при раскопках мужского погребения в кургане 1 (могила 2) могильника Сидоровка в Омском Прииртышье [Матющенко, Татаурова, 1997, с. 48, 72–73, рис. 27; Bunker et al., 2002, fig. 45] (рис. 7, 2).
– Нефритовые. Ажурная пластина, изготовленная из темного серо-зеленого нефрита, хранится в коллекции сэра Джозефа Хотунга в Великобритании [Rawson, 1995, p. 311–312, № 23, 1; Bunker et al., 2002, p. 134, № 106] (рис. 7, 3). Происхождение находки неизвестно, но подобный тип нефрита добывается в Северной Монголии [Linduff, 1997, p. 88].
4. Прямоугольная пряжка с изображением четырех извивающихся змей. Найдено два экземпляра (Т/1, АТ1/43) (рис. 8). Змеи попарно смыкаются головами, изображенными в плане с двумя глазами и ноздрями. По периметру рамки пряжки идет желобок.
Т/1 – пряжка со шпеньком была обнаружена в частично разрушенном женском погребении на костях таза (рис. 8, 1). Погребение здесь было совершено на спине с подогнутыми вправо ногами, головой на ЮЗ (рис. 9, 6). Кроме этого, здесь было найдено большое бронзовое ажурное кольцо, также относящееся к поясному набору. Само погребение не имело какого-либо внутримогильного сооружения (вероятно, это была простая грунтовая яма). Такие захоронения на Терезине и Ала-Тее известны.
АТ1/43 – пряжка без шпенька, с деревянной основой (рис. 8, 2), найдена справа на поясе погребенной женщины (40–45 лет). Других деталей поясного набора здесь не было, но рядом были железный нож и шило (рис. 9, 4, 5), а около головы стоял баночный сосуд (рис. 9, 3). Само погребение было совершено в массивном ящике из каменных плит, погребенная лежала вытянуто на спине, головой на З (рис. 9, 1, 2).
Подобные пряжки и их фрагменты известны в памятниках тесинской культуры в Минусинской котловине [Дэвлет, 1980, с. 24, табл. 13; 14] и в захоронениях хунну в Забайкалье [Давыдова, Миняев, 2008, с. 98; Харинский, Коростылев, 2011, с. 200]. Есть они и среди предметов Июсского [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 41, рис. 26], Косогольского [Дэвлет, 1980, с. 15, рис. 6, 3–4] и Уйбатского [Кунгурова, Оборин, 2013, с. 130, рис. 7, 1] кладов.
5. Пряжка с геометрическим орнаментом, образующим ступенчатую решетку, украшенную по краям изображением шести головок животных (возможно, ланей). Два экземпляра из могильника Терезин (пряжка из Т/5 со шпеньком и подъемный материал (без шпенька); возможно, изначально это две парные пряжки из одного погребения) (рис. 10, 1, 2). Аналоги ей известны в Минусинской котловине и на ее периферии. Они представлены случайными находками, в том числе среди предметов Косогольского клада [Дэвлет, 1980, табл. 16–17, рис. 6, 34]. Возле остатков погребения Т/5 были также обнаружены небольшие бронзовые бляшки с изображением быков или яков анфас. Вероятно, они относятся к поясному набору из этой же могилы.
6. Пряжка с геометрическим орнаментом, образующим ступенчатую решетку, заключенную в широкую рамку с листовидными углублениями (рис. 10, 3; рис. 11, 4 ), со шпеньком. Она похожа на предыдущую, но без головок животных. Пряжка была справа на поясе у погребенной женщины (старше 50 лет), лежавшей на спине в каменном ящике (АТ1/2) (рис. 11, 1, 2). Кроме того, к поясу относится бронзовое кольцо и, возможно, несколько десятков бусин. Слева на груди у погребенной находился фрагмент оригинального китайского зеркала из белой бронзы с орнаментом в виде зигзагов и спиралей (рис. 11, 5). Зеркала с таким орнаментом относятся в Китае к эпохе Сражающихся царств, т. е. для Саяно-Алтая могут соответствовать позднескифскому времени. Аналоги таким пряжкам известны среди ордосских бронз и в Минусинской котловине (в виде случайных находок и среди материалов из тесинских погребений) [Дэвлет, 1980, рис. 1, 5, с. 16–17; Кузьмин, 2011, с. 196]. Три фрагмента таких пряжек есть в Июсском кладе [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 84, № 32–34]. Встречаются как варианты с широкой рамкой, украшенной листовидными углублениями, служившими на первоначальных экземплярах оправой для цветных вставок из бирюзы, сердолика и пр., так и упрощенные варианты, возможно, более поздние, где подобная рамка уже отсутствует. Интересно, что на Терезине в погребении Т/31 было найдено пять маленьких поясных бляшек с таким же орнаментом, составлявших часть поясного набора (большая центральная пряжка здесь была с изображением двух кусающихся лошадей).
7. Прямоугольная пряжка с изображением двух стоящих быков/яков, 10 экз. (Т/13, Т/14; АТ1/11, АТ1/19, АТ1/48, АТ1/50, АТ1/64, АТ1/90, АТ1/101 – 2 шт.) (рис. 12, 13, 14). Они отличаются размерами и, вероятно, отливались в разных формах. Все имеют рамку с прямоугольными углублениями. Опущенные вниз морды живот ных показаны анфас. Раздутые ноздри, выпученные глаза придают фигурам агрессивный характер (они как бы готовы к схватке). Хвосты с «кисточкой» на конце загнуты на спину. Длинная свисающая шерсть передана каплевидными фигурами.
Т/13 – пряжка (без шпенька) находилась среди плит разрушенного водохранилищем каменного ящика (рис. 12, 3). Кроме нее, никаких других находок здесь не сохранилось, что является нередкой ситуацией для Терезина, когда захоронения сползали или падали с обрыва на пляж водохранилища, и под воздействием волн среди каменных плит оставались только тяжелые металлические предметы.
Т/14 – сломанная пополам пряжка (без шпенька) лежала среди плит разрушенного водохранилищем погребения (рис. 12, 4). Кроме нее, здесь было найдено большое ажурное кольцо от поясного набора. Судя по форме камней, погребение было совершено не в каменном ящике, а в деревянном сооружении с каменной обкладкой.
АТ1/11 – пряжка (со шпеньком) (рис. 12, 1) находилась слева на поясе погребенной молодой женщины (25–30 лет), уложенной вытянуто на спине в массивном каменном ящике головой на СЗ (рис. 15, 1, 2). Кроме пряжки, в состав поясного набора входило большое ажурное кольцо, два бронзовых и одно железное кольцо, три шестилучевых бляшки (рис. 15, 3–6).
АТ1/19 – пряжка (без шпенька) (рис. 12, 2) находилась справа на поясе погребенной в каменном ящике женщины (40–45 лет), уложенной вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 16, 1). Пряжка лежала вверх ногами. Кроме нее, в состав поясного набора входили две подквадратные бронзовые бляшки с волютообразным орнаментом (из девяти завитков/волют), бронзовая имитация раковины каури и бронзовое кольцо.
АТ1/48 – пряжка (без шпенька) (рис. 13, 1) лежала слева от таза погребенной пожилой женщины (старше 60 лет), уложенной вытянуто на спине головой на ЮЗ (рис. 16, 2). Внутримогильное сооружение представляло собой, вероятно, деревянный гроб или раму (сохранились только слабые следы дерева). В головах и в ногах были установлены две длинные каменные плиты. К поясному набору здесь относятся два бронзовых кольца и, вероятно, фрагменты двух небольших железных пластин.
АТ1/50 – пряжка (без шпенька) (рис. 13, 2) лежала справа на поясе погребенной молодой женщины (18–20 лет), уложенной вытянуто на спине головой на ЮЗ-З (рис. 16, 3). Захоронение было, вероятно, совершено в деревянном сооружении (возможно, раме, от которой сохранились только незначительные следы дерева). Под головой была каменная подушка. Кроме пряжки, в поясной набор входило большое ажурное кольцо из бронзы, а также четыре шестилучевых бляшки и четыре простых кольца (все эти предметы находились на поясе сзади).
АТ1/64 – треснувшая пополам пряжка (без шпенька) (рис. 13, 3) находилась в центре на поясе погребенной молодой женщины (20–25 лет), захороненной в каменном ящике вытянуто на спине головой на СВ (рис. 16, 4). Пряжка лежала вверх ногами. Других деталей поясного набора здесь не обнаружено.
АТ1/90 – пряжка (без шпенька) (рис. 14, 1) лежала посредине на поясе погребенной женщины (около 50 лет), захороненной в деревянном сооружении типа гроба с каменной обкладкой (рис. 16, 5). Она лежала вытянуто на спине головой на ЮЗ. Пряжка лежала вверх ногами. Кроме нее, в поясной набор входили два бронзовых кольца и шестилучевая бляшка. Вероятно, сюда же относятся и две найденные в погребении бронзовые имитации раковин каури, очевидно, перемещенные с пояса: одна ближе к черепу погребенной, вторая – к черепу лошади, лежавшему у нее на ногах. Также слева на поясе лежало бронзовое зеркало, что нехарактерно для захоронений Ала-Тея и Терезина (обычно зеркала расположены слева или справа на груди, иногда возле черепа погребенных).
АТ1/101 – две парные пряжки (со шпеньком и без) находились на поясе погребенной женщины (20–25 лет) (рис. 14, 2, 3), захороненной в массивном каменном ящике вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 16, 6). Правая пряжка лежала вверх ногами. Кроме пряжек, к поясному набору здесь относятся две колоколовидные бронзовые подвески и кольцо из белого известняка (?), а также бисер, которым, вероятно, могла быть расшита кожаная основа пояса. Под левой пряжкой лежало бронзовое зеркало.
Аналоги встречаются главным образом на территории Минусинской котловины, откуда происходит более двух десятков целых пряжек и их фрагментов. В основном это случайные находки, но есть и экземпляры из раскопанных погребений: сломанная пополам пряжка из кургана 5 могильника у оз. Утинка и по одному небольшому фрагменту из могильников Разлив III и Гришкин Лог I, курган 5 [Дэвлет, 1980, с. 20–21, табл. 1, 6]. Несколько целых пряжек и их фрагментов есть среди предметов Июсского и Косогольского кладов [Бородовский, Ларичев, 2013, с. 82–83; Дэвлет, 1980, рис. 6, 5–8]. Одна пряжка найдена в погребении эпохи ранней Хань (II–I вв. до н. э.) в Маньчжурии [Kost, 2014, р. 221, pl. 17]. Несколько случайных находок происходят, вероятно, с территории Внутренней Монголии [Brosseder, 2011, р. 419; Rawson, Bunker, 1990, № 222]. В Забайкалье пряжки подобного типа пока неизвестны. Ранее центром распространения таких пряжек считалась Минусинская котловина, но сейчас, после находок из могильников Терезин и Ала-Тей 1, можно предполагать, что туда они попадали с территории Тувы. Учитывая уже известное количество этих пряжек (к тому же раскопки на Терезине и Ала-Тее продолжаются и можно ожидать обнаружения дополнительных экземпляров), их можно считать пока наиболее массовыми для этого региона и предполагать за ними не только декоративные функции: возможно, они являлись своеобразным символом принадлежности к какой-то особой социальной, клановой или этнической группе.
8. Уникальная пряжка с изображением двух яков происходит из погребения АТ1/111 (рис. 17, 1). Она отличается от предыдущих и пока не находит прямых аналогий. Животные изображены в профиль, их удлиненные опущенные вниз морды практически касаются носами друг друга, а рог одного заходит за рог другого. Хвосты с листовидными кисточками закинуты на спину. Шерсть внизу показана двумя большими каплевидными фигурами. Рамка со шпеньком имеет орнамент в виде двух переплетающихся волнистых линий. Рты животных кажутся приоткрытыми, они как бы мирно пасутся, хотя это может быть и сценой противостояния. Фигуры выполнены в технике высокого рельефа, в нескольких местах прослеживаются следы литейного брака. Подобный сюжет с двумя противостоящими пасущимися животными известен и на других пряжках: например, верблюды из могильника Даодуньзцы [Kost, 2014, pl. 22, 2, 3] (рис. 17, 3), а также лошади на пряжке из Северного Китая [Kost, 2014, pl. 21, 5] (рис. 17, 2) и трех пряжках из Минусинской котловины [Дэвлет, 1980, табл. 7, 20–22]. Возможно, этот сюжет идентичен предыдущему, с парой яков, но выполнен в другой манере.
Объект АТ1/111 находился практически на уровне древней дневной поверхности (рис. 18) и представлял собой захоронение в узком деревянном гробу, от которого сохранился едва заметный след. Погребенная пожилая женщина (старше 55 лет) лежала вытянуто на спине со сложенными на животе руками, головой на З. На поясе, расшитом бисером, находились три шестилучевые бляшки, два бронзовых кольца, от которых спускались нитки бисера. Рядом лежала простая рамчатая бронзовая пряжка со шпеньком, относящаяся, по-видимому, ко второму поясу.
9. Пряжка с изображением пары стоящих друг напротив друга двугорбых верблюдов (бактрианов или хаптагаев), объедающих листья с растущего между ними дерева или куста с переплетенным стволом (АТ1/21) (рис. 19, 1).
Пряжка из АТ1/21 находилась на поясе погребенной женщины (35–45 лет), лежавшей вытянуто на спине головой на СЗ (рис. 20). Пряжка была сломана пополам, вероятно, еще в древности. Ее половинки соединялись кожаными ремешками. Внутримогильное сооружение представляло собой обкладку из камней, внутри которой, вероятно, был несохранившийся деревянный гроб или рама. К поясному набору здесь относились кольцо из белого материала (известняка?) и предметы из бронзы: два простых и одно большое ажурное кольцо, три шестилучевые бляшки.
Несколько случайных находок аналогичных пряжек происходят из Северного Китая, половинка такой пряжки обнаружена при раскопках могильника Даодуньцзы [Дэвлет, 1980, рис. 2, 2; Kost, 2014, pl. 23]. Сюжет с изображением пары верблюдов, объедающих растение с переплетенным стволом, распространен еще на нескольких типах пряжек. Они могут несколько отличаться самим изображением верблюдов, иногда показанных очень реалистично, но совершенно очевидно передают один сюжет, возможно, мифологический или имевший некий общеизвестный для кочевников смысл [Kost, 2011, s. 144–146, taf. 29–32]. В центре композиции находится невысокое деревце или куст с двойным переплетенным стволом, ветви которого с листьями на концах расходятся в верхней части влево и вправо и показаны на фоне фигур верблюдов, стоящих головой друг к другу и объедающих их (рис. 19, 2, 3). Возможно, речь идет о каком-то относительно невысоком растении пустыни, например, саксауле или тамариксе. Подобный сюжет встречается, хотя и реже, с изображением других персонажей: пряжка с драконообразными существами из могильника Даодуньцзы [Kost, 2014, pl. 31, 4], лошадьми [Там же, pl. 21, 7], неизвестными животными (качество публикации не позволяет их точно определить) [Там же, pl. 38, 2].
10. Пряжки с изображением двух кусающихся лошадей Пржевальского (АТ1/42, Т/31) (рис. 21). Обе пряжки практически идентичны. Фигуры животных выполнены в высоком рельефе очень натуралистично. Вся композиция поражает динамичностью. Одна лошадь кусает загривок другой, которая, в свою очередь, кусает ее за переднюю ногу. Все пространство между телами животных и простой прямоугольной рамкой заполнено каплевидными углублениями и волнистыми пересекающимися линиями, что придает композиции дополнительный эффект движения.
АТ1/42 – пряжка (без шпенька) с деревянной подкладкой (рис. 21, 1) лежала на поясе погребенной женщины (35–40 лет), захороненной вытянуто на спине в массивном каменном ящике, головой на З (рис. 23). К поясному набору здесь относилась одна шестилучевая бронзовая бляшка.
Т/31 – пряжка (без шпенька) с деревянной подкладкой (рис. 21, 2) являлась центральным элементом поясного набора погребенной женщины (35–40 лет), захороненной в деревянном сооружении типа рамы с каменной обкладкой по сторонам (рис. 22). Она лежала на спине с подогнутыми вправо ногами, головой на ССВ. Это захоронение отличается богатым поясным набором, состоящим из пяти чередующихся бронзовых колец и пяти бляшек с решетчатым орнаментом (как у больших пряжек, описанных выше), ажурной колоколовидной подвески, многочисленных бус и бисера, которыми могла быть расшита основа пояса. Решетчатые бляшки были перевернуты, т. к. находились на поясе сзади (рис. 22, 3). Сам пояс располагался довольно высоко, выше обычного расположения поясов у других погребенных. На уровне непосредственно поясницы была найдена большая костяная пряжка-пластина (рис. 22, 5), являющаяся, возможно, частью второго или нижнего пояса, чисто утилитарного, находившегося под верхней одеждой, тогда как пояс с бронзовыми деталями мог быть верхним, парадным.
Аналоги известны в Минусинской котловине, Забайкалье, Китае, но происходят в основном из случайных находок или грабительских раскопок. Существует не менее трех типов этой пряжки, немного отличающихся детализацией изображения лошадей. Три пары таких пряжек найдены в могилах 9, 10 и 102 Дырестуйского могильника, они принадлежат двум разным типам [Дэвлет, 1980, с. 23; Давыдова, Миняев, 2008, с. 30, рис. 20]. Еще одна пряжка происходит из захоронения № 6 могильника Даодуньцзы [Kost, 2011, taf. 51]. Десяток пряжек и их фрагментов известны из Минусинской котловины, но лишь один фрагмент найден непосредственно в погребении, в могиле 25 могильника Тепсей VII [Дэвлет, 1980, с. 22].
11. Две парные пряжки (со шпеньком и без) с изображением двух фантастических, идущих в разные стороны драконообразных существ с рогами и мордами козлов, с переплетенными хвостами (АТ1/47) (рис. 24, 1, 2). Пряжки находились на поясе погребенной молодой женщины (18–20 лет), лежавшей на спине головой на ЮЗ. Захоронение было совершено в широком деревянном сооружении типа рамы с каменной обкладкой (рис. 25). Правая пряжка лежала вверх ногами (рис. 25, 3, 4). Кроме пряжек, к поясному набору относились семь шестилучевых бляшек, три бронзовых кольца, колоколовидная подвеска и кольцо из белого известняка (?). Большинство шестилучевых бляшек были перевернуты, т. к. находились сзади. Сюда же относились находки бус и бисера, которыми могла быть расшита кожаная основа пояса.
Аналоги известны главным образом в Северном Китае и Внутренней Монголии. В основном это случайные находки (рис. 24, 3, 4). Две пряжки найдены в могильнике Даодуньцзы [Kost, 2014, pl. 32, 3, 4].
Как уже упоминалось ранее, в Туве большие ажурные пряжки были практически неизвестны. Исключение составляет экземпляр со сценой борьбы грифона и тигра из могильника Урбюн III и необычная пряжка, хранящаяся в Национальном музее Республики Тыва5. 12 На пряжке из музея изображена сцена нападения грифона или феникса на копытное животное, лошадь или яка (ее верхняя часть не сохранилась). Орнамент рамки у пряжки необычный, нехарактерный для пряжек эпохи хунну, но ее, вероятно, также можно включить в круг рассматриваемых предметов.
Следует упомянуть, что некоторые из пластин-пряжек имели сохранившуюся деревянную подкладку или основу, представлявшую собой небольшую дощечку с бортиками, размером чуть больше самой пряжки. Бронзовая пряжка помещалась в эту основу и закреплялась в ней ремешками или нитками через сквозные отверстия. Подобную деревянную подкладку имела и пряжка из Урбюна III, а также пряжки-пластины из Дырестуйского могильника в Забайкалье [Миняев, 2007, с. 34]. Интересным является тот факт, что пока, за исключением двух случаев (АТ1/47, АТ1/101), пластины-пряжки в Туве встречаются в погребениях только по одной. В забайкальских памятниках хунну они в основном парные. Одиночные пряжки встречаются как со шпеньком, иногда проработанным довольно слабо, так и без него, что связано, вероятно, с первоначальным образцом, с которого изготавливалась литая копия. Таким образом, найденные в Туве пластины-пряжки вряд ли использовались непосредственно для застегивания пояса, а были его центральным декоративным элементом и крепились к нему или друг к другу (даже в случае находки парных экземпляров в одном погребении) посредством кожаных ремешков или другим подобным способом. Практически на всех больших бронзовых пряжках сохраняются следы тонких кожаных ремешков, которыми они крепились к деревянной основе и поясу. Примечательным является наблюдение, что в обоих случаях нахождения парных пряжек на Ала-Тее 1 одна из них была перевернута вверх ногами.
Фигурные пряжки
Помимо ажурных прямоугольных бронзовых пластин, в поясной набор иногда входят бронзовые фигурные пряжки с неподвижным язычком. В качестве примера можно представить несколько наиболее интересных экземпляров:
1. Круглая поясная пряжка из разрушенного погребения на Терезине (Т/8), украшенная изображением голов грифонов (рис. 26, 1). Ее диаметр 8,5 см. Внутри кольца имеется девять отверстий, образованных четырьмя головками ушастых грифонов на длинных изогнутых шеях. Еще две головки грифонов выступают за пределы кольца и фланкируют место крепления ремня. Уши грифонов имеют листовидную форму, глаза – круглые, клювы сильно загнуты вниз. Вся композиция построена на принципах симметрии. Прямые аналоги пока неизвестны. Помимо этого, в том же комплексе был найден бронзовый втульчатый трехлопастной наконечник стрелы, что позволяет предположить здесь мужское захоронение.
2. Пряжка, форма которой образована сочетанием двух колец, сердцевидной фигуры и плавных изогнутых линий (АТ1/59) (рис. 26, 2). Она может быть сопоставлена с вышеописанной пряжкой из Терезина. Пряжка была на поясе пожилой женщины (старше 60 лет), похороненной в деревянном гробу, обложенном камнями. Она лежала вытянуто на спине головой на ЗСЗ. Пояс был украшен бусами и бисером, а также бронзовой шестилучевой бляшкой.
Оба варианта стилистически похожи на пряжки с П-образным выступом из Иволгинского могильника в Забайкалье, на которых изображены головки животных, а форма образована из нескольких колец и полуколец [Давыдова, 1996, табл. 36, 3–4; 72, 36; Давыдова, Миняев, 2008, с. 104].
3. Пряжка в виде двух голов горных козлов, смыкающихся рогами и образующих внешнюю рамку со шпеньком (АТ1/57) (рис. 26, 3). Она найдена в женском погребении, совершенном в деревянном гробу. Женщина (25–30 лет) лежала вытянуто на спине со сложенными на животе руками, головой на З. На сохранившемся in situ поясе зафиксированы остатки кожи и кожаного ремня, шестилучевая бронзовая бляшка и бляшка с девятью полусферами, бронзовое кольцо, через которое проходил тонкий кожаный ремешок, бронзовая имитация раковины каури и две нефритовые пронизки. В погребении находилась литая копия китайского зеркала с орнаментом «звездные туманности», датирующегося временем династии Западная Хань. Аналогичная пряжка известна из могильника Сибирка на Северо-Западном Алтае [Полосьмак, 1990, с. 104]. Стилистически близкий экземпляр, но с менее четкой проработкой деталей был найден в составе Уйбатского клада в Минусинской котловине [Кунгурова, Оборин, 2013, с. 130, рис. 6, 4].
Практически идентичное изображение козерогов обнаружено на двух пряжках для обуви в мужском погребении АТ1/97. Небольшие круглые железные пряжки для обуви характерны для большинства мужских захоронений Ала-Тея 1 и неизвестны в женских. Они находятся на стопах погребенных и служили, вероятно, для крепления затягивающего ремешка. Бронзовые обувные пряжки, оформленные в зверином стиле, встречены здесь впервые.
Заключение
В декоре фигурных пряжек нередко используются элементы предшествующего скифского звериного стиля: головки грифонов, плавные S-видные линии, протомы из головок козерогов или дзеренов со смыкающимися рогами. Стилистически это выходит за пределы изобразительного стиля, характерного для «хуннских» бронз. Наличие подобных изделий в закрытых комплексах эпохи хунну может свидетельствовать о сохранении в Туве неких культурных рудиментов скифского времени, носителями которых были здесь, возможно, последние представители скифской культуры или их потомки, которых отчасти можно связать с юэджами и усунями [Семенов, 2010, с. 101–112].
Прямоугольные ажурные бронзовые пластины отражают появление совершенно новой художественной традиции. Пополняется состав звериного пантеона – появляются изображения яка, змеевидных драконов, фантастических существ с драконообразными телами и головами козерогов. Они выполнены в нескольких манерах: животные спокойно идут или стоят на четырех ногах, как бы пасутся или поедают растения, либо, как яки-быки, стоят в напряженной позе, возможно, перед схваткой. Другая манера – это переплетающиеся тела, поверхность пластины заполнена многочисленными фигурами в виде запятых, кругов, волнистых линий, придающих особенную декоративность изделиям. Сама прямоугольная форма пластин-пряжек свидетельствует, вероятно, о несколько другом устройстве пояса, во всяком случае, женского.
Среди представленной коллекции ажурных бронзовых пряжек из могильников Терезин и Ала-Тей 1 есть как хорошо известные, так и уникальные образцы искусства древних кочевников, находящие аналоги в памятниках эпохи хунну. Интересно отметить, что некоторые пряжки из Тувы соответствуют экземплярам, найденным в Минусинской котловине, некоторые – забайкальским или монгольским и китайским, которые, в свою очередь, неизвестны в Минусинской котловине. Таким образом, территория Тувы оказывается своеобразным связующим звеном между некоторыми регионами Внутренней Азии, оказавшимися в это время в сфере влияния хунну и распространения их культурных и художественных традиций.
Можно предполагать, что эти высокохудожественные изделия появляются в Туве на относительно короткий срок и маркируют непосредственно эпоху смены культурных традиций и ее активных участников – самих носителей материальной культуры хунну, находившихся в это время на пике своего могущества [Килуновская, Леус, 2018, с. 149]. Неслучайна и концентрация известных памятников эпохи хунну именно в западной части Улуг-Хемской котловины в Центральной Туве, у входа в Саянский каньон Енисея. Во все исторические эпохи это место имело как экономическое, так и военно-стратегическое значение. Здесь, вероятно, было начало одного из путей продвижения хунну на север, в Минусинскую котловину. Подобное значение имела, вероятно, и лежащая северо-западнее долина в нижнем течении р. Хемчик, где также можно предполагать наличие археологических памятников улуг-хемской культуры, впрочем, пока не обнаруженных.
Время бытования ажурных поясных пряжек в Туве можно ограничить II–I вв. до н. э., что подтверждается данными AMS-датирования [Леус, 2017, с. 183–184] и некоторыми другими категориями погребального инвентаря. Основу коллекции найденных на Ала-Тее и Терезине китайских зеркал составляют экземпляры, характерные для династии Западная Хань (II–I вв. до н. э.), а также несколько более ранних, относящихся к окончанию эпохи Сражающихся царств. Найдено и несколько позднескифских зеркал. При этом пока не найдено ни одного более позднего, восточно-ханьского зеркала. Китайские монеты у-шу встречены только в одном погребении (АТ1/29) и дают для него terminus post quem 118 г. до н. э.
Литература
Богданов Е. С. Образ хищника в пластическом искусстве кочевых народов Центральной Азии (скифо-сибирская художественная традиция). – Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2006. – 240 с.
Бородовский А. П., Ларичев В. Е. Июсский клад (каталог коллекций). – Новосибирск: ИАЭ СО РАН, 2013. – 120 с.
Грач А. Д. Новые данные о древней истории Тувы // Ученые записки ТНИИЯЛИ. – 1971. – Вып. 15. – С. 93–106.
Давыдова А. В. Иволгинский археологический комплекс. Т. 2: Иволгинский могильник. – СПб.: Петербургское востоковедение, 1996. – 176 с.
Давыдова А. В., Миняев С. С. Художественная бронза сюнну. – СПб.: Гамас, 2008. – 120 с.
Дэвлет М. А. Сибирские поясные пластины II в. до н. э. – I в. н. э. – М.: Наука, 1980. – 67 с.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Искусство конца первого тысячелетия до н. э. в Туве // КСИА. – 2017а. – Вып. 247. – С. 87–104.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Могильник Ала-Тей и памятники хунну в Туве // Ранний железный век от рубежа эр до середины I тыс. н. э. Динамика освоения культурного пространства. – СПб.: Скифия-принт, 2017б. – С. 72–75.
Килуновская М. Е., Леус П. М. Новые материалы улуг-хемской культуры в Туве // Археологические вести. – 2018. – Вып. 24. – С. 125–152.
Кириллов И. И., Ковычев Е. В., Кириллов О. И. Дарасунский комплекс памятников. Восточное Забайкалье. – Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2000. – 176 с.
Кузьмин Н. Ю. Погребальные памятники хунносяньбийского времени в степях Среднего Енисея: тесинская культура. – СПб.: Айсинг, 2011. – 456 с.
Кунгурова Н. Ю., Оборин Ю. В. Клад, обнаруженный на р. Уйбат (Минусинская котловина) // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2013. – № 2(54). – С. 126–136.
Леус П. М. Терезин – новый памятник гунно-сарматского времени в Центральной Туве ( предварительное сообщение) // Труды II (XVIII) Всероссийского археологического съезда в Суздале. – M.: ИА РАН, 2008. – Т. II. – С. 42–43.
Леус П. М. Радиоуглеродные даты из хуннских могильников Ала-Тей и Терезин в Туве // Междисциплинарные исследования в археологии, этнографии и истории Сибири. – Красноярск, 2017. – С. 181–184.
Леус П. М., Бельский С. В. Терезин I – могильник эпохи хунну в Центральной Туве // Археологические вести. – 2016. – Вып. 22. – С. 93–104.
Лубо-Лесниченко Е. И. Привозные зеркала Минусинской котловины. – M.: Наука, 1975. – 166 с.
Мандельштам А. М., Стамбульник Э. У. Гунно-сарматский период на территории Тувы // Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – M.: Наука, 1992. – С. 196–205.
Матющенко В. И., Татаурова Л. В. Могильник Сидоровка в Омском Прииртышье. – Новосибирск: Наука, 1997. – 198 с.
Миняев С. С. Новейшие находки художественной бронзы и проблема формирования «геометрического стиля» в искусстве сюнну // Археологические вести. – 1995. – Вып. 4. – С. 123–136.
Миняев С. С. Дырестуйский могильник. – СПб.: Филол. факультет СПбГУ, 2007. – 233 с.
Монгуш К. М. Уникальная находка ажурной пряжки со сценой терзания из Центральной Тувы (предварительное сообщение) // Современные проблемы изучения древних и традиционных культур народов Евразии. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2017. – С. 144–147.
Николаев Н. Н. Планиграфия могильника Бай-Даг II // Степи Евразии в древности и Средневековье. – СПб.: ГЭ, 2003. – Кн. II. – С. 260–262.
Полосьмак Н. В. Некоторые аналоги погребениям в могильнике у деревни Даодуньцзы и проблема происхождения сюннусской культуры // Китай в эпоху древности. – Новосибирск: Наука, 1990. – С. 101–107.
Савинов Д. Г. Погребение с бронзовой бляхой в Центральной Туве // КСИА. – 1969. – Вып. 119. – С. 104–108.
Семенов Вл. А. Усуни на севере Центральной Азии // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2010. – № 3(43). – С. 101–112.
Смотрова В. И. Новые бронзовые ажурные пластины в Прибайкалье // Проблемы археологии и этнографии Сибири. – Иркутск: Изд-во ИГУ, 1991. – С. 136–143.
Стамбульник Э. У. Новые памятники гунно-сарматского времени в Туве (некоторые итоги работ) // Древние культуры евразийских степей. – Л.: Наука, 1983. – С. 34–41.
Трифонов Ю. И. Исследования в Центральной Туве (могильники Аргалыкты I и VIII) // АО 1969. – М.: Наука, 1970. – С. 184–185.
Хаврин С. В. Металл эпохи хунну могильника Терезин I (Тува) // Археологические вести. – 2016. – Вып. 22. – С. 105–107.
Харинский А. В., Коростелев А. М. Западное побережье оз. Байкал в хуннское время (по материалам могильника Цаган Хушун II) // Хунну: археология, происхождение культуры, этническая история. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2011. – С. 173–202.
Brosseder U. Belt Plaques as an Indicator of East – West Relations in the Eurasian Steppe at the Turn of the Millennia // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the first Steppe Empire in Inner Asia. – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2011. – Pp. 349–424.
Bunker E. C., Kawami T. S., Linduff K. M., Wu En. Ancient Bronzes of the Eastern Eurasian Steppes from the Artur M. Sakler collections. – New York: Arthur M. Sackler Foundation, 1997. – 401 pp.
Bunker E. C., Watt J. C. Y., Sun Zhixin. Nomadic Art of the Eastern Eurasian Steppes. – New York – New Haven: The Metropolitan Museum of Art – Yale University Press, 2002. – 233 pp.
Erdy M. Art objects from the Sidorovka Kurgan cemetery and the analysis of its ethnic affiliation // Бюллетень САИПИ. – 2003–2004. – Вып. 6–7. – С. 48–52.
Kost C. Studien zur Bildpraxis im nordchinesischen Steppenraum vom 5.Jahrhundert v.Chr. bis zur Zeitenwende. Inaugural-Dissertation zur Erlangung des Doktorgrades der Philosophie an der Ludwig-Maximilians- Universität München. – München, 2011. – 245 s.
Kost C. The Practice of Imagery in the Northern Chinese Steppe (5th-1st centuries BCE). – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2014. – 401 pp.
Leus P. New finds from the Xiongnu period in Central Tuva // Xiongnu Archaeology: Multidisciplinary Perspectives of the first Steppe Empire in Inner Asia. – Bonn: Vor- und Frühgeschichtliche Archäologie, Rheinische Friedrich-Wilhelms-Universität, 2011. – Pp. 515–536.
Linduff K. Production of Signature Artifacts for the Nomad Market in the State of Qin During the Late Warring States Period in China (4th – 3rd Century BCE) // Metallurgy and Civilisation: Eurasia and Beyond. – London: Archetype Publications, 2009. – Pp. 90–96.
Rawson J. Chinese Jade from the Neolithic to the Qing. – London: British Museum Press, 1995. – 463 pp.
Rawson J., Bunker E. Ancient Chinese and Ordos bronzes. – Hong Kong: Oriental Ceramic Society, 1990. – 68 pp.
Wagner M., Butz H. Nomadenkunst: Ordosbronzen der Ostasiatischen Kunstsammlung. – Mainz: Philippvon Zabern, 2007. – 102 s.
Wu En. On the origin of bronze belt plaques of ancient nomads in Northern China // Chinese Archaeology. – 2003. – Vol. 3(1). – Pp. 186–192.
BRONZE OPENWORK BUCKLES OF THE XIONGNU PERIOD IN TUVA
M. E. Kilunovskaya, P. M. Leus
Large openwork buckles, decorated in animal or geometric style, are one of the brightest examples of decorative art of Central Asia nomads of the Xiongnu period. They are mainly made of bronze, but there are also known highly artistic golden examples with inlay. A large number of such buckles are represented by chance findings or comes from predatory excavations in Siberia and Central Asia. In this regard, such materials originating from archaeological complexes in regions where such products were not previously known are particularly important. During regular archaeological excavations of the Tuvan archaeological expedition of the Institute for the History of Material Culture of the Russian Academy of Sciences at the shores of Sayan-Shushenskoe reservoir there was a large collection of openwork belt buckles of the Xiongnu period gathered from undisturbed tombs of Ala-Tei 1 and Terezin. Among them there are presented absolutely unique and having analogues in the neighboring territories of Inner Asia. Some buckles from Tuva correspond to the samples found in the Minusinsk basin, others to Transbaikalian, Mongolian and Chinese types, that, in turn, are unknown in the Minusinsk basin. The territory of Tuva is thus a kind of link between the regions of Inner Asia, that appeared at this time in the sphere of influence of the Xiongnu and the sphere of spread of their cultural and artistic traditions. The article introduces a preliminary catalog of buckles found until now in order to put them into scientific circulation before the full publication of materials of burial grounds, excavations of which are still not completed yet.
Петроглифы Тагарской культуры в погребальном контексте могильника Абакан-24
ПЕТРОГЛИФЫ ТАГАРСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ПОГРЕБАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ
МОГИЛЬНИКА АБАКАН-24
Е. Н. Данькин, Ю. Н. Есин, А. И. Поселянин, В. В. Тараканов
В статье приводятся результаты изучения кургана 4 могильника Абакан-24, содержавшего 4 могилы, сооруженные в один ряд. Признаки погребального обряда и инвентаря свидетельствуют о сочетании традиций подгорновского и сарагашенского этапов тагарской культуры и позволяют относить его к переходному времени. Вероятная датировка – около VI–V вв. до н. э. Важной находкой являются петроглифы, обнаруженные на плите перекрытия могилы 1. Количество выбитых на ней в ряд антропоморфных фигур соответствует количеству погребенных в самой могиле. Предложена гипотеза, что данные изображения созданы в ходе погребально-поминальных обрядов родственниками захороненных в могиле 1. Контекст этой находки позволяет датировать время существования ряда стилистических признаков антропоморфных изображений тагарской культуры на скалах и плитах.
Введение
В 2010 г. Абаканский отряд археологической экспедиции Хакасского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры провел охранно-спасательные раскопки курганов на могильнике Абакан-24. Памятник расположен на правой надпойменной террасе р. Ташебы, на юго-западной окраине г. Абакана, на территории нового микрорайона № 10.
О наличии здесь, в долине р. Ташебы, археологических памятников было известно уже давно. Так, севернее, на левом берегу реки, располагается открытый А. В. Адриановым еще в конце ХIХ в. Ташебинский чаа-тас – могильник раннего Средневековья [Адрианов, 1888, с. 53; Кызласов, 1981]. Кроме того, в непосредственной близости от чаа-таса располагается могильник таштыкской культуры, который в 1990 г. исследовал Е. Д. Паульс [Вадецкая, 1999, с. 239].
Археологический памятник Абакан-24 был открыт в 2003 г. в ходе сплошного обследования территории проектируемого строительства 10-го жилого района г. Абакана, проводившегося под руководством начальника Государственной археологической службы Хакасии В. П. Балах чина. Этот курганный могильник, относящийся к тагарской культуре, был выявлен в юго-западной части территории, отведенной под застройку. Хотя вся площадь памятника была распахана, удалось выявить четыре кургана. Хорошо фиксировался курган 4, в центральной части которого прослеживалась вертикально стоящая каменная плита высотой около 2 м. Вокруг нее в радиусе около 15 м наблюдался разброс плит песчаника от разрушенной ограды и перекрытий могил.
В 2010 г. могильник оказался под угрозой полного уничтожения. Через его территорию была проложена ул. Академика Лихачева строящегося микрорайона. В результате была снесена восточная часть кургана 4 и на этом месте выкопана траншея для кювета на глубину около 0,8 м. Центральная часть кургана оказалась засыпана земляным валом высотой более 2 м, идущим вдоль края дороги.
Данная статья посвящена публикации и анализу материалов охранно-спасательных работ кургана 4, проведенных тогда же для предотвращения дальнейшего разрушения археологического памятника. Особое внимание будет уделено изучению обнаруженных на одной из плит кургана петроглифов.
Описание погребений
До начала раскопок сохранившаяся высота насыпи кургана 4 от древней погребенной почвы составляла около 0,5 м. После снятия насыпи были выявлены 4 могилы: каменные конструкции погребений 1, 2 и 4, а также могильное пятно погребения 3 (рис. 1). Все они в той или иной степени пострадали в ходе распашки поля и прокладки силового электрокабеля. Ограды не обнаружено. Вероятно, она была полностью уничтожена во время проведения пахотных работ. Конструкции перекрытий могил 1 и 2 сохранились только благодаря своей массивности. Установлено, что стоявшая вертикально до начала раскопок песчаниковая плита служила перекрытием погребения 2, которое разрушено распашкой. В ходе снятия грунта насыпи встречались фрагменты плуга, разбитого о камни кургана. Все могилы построены в одну линию, вытянутую по оси ЮВ-СЗ.
Ниже будет дано описание отдельных погребений кургана 4 и обнаруженного в них инвентаря начиная с крайнего юго-восточного погребения.
Могила 1. После удаления бровки выявлены плиты перекрытия: две крупные и две среднего размера из серо-коричневого девонского песчаника (рис. 2). В процессе снятия этих плит на нижней стороне наиболее крупной из них выявлены выбитые изображения 4-х человеческих фигур. В относительно недавнее время при прокладке кабеля эта плита была распилена на две половины.
После снятия плит перекрытия и выемки грунта заполнения выявилась прямоугольная в плане могильная яма размером 2,7 х 2 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. Ее глубина от уровня древней погребенной почвы – 0,65 м, от современной дневной поверхности – 1,05 м.
Расположение костей погребенных свидетельствует об имевшем место разграблении могилы. Все кости находились в переотложенном состоянии в заполнении могильной ямы. Кости сохранились хорошо. Судя по количеству и размерам найденных фрагментов скелета, в могиле были захоронены 3 человека: женщина 20–30 лет и два подростка в возрасте 12–15 и 10–15 лет (все приводимые в статье определения пола и возраста из захоронений кургана 4 выполнены н. с. МАЭ РАН Е. Н. Учаневой).
Некоторые предположения о том, когда была ограблена могила, позволяет сделать анализ известковистых отложений на плите перекрытия. Такие отложения с течением времени наиболее интенсивно образуются на нижней стороне плит перекрытия, однако в данном случае они расположены сверху, а снизу выражены слабо. Вероятно, при ограблении могилы плита перекрытия была перевернута. Поскольку новый слой известковистых отложений снизу плиты выражен очень слабо, то изменение положения плиты могло произойти в относительно недавнее время, возможно, с появлением в устье р. Абакан русских переселенцев.
В могиле обнаружено 5 находок. Среди них бронзовое круглое пластинчатое зеркало диаметром 7,7 см, имевшее с одной стороны петельку, бронзовая коническая подвеска, пастовая бусина и бронзовая полусферическая бляшка с двумя отверстиями по краям (рис. 3). В северо-западном углу могилы найдена придонная часть керамического сосуда. Внешняя поверхность у него лощеная, серо-коричневая, внутренняя – черная (рис. 4, 1).
Могила 2. Расположена к северу от могилы 1. Стоявшая вертикально до начала раскопок плита оказалась плитой ее перекрытия. Она находилась в западной части могилы, ее верхний левый угол имел следы недавних сколов, нанесенных плугом (рис. 5). После снятия плит перекрытия и выемки грунта заполнения выявилась прямоугольная в плане могильная яма размером 2,4 х 1,4 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. Ее глубина от уровня древней погребенной почвы – 0,65 м, от современной дневной поверхности – 1,15 м. На дно ямы был установлен деревянный сруб, от которого сохранилось бревнышко западной стенки и часть бревнышка (диаметром 0,07 м) южной стороны в юго-западном углу.
Расположение костей погребенных свидетельствует об имевшем место факте разграбления могилы. Все кости были переотложены и находились в заполнении могилы на высоте от 0,4 до 0,1 м от дна. Кости сохранились хорошо. Судя по их составу и количеству, в могиле погребен один взрослый человек. В могиле найдена бронзовая полусферическая бляшка диаметром 2,2 см с двумя отверстиями по краям, придонная часть сосуда с плоским дном («плошка»). Внутренняя и внешняя поверхности у этого сосуда серого цвета, внешняя поверхность лощеная (рис. 4, 2).
Могила 3. Расположена к северу от могилы 2. Перекрытие не сохранилось. После удаления бровки и выемки заполнения могилы выявилась прямоугольная в плане яма размером 3 х 1,95 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ. Восточный край могилы был разрушен во время прокладки электрического кабеля.
Расположение костей погребенных свидетельствует об имевшем место факте разграбления могилы. Все кости, за исключением костей рук в центре могилы и поминального набора из костей коровы (?), были переотложены и находились в заполнении могилы. После зачистки могилы на дне также обнаружен череп человека (рис. 6). Кости сохранились хорошо. Судя по составу и количеству костей в заполнении могилы и костей, выброшенных из нее и лежавших над перекрытием могилы 4, в ней было погребено 5 человек: две женщины 40–50 и 18–22 лет, мужчина 35–45 лет, подросток 15–18 лет и ребенок 5–10 лет. С учетом местонахождения черепа, найденного в западной части могилы, погребенные были ориентированы, вероятно, головой на запад.
Всего в этой могиле было обнаружено 13 предметов. Среди них: сердоликовая бусина темно-красного цвета длиной 0,7 см и диаметром 0,5 см; пастовая имитация раковины каури белого цвета с отверстием в центре длиной 2,2 см, шириной 1 см; бронзовая коническая подвеска высотой 1,2 см; бронзовые полусферические бляшки (3 шт.); бронзовые бусины шириной 0,4 см и диаметром 0,6 см (2 шт.); бронзовая пронизка длиной 2,2 см и диаметром 0,6 см; пастовая бусина с пятью ребрами белого цвета длиной 1,3 см и диаметром 0,6 см; бронзовое шило с квадратной в сечении рабочей частью и округлой в сечении вытянутой рукояткой (рукоять обломана) длиной 7,2 см (длина рабочей части – 6,6 см) и шириной грани 0,4 см; бусина белого цвета длиной 1 см и диаметром 0,5 см (рис. 7). В северо-западном секторе могилы найдена придонная часть сосуда с внутренней и внешней поверхностью серого цвета. Внешняя поверхность – лощеная (рис. 4, 3).
Могила 4. Расположена к северу от могилы 3. После удаления костей, выброшенных из могилы 3, под ними были выявлены плиты перекрытия из серо-коричневого девонского песчаника: три среднего размера и одна крупная в центре. Восточный край последней был разрушен при прокладке силового кабеля. В восточной части погребения также зафиксирована вертикально стоящая плита из песчаника синеватого цвета, относящаяся не к перекрытию, а к конструкции стенок могилы. Следов разрушения перекрытия грабителями зафиксировано не было (рис. 8).
После снятия плит перекрытия и выемки грунта заполнения выявлена прямоугольная в плане могильная яма размером 2,85 х 1,95 м, ориентированная по линии СВ-ЮЗ (рис. 9, 10). Ее глубина от уровня древней погребенной почвы – 0,71 м, от современной дневной поверхности – 1,02 м. На дно ямы с запада и востока на глубину 0,03–0,04 м установлены две плиты, образующие торцевые стенки погребения. Они поставлены на дно, а затем просели в почву под собственным весом и весом плит перекрытия.
В могиле похоронена женщина 35–45 лет. Погребенная была положена по диагонали относительно торцовых плит, с ЮЗ на СВ, головой на ЮЗ. Можно предположить, что размер могильной ямы оказался больше плиты перекрытия, поэтому строители установили вертикальные плиты с запада и востока на расстоянии, позволяющем положить на них плиту перекрытия, а погребенная была втиснута между плитами. Почти все кости скелета находились в анатомическом порядке. Костяк лежал на спине, руки вытянуты вдоль тела, носки ступней ног – прямо.
Между стенкой могильной ямы и восточной торцевой плитой был найден поминальный набор из трех ребер коровы, а у северного края этой плиты – кость ноги барана. В северо-западном углу погребения за западной плитой был найден сосуд и скопление фрагментов от другого сосуда. Еще один сосуд был поставлен с другой стороны этой же плиты у ее северного угла.
Всего в могиле обнаружено 6 предметов. Бронзовая полусферическая бляшка диаметром 2,5 см с отверстием в центре найдена в юго-западном углу погребения у черепа (рис. 7, 18). Также найдены: бронзовая пластинка, один край которой загнут скобкой (длина – 5,6 см, ширина – 0,5 см; рис. 7, 19); фрагмент керамического сосуда черного цвета; керамический сосуд горшковидной формы серого цвета без орнамента с широким плоским дном, округлым венчиком, переходящим в стенки сосуда, со следами нагара с внутренней стороны и карбонизации по всей поверхности сосуда; придонная часть сосуда серого цвета с плоским дном («стакан») без орнамента, внешняя поверхность которого лощеная (найден в северо-западной части погребения у северного угла западной плиты); фрагменты придонной части плоскодонного сосуда черного цвета, внешняя поверхность которого лощеная, со следами нагара с внутренней и внешней сторон (рис. 4, 4–6).
Возраст погребений
Еще до начала раскопок культурная принадлежность кургана 4 была ясна. Не было сомнений, что это погребальный комплекс тагарской археологической культуры, однако вопрос о хронологии кургана в рамках самой тагарской культуры оставался открытым. По результатам полевых работ можно выделить следующие существенные для более узкой датировки признаки: невысокая насыпь, прямоугольные могильные ямы и групповые захоронения, особенности керамики (один из найденных сосудов имеет цилиндрическую форму и известен только в могилах биджинского этапа тагарской культуры [Завитухина и др., 1979, с. 70]), типы бронзовых украшений. По совокупности всех этих признаков курган 4 могильника Абакан-24 может быть отнесен к переходному подгорновско-сарагашенскому типу. В свое время подобные археологические комплексы выделены М. П. Завитухиной в самостоятельный хронологический этап [Завитухина, 1968, с. 14–16; Завитухина и др., 1979, с. 54–70], названный ею и М . П. Грязновым биджинским по характерным курганам на р. Биджа, раскопанным А. Н. Липским [1966, с. 312–317]. Материалы исследования кургана 4 могильника Абакан-24 не оставляют сомнений в его датировке биджинским промежуточным этапом тагарской археологической культуры. По схеме М. П. Грязнова возраст памятников такого типа – VI–V вв. до н. э. Полученная к настоящему времени большая серия радиоуглеродных дат вносит некоторые коррективы в возраст памятников тагарской культуры [Поляков, Святко, 2009], однако для памятников со смешанными признаками типа кургана 4 могильника Абакан-24 предложенные ранее хронологические рамки по-прежнему остаются наиболее вероятными.
Петроглифы на плите перекрытия могилы 1
На плите перекрытия могилы 1, в ее средней части, обнаружено несколько антропоморфных фигур, расположенных в виде горизонтального ряда (рис. 11, 12). Приведем их подробное описание, начиная с левого края.
1. Изображение верхней части антропоморфной фигуры анфас. Является крайним левым в ряду рисунков. Вертикальной линией передано туловище. Голова округлой формы показана на шее, продолжающей линию туловища. Руки изображены перпендикулярной туловищу горизонтальной линией с загнутыми вниз под прямым углом концами. На правой руке имеется четыре продолговатых выбоины, напоминающих растопыренные пальцы. Ноги не показаны. Техника исполнения – точечная выбивка. Высота фигуры – 14 см, ширина – 12 см.
2. Изображение антропоморфной фигуры анфас. Расположено в 1 см правее фигуры 1. Вертикальной линией передано туловище. Голова округлой формы показана на шее, продолжающей линию туловища. Руки изображены перпендикулярной туловищу горизонтальной линией с загнутыми вниз под прямым углом концами. Кисти и пальцы не выделены. Ноги изображены дугообразно изогнутой линией. Ступни не выделены. Между ног изображен направленный вниз фаллос, продолжающий линию туловища. Рядом с его нижним концом обособленно выбит небольшой силуэтный кружок. Техника исполнения – точечная выбивка. Высота фигуры – 17 см, ширина – 12,6 см.
3. Изображение антропоморфной фигуры анфас. Расположено непосредственно справа от фигуры 2. Вертикальной линией передана осевая линия туловища, верхняя часть которой является шеей. Голова округлой формы с уплощенной верхней частью и выступами по бокам, которые можно соотнести с ушами. Руки изображены горизонтальной линией, расположенной перпендикулярно осевой линии туловища, с загнутыми вниз под прямым углом концами. На концах рук изображено по три растопыренных пальца. Один из пальцев левой руки сливается с линией ноги предыдущего рисунка. Ноги изображены слабо изогнутыми линиями, расходящимися от нижней части туловища. Показаны ступни, развернутые носками в противоположные стороны. Между ног изображен направленный вниз фаллос, выбитый отдельно от осевой линии туловища. Рядом с его нижним концом обособленно выбит небольшой силуэтный кружок. Еще ниже между ног имеется неясная выбивка продолговатой формы. По бокам осевой линии туловища, соединяя горизонтальную линию рук и верхние части линий ног, выбиты слабо изогнутые линии, передающие контур туловища. Техника исполнения – точечная выбивка. Высота фигуры – 21,5 см, ширина – 17,5 см.
4. Очень условное и грубо выполненное изображение, напоминающее верхнюю часть антропоморфной фигуры анфас. Расположено правее и выше фигуры 3. Вертикальной линией передано туловище. Голова округлой формы. Загнутая вниз линия рук намечена отдельными крупными выбоинами. Ноги не показаны. Точечная выбивка. Высота выбитой фигуры – 13,5 см, ширина – 9 см. Здесь же, ранее выбивки, тонкими прочерченными линиями нанесена фигура в форме прямоугольника, верхняя часть которой совпадает с линией рук. Связь между выбитой фигурой и резными линиями до конца неясна. Однако если рассматривать их как одно целое, то эта композиция напоминает схематичный эскиз еще одной мужской фигуры с руками и ногами либо фигуру в длиннополом одеянии. Общие размеры изображения в этом случае – 28,5 х 9,5 см.
С точки зрения взаимного положения и техники исполнения описанные 4 фигуры можно разделить на две группы. В одну объединяются первые три из них, нанесенные строго в ряд (головы у всех фигур на одной высоте) и в одной технике. При этом они отличаются друг от друга детализацией и высотой, наличием или отсутствием фаллоса. Самая низкая и простая фигура расположена с левого края ряда, а самая высокая и сложная – с правого. Две из них, несомненно, представляют мужчин, вероятно, разного возраста и социального статуса. Четвертая фигура обособляется от первых трех, т. к. расположена несколько выше них и нанесена с использованием иной техники.
Стиль антропоморфных фигур на плите из могилы 1 в целом типичен для многих памятников наскального искусства тагарской археологической культуры Минусинской котловины. Аналоги ему широко представлены прежде всего на плитах оград тагарских курганов, но также и на скалах. Особенно показательны петроглифы на плите № 7 из Большого Салбыкского кургана. Они находились под насыпью внутри ограды, а потому не могли быть выбиты позднее момента сооружения самого кургана [Марсадолов, 2010, рис. 43]. У фигур людей с салбыкской плиты схожим образом показаны плечи и руки, порой обозначены пальцы, у одной фигуры изображен контур объемного туловища. Наиболее поздние значения калиброванных радиоуглеродных определений по остаткам дерева датируют этот курган V в. до н. э. [Там же, с. 37].
У изображений из кургана 4 могильника Абакан-24 имеются и относительно специфические черты, проявляющиеся в трактовке фаллоса у двух фигур и наличии ушей у одной из них. При этом, несмотря на некоторые различия между фигурами одной плиты, нет сомнений, что они носят не хронологический характер, а обусловлены содержательной стороной рисунков. Эти различия в рамках одной композиции отражают замысел их создателя, выбиравшего те или иные элементы для каждой фигуры из известного ему набора изобразительных приемов.
С учетом ограбления могилы и отмеченных выше особенностей расположения и мощности известковистых отложений на плите перекрытия можно полагать, что первоначально рисунки находились на верхней стороне плиты, но в процессе ограбления плита была перевернута. Учитывая стиль рисунков и цвет выбивки, нет сомнений, что их нанесение предшествовало моменту ограбления, завершившемуся переворачиванием плиты перекрытия. Вероятнее всего, появление петроглифов в погребальном контексте связано с моментом сооружения могилы. Это означает, что верхняя дата всех рисунков на плите определяется возрастом кургана. Исходя из аргументированной выше датировки, она не может быть моложе начала сарагашенского этапа тагарской культуры. Этот факт представляется весьма важным для уточнения времени появления ряда стилистических признаков антропоморфных изображений в наскальном искусстве тагарской культуры, таких, например, как показ объемного туловища, ушей и растопыренных пальцев рук.
Относительно обстоятельств попадания плиты с рисунками на перекрытие могилы 1 можно высказать две гипотезы. Для первой из них существенно, что первоначальная форма плиты, расположение рисунков в ее верхней части, их тематика напоминают плиты с петроглифами в оградах многих курганов тагарской культуры. С учетом этого можно допустить, что до попадания в могилу 1 эта плита могла быть частью ограды другого тагарского захоронения, где на ней и были выбиты рисунки, а затем плита была переиспользована как строительный материал. Однако с учетом всего контекста находки возможна и другая гипотеза: рисунки были выбиты в ходе проведения погребально поминальных обрядов, непосредственно связанных с захоронением в могиле 1. В пользу второй гипотезы – хорошая сохранность выбивки, отсутствие выветренности, указывающие на отсутствие значительного разрыва во времени между созданием рисунков и использованием плиты в качестве перекрытия могилы. Также обращает на себя внимание совпадение числа фигур первой группы с количеством погребенных в могиле 1. Однако могут ли они изображать самих погребенных, неясно, т. к. половая принадлежность подростков осталась неустановленной. Во втором случае нанесение антропоморфных фигур на плиту перекрытия или плиту, которая затем была использована в качестве перекрытия могилы, можно рассматривать как некоторое отклонение от основной тагарской традиции нанесения аналогичных по тематике рисунков на плитах оград курганов. Прагматика нанесения тагарцами таких рисунков на плитах погребальных конструкций требует дальнейшего исследования. Пока имеющиеся материалы позволяют лишь предполагать, что антропоморфные рисунки на плитах тагарских курганов изображают тех или иных умерших родственников, которых вспоминали во время совершения погребально-поминальных обрядов.
Заключение
В результате аварийно-спасательных работ на объекте культурного наследия Абакан-24 была получена важная историческая информация о погребально-поминальных обрядах тагарской культуры. В ходе исследования кургана 4 подробно зафиксированы данные о его наземных и внутриямных погребальных конструкциях. Это позволило произвести реконструкцию деталей сооружения погребального комплекса. Кроме информации о конструктивных особенностях кургана, в ходе раскопок получена коллекция бронзовых, каменных и керамических изделий, информация о возрасте и количестве погребенных. Признаки погребального обряда и инвентаря, сочетающие особенности подгорновского и сарагашенского типов, позволяют датировать курган временем около VI–V вв. до н. э. Важной находкой являются петроглифы на плите перекрытия могилы 1. Выбитые на ней антропоморфные фигуры по количеству соотносятся с количеством людей, погребенных в самой могиле. Данные изображения могли быть созданы в ходе погребально-поминальных обрядов родственниками захороненных в могиле 1. Контекст находки позволяет датировать время существования ряда стилистических признаков антропоморфных изображений тагарской культуры.
Литература
Адрианов А. В. Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное летом 1883 г. по поручению Императорского Русского Географического общества и его Зап.-Сибирского отдела членом-сотрудником А. Адриановым (предварительный отчет). – Омск: Тип. Окруж. штаба, 1888. – 168 с.
Вадецкая Э. Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. – СПб.: Центр «Петербургское востоковедение», 1999. – 440 с.
Завитухина М. П. Раскопки тагарских курганов на Енисее // Тезисы докладов научной сессии, посвященной итогам работы Государственного Эрмитажа за 1967 г. – Л.: ГЭ, 1968. – С. 14–16.
Завитухина М. П., Грязнов М. П., Пшеницына М. Н. Сарагашенский этап // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. – Новосибирск: Наука, 1979. – С. 54–69.
Кызласов Л. Р. Древнехакасская культура чаа-тас VI–IX вв. // Степи Евразии в эпоху Средневековья. – М.: Наука, 1981. – С. 46–52.
Липский А. Н. Погребения тагарских воинов на р. Бидже // СА. – 1966. – № 2. – С. 312–317.
Марсадолов Л. С. Большой Салбыкский курган в Хакасии. – Абакан: Хакасское кн. изд-во, 2010. – 128 с.
Поляков А. В., Святко С. В. Радиоуглеродное датирование археологических памятников неолита – начала железного века Среднего Енисея: обзор результатов и новые данные // Теория и практика археологических исследований. – 2009. – Вып. 5. – C. 20–56.
PETROGLYPHS OF THE TAGAR CULTURE IN THE FUNERAL CONTEXT OF THE BURIAL ABAKAN-24
E. N. Dankin, Yu. N. Esin, A. I. Poselyanin, V. V. Tarakanov
The article introduces the results of the study of kurgan 4 of the burial Abakan-24, contained 4 graves built in one line. Evidence of the burial rite and equipment indicate a combination of tradition of Podgornovo and Saragash stages of the Tagar culture and allow it to be dated as the transitional time. Possible dating is about 6-5 centuries BC. The most important finding is the petroglyphs found on the covering slab of the burial 1. The anthropomorphic figures carved on it correspond to the number and the age of people buried in the grave itself. The hypothesis is proposed that these images were created during funeral and memorial ceremonies by relatives of those buried in the grave 1. The context of this finding allows us to date the existence of a number of stylistic features of anthropomorphic images of the Tagar culture on rocks and tombstones.